Вот она, правда. Вот он, огненный цветок. Кестрель никогда не ходила в покои Арина. Да, она видела его детские комнаты и однажды даже побывала там вместе с хозяином. Но жил он уже не там. Арин спал, проводил свободное время, мылся, одевался, читал, смотрел из окна в других покоях, которых Кестрель никогда не видела.

Арин жил по другую сторону садика на крыше, в который можно было попасть из ее комнат. Кестрель снова представила, как сжимает в руках ключ, который он отдал. Поворачивает его в замке. Открывает дверь. Что она увидит? Может, в коридоре, что ведет из сада в комнаты, полы выложены плиткой. Во мраке кафель блестит, будто чешуя чудовища из сказки. Кестрель представила, что сейчас ночь. Дом погружен в густую темноту.

Арин не стал бы зажигать много светильников, особенно в пустых комнатах. Это Кестрель привыкла зря тратить масло. Нет, Арин зажег бы всего одну лампу и прикрутил бы фитилек, чтобы огонь был поменьше. Жизнь научила беречь то немногое, что у него осталось. Кестрель пошла бы на свет этого маленького огонька. Где свет — там и Арин.

Иногда он оказывался в спальне. Но у нее не всегда хватало смелости вообразить себе подобное. Сердце болезненно сжималось. Поэтому она занимала себя другими фантазиями. Вот Арин сидит в кресле в гостиной или на корточках у камина, подбрасывая щепки в огонь.

Заканчивалось все одинаково. Кестрель представляла, как Арин, увидев ее, откладывает предметы в сторону: то растопку, то книжку. Он смотрел на нее с удивлением. Не ожидал, что Кестрель придет. Потом он всегда поднимался и подходил к ней.

В ту ночь в столичной таверне Арин честно выиграл возможность узнать правду. И на этот раз он бы воспользовался этой возможностью, потребовал все объяснить. А Кестрель сдержала бы слово. Правда, будто песня, готова была слететь с губ, рвалась из горла, из легких. Но Кестрель от страха не могла произнести ни слова. Однако Арин ждал, желая услышать правду.

Вот оно, то самое мгновение. Все всегда заканчивалось здесь: Кестрель привставала на цыпочки, касалась его губ, и правда превращалась в песню.

Молчание Джесс стало невыносимым. Слишком много писем ушло без ответа. Слишком часто Кестрель пыталась застать подругу дома. Принуждать ее отчаянно не хотелось… Но в конце концов пришлось. Кестрель отправила уведомительную грамоту с государственной печатью и указала день и час, в который прибудет в дом Джесс для личной встречи.

И подруга наконец вышла к ней. Слуга проводил Кестрель в гостиную. Джесс сидела на диване, обитом тканью с вышивкой. В очаге ярко горел огонь, хотя день выдался теплым. Кестрель остановилась в нерешительности, теребя ленточку кошелька на запястье. Ее подруга как будто еще больше похудела, волосы потускнели. Она не смотрела Кестрель в глаза. Вместо этого ее взгляд остановился выше — на золотой полоске на лбу.

Джесс отвернулась.

— Что тебе нужно?

Кестрель было дурно от тревоги еще в карете, а теперь стало еще хуже. Внутренности будто связались в тугой узел.

— Хотела увидеть тебя.

— Что ж, ты приказала — я здесь. Ты меня увидела. Можешь уходить.

— Джесс. — Кестрель едва могла говорить. — Я скучаю.

Джесс поскребла пальцем вышитую подушку, на которой была изображена юная воительница на лисьей охоте. Ниточка зацепилась за ноготь, вытянулась некрасивой петлей.

— Это из-за ожерелья? — спросила Кестрель. Слишком легко и бездушно она раздавила и растерла в пыль стеклянные лепестки. Но теперь почти надеялась, что именно сломанный подарок встал между ними.

— Ожерелье, — безучастно повторила Джесс.

— Я не знала, что оно так много для тебя значит. Я…

— Да я рада, что оно разбилось!

Подруга вскочила на ноги и сделала шаг к столику, на котором стоял хрустальный поднос с графином и небольшой пузырек с мутной коричневатой жидкостью. Джесс налила воды в стакан, немного расплескав ее, и добавила несколько капель из флакончика. Она выпила все большими глотками. Ее глаза яростно сверкали. Отец Кестрель узнал бы этот враждебный взгляд. Но генерал не увидел бы в глазах Джесс непролитых слез. Или сделал бы вид, что не заметил. Кестрель почувствовала, что тоже готова заплакать.

— Скажи мне, что я сделала!

— Ты знаешь. Это ты у нас умная, а я ничего не знаю. Маленькая наивная дурочка, которой за тобой не поспеть. Может, сама признаешься? Давай, скажи, что я слишком медленно соображаю. Смешно, правда? Я пришла усталая и уснула в твоей постели. О, я сбилась с ног, пока искала тебя на этом дурацком балу, а ты даже ни разу со мной не поговорила. Я пряталась в толпе, пила лимонную воду, чтобы хоть как-то отвлечься. А потом пришел твой раб — грязный, отвратительный, в обносках. Вот только он весь сверкал. — Голос Джесс стал ниже, задрожав от ярости. — Все губы в позолоте, а рубашка в блестках. Может, объяснишь мне, как так вышло, Кестрель? Я слишком глупая, мне не понять.