Зеваю и готовлюсь открыть глаза.

Мне надо в школу.

Но не получится.

Потому что я же в Рио.

Я

же

в

Рио.

Вот что случилось. Я в Бразилии. В комнате светло, потому что шторы не задернуты, папа сидит в постели и читает книгу, и вид у него такой, будто он мечтает о чашке чая, но уже поискал чайник и не нашел – ведь мы За Границей В Чужой Стране. Если ему так нравится пить чай в постели, не надо было никуда уезжать.

Мама спит. Волосы разметались по всей подушке, рот открыт, вчера она так подгуляла, что было не до снятия макияжа, и теперь тушь размазалась по всей щеке и, наверное, по наволочке тоже – а сама вечно твердит мне: если уж приспичило накраситься (хотя это мне совсем ни к чему, я и так симпатичная, и т. п.), перед сном макияж надо смывать, а то поры, здоровье кожи, постельное белье и все такое. Сама она красится нечасто и сейчас выглядит ни капельки не круто. Будь у меня мобильник, я притворилась бы для папы, что фоткаю ее (хотя, само собой, устраивать ей такую подлянку я бы не стала – просто сделала бы вид, чтобы посмешить папу), но мобильника у меня нет – его же забрали у меня и заперли в том же самом сейфе.

Обязательно надо вернуть себе мобильник. Вчерашний день – одно дело, а жить изо дня в день бок о бок с моими родителями, да еще и без телефона, – совсем другое. Понятия не имею, куда себя девать теперь, когда нельзя выяснить, как мне перемывают косточки в соцсетях, посмотреть, что творится в мире или просто послушать в наушниках музыку или аудиокнигу.

Музыку слушают все. И я тоже, но книги – гораздо чаще. Не понимаю, почему от всех только и слышишь, что перечитывать книги скучно. Литературу к экзаменам на аттестат я слушаю снова и снова, потому и знаю ее так хорошо. Когда есть возможность, я читаю одну книгу глазами, а другую при этом слушаю ушами.

Папа замечает, что я разглядываю маму. Он тоже смотрит, как она отсыпается после вчерашних коктейлей, и улыбается. Я улыбаюсь в ответ, вылезаю из кровати и бреду в ванную.

Это Копакабана. Здесь рядом пляж. Никто не ограбил нас вчера, когда мы выходили из отеля, никто даже не выглядел подозрительно, хотя было уже темно, а мы вообще не знали, что делаем и куда идем. Мы с родителями пробудем здесь неопределенное время по причинам, которых они мне не объясняют.

Но я их заставлю.

Они обязаны мне все рассказать.

Даже если случилось что-то ужасное, я должна знать, потому что иначе я навыдумываю что-нибудь еще страшнее.

Я чищу зубы и расчесываю волосы пятерней. Для Бразилии я слишком бледная. Мне срочно необходимо загореть.

Час спустя я плетусь в ресторан следом за родителями и стараюсь выглядеть круто и независимо.

Всем плевать.

В ресторане длинный ряд фуршетных столов с одной стороны, телевизоры – с другой, а между ними столики под белыми скатертями. Официанты наряжены в черно-белую форму, но чопорными они не кажутся. Смотрю, как папа договаривается о чем-то с женщиной у входа, потом следую за ним и мамой к столику.

– Мы сами возьмем, что захотим, дорогая, – объясняет мама.

Фуршетный ряд длиннющий – один стол за другим. Я ошеломленно таращусь на него.

– Да уж! – соглашается папа. – Ну что? Едим, сколько влезет. Вперед!

Я наваливаю в свою тарелку яичницу-болтунью (или «яичницу-мешанку», как написано на этикетке), какие-то шарики в панировке – оказывается, внутри у них вкусный плавленый сыр – и еще булочку. Тарелку я отношу на наш столик, а сама возвращаюсь за стаканом свежевыжатого апельсинового сока. К столику подходит официантка с кофейником налить нам кофе, но мама качает головой, отказываясь, и идет искать какую-нибудь тошнотворную гомеопатическую бурду под видом чая к столику за колонной, к которому больше никто не подходит. Папа, который обычно предпочитает противный некрепкий чай, составляет мне компанию за кофе.

– Потрясный завтрак, – объявляю я с набитым ртом, ничуть не преувеличивая.

Эти штучки с сыром – объеденье, а мяса мне почему-то совсем не хочется. Я же люблю животных, а почему всегда ем их, сама не знаю. Сегодня ничего мясного я не беру; поглядываю на папин бекон и все такое, но не таскаю кусочки у него с тарелки, хоть он и разрешает.

Мама ест только фрукты (по ее словам, она любит только то, что растет на земле), и выглядят они так аппетитно, что я, доев всю яичницу и сырные шарики, иду со второй тарелкой к столу с «дарами земли». И набираю кучу ломтиков манго, дыни и ананаса – сочных и роскошных. Каждый день бы так завтракала.

Может, теперь такие завтраки у нас и правда будут каждый день. Может, даже до конца нашей жизни.

– Итак, – говорю я маме с папой, когда наши чашки пустеют, – какие планы? К какому часу тебе на работу, папа? Твой костюм в чемодане не помялся? Ты же наверняка взял его с собой, если собираешься работать.

Я внимательно смотрю на них обоих. Самое время им признаться, что они все-таки затеяли, но они, конечно, не собираются.

– Ох, Элла… – голос мамы звучит замученно, и по-моему, после всего, что было, это уже чересчур. – Элла, дорогая, дай нам хотя бы собраться с мыслями, пожалуйста. Сегодня папа не работает.

– Ну разумеется. Какая неожиданность. А с какими мыслями вам надо собраться?

Мама делает вид, будто оскорблена моим тоном. Оказывается, скрывать существование Бэллы от мамы – единственное хоть сколько-нибудь значительное достижение в моей жизни. Ужасно было бы, если бы она узнала, какая я на самом деле.

– Мы просто составим план. Я помню, что надо купить тебе еще одежды, и мы ее обязательно купим. Только сначала я разузнаю у администратора, куда лучше съездить с этой целью.