Чашки выстроились тут же – рядком.

Все одинаковые – большие, прозрачные, стеклянные.

Я не стала заглядывать в кухонный гарнитур – темно-коричневый, лишь немного светлее стола. Кажется, все необходимое нарочно выставили наружу.

Все еще в оцепенении, я выпила несколько чашек чая, и сгрызла полрозетки крекеров. Решила убрать варенье в холодильник, и ахнула. Еще недавно там не было почти ничего. Теперь же полки ломились от еды. Ягоды, овощное рагу, блины с творогом и мясом, жареные тушки каких-то птиц, запеченные клубни, молоко, сыр, йогурты… Чего тут только не было!

Я почувствовала себя как турист возле шведского стола.

Следующие несколько минут микроволновка гудела не переставая. На меня напал дикий жор. Я съела тарелку жареных овощей, целую птичью тушку и снова выпила несколько чашек чая.

Вот теперь отлегло.

Я вышла в спальню и уныло оглядела одинокое помещение.

Комната с огромной, черной деревянной кроватью, таким же гардеробом с зеркалом во все три дверцы, тремя тумбочками и тремя же креслами, выглядела неуютно пустой.

Когда-то я любила простор, теперь же он скорее пугал, заставлять почувствовать себя еще более одинокой.

Казалось, только теперь я, когда телесные нужны были удовлетворены полностью, я осознала, что друзья, близкие – все остались в той, другой жизни.

А здесь… Здесь я совершенно одна. Никому не нужная, проблемная телепатка и эмпатка…

Я опустилась на мягкую кровать, накрытую покрывалом с оленятами и воспоминания, эмоции хлынули рекой. Уже не чужие, мои, собственные.

Отключить их, избавиться, поставить щит я уже не могла.

…

Цирковой купол в радужных полосках, огромная арена и алые бортики вокруг… Сладкий запах попкорна, соленый – чипсов и приторный – газировки перебивают дикую смесь запахов зрительского парфюма.

Статная, красивая акробатка исполнят сложные кульбиты на лошади. Серая, в яблоках кобылка рысит по кругу, чуть опустив голову, словно давая зрителям рассмотреть высокое украшение на лбу, из десятка цветных перьев.

Девушка делает сальто, замирает в ласточке, вдруг переворачивается, встает на руки, разводит ноги в шпагате и снова сводит.

Поблескивают в свете ярких лампочек под куполом ее серебристый корсет, черные лакированные сапоги и голубые колготки. Маленькая лазурная пачка из сотен оборок даже не трясется, словно и не накрахмаленная вовсе, а пластиковая.

Крохотная черная шляпка с алой ленточкой на полях подпрыгивает на крутых кудряшках гимнастки, трясется, но остается на месте, будто приклеенная.

Внучка вскочила с места, визжит и хрустит попкорном одновременно. Розовый бантик на левой косичке развязался. Плотные, черные колготки сползли, собрались складками на коленках.

Малышка оборачивается и в серых глазах ее плещется восторг, на лице – счастливая улыбка.

Дочка хихикает, поддергивает зеленую гофрированную юбку непоседы.

Подталкивает меня локтем, тычет пальцем в арену. Коротко остриженные ногти дочки, очень красивой, овальной формы поблескивают в лучах все тех же неуемных светильников.

Янтарные сережки трепещут в маленьких мочках, ну прямо как у меня, подчеркивают длинную, тонкую шею…

Глаза обожгло, я спрятала лицо в ладонях и разрыдалась.

Безутешно, горько и громко…

Внезапно твердая, горячая рука легла на плечо.

– Тебя кто-то обидел? – голос Тала звучал словно издалека и как-то совсем незнакомо. Исчезли металлические нотки, приказные интонации. Король говорил мягко, почти душевно.

Я убрала ладони от лица, вытерла ими глаза и обернулась.

Тал резко убрал руку с моего плеча, неторопливо обошел, и замер в нескольких шагах, не сводя немигающего взгляда. Как же изменились его глаза! Еще недавно ледяные, безжизненные они сияли, и казались даже не голубыми – ярко-синими, как васильки.

– Все нормально, – всхлипнула я как-то слишком жалобно. – Просто… хочу домой… к близким.

Горло словно стянула петля, слезы снова хлынули из глаз.

Лицо Тала преобразилось – желваки заходили ходуном, черты заострились, щеки впали. И без того бледная кожа совсем посерела.

– Хочешь к своему мужу? Под бочок? В теплую постель? Соскучилась по нему?

Секунда, другая и Тал совсем близко. Еще секунда – и я на постели, под горячим, каменным телом велфа. И чудится мне – никакие силы не сдвинут его даже на миллиметр.