Он галантно поклонился двум официанткам, сидевшим за первым к входу столом.

– Привет, Гоблин, - расплылись в улыбке барышни.

– Босс здесь?

Обе отрицательно покачали головами.

– Тогда мы в ВИП зале. Сообщите ему, где нас искать, когда он прибудет.

На противоположной от входа стороне виднелся проход, занавешенный занавеской в виде медвежьей шкуры. К нему Гоблин и направился.

– Гоблин? – удивленно переспросил я.

– Чего? – спросил он, остановившись и уставившись на меня.

– У тебя вообще имя есть?

– Ну да. Как и у всех. Мама с папой при рождении дали.

ВИП - зал был разбит на небольшие каморки, отгороженные друг от друга стилизованными бревенчатыми стенками. Стол и несколько удобных кресел прошел в дальний угол, усевшись за стол.

– Тогда какого хера все зовут тебя Гоблин? – не отставал я, усевшись напротив.

Филин заулыбался, словно предчувствуя интересную беседу, и уселся рядом с Гоблином, скрестив руки на груди и с интересом глядя на товарища. Мол, отвечай.

– За внешнюю схожесть и склонность к «недоброму» чувству юмора, - немного помолчав, ответил Гоблин.

Расспросы пришлось прекратить, так как возле стола, словно из воздуха появилась официантка.

«Интересно, их специально отбирают под стилистику бара»?

Девочка словно сошла с картины Васильева. Высокая, с большими голубыми глазами и маленьким курносым носиком. Слегка пухлые губки. Лишь волосы не развевались как на картине, изображавшей дочь ледяного Севера, а были стянуты за спиной в две тугие косы.

– Мне как всегда, - обратился к валькирии Гоблин. – А этому чахлику похмельного вида чай. Есть такой, что поставит его на ноги, и уберет сей грустный вид с его мерзкой рожи?

Девочка кивнула:

– Филин. Тебе тоже как всегда?

Филин кивнул. Очевидно, свой лимит беседы он исчерпал с утра на стоянке. И весь день снова будет молчать. Впрочем, официантка видимо привыкла к такому, записав что-то в блокнотик и выскользнув из зала.

– Итак, - вновь прицепился я к Гоблину. – «Недоброе” чувство юмора – это как вчера, когда ты нас едва не угробил?

– Ну не угробил же, - пожал плечами мой собеседник. – Нет. Это была необходимость. Мое чувство юмора сильно отличается от того поступка.

– Это как?

– Это когда в результате моих проделок смешно отчего – то только мне. Остальным плакать хочется. В двенадцать лет я нашел на свалке у стройки бочку с карбидом. Я был так доволен своей находкой, что едва докатил ее до ближайшего двора. Очень хотел смастерить ракету.

Гоблин замолчал. И хотя я уже догадался, чем закончился опыт юного Циолковского, из вежливости все же спросил:

– И что?

– Ебнуло так, что бочка улетела на уровень второго этажа и разворотила чей-то балкон. Вот тебе пример "недоброго" чувства юмора.

Филин захохотал.

– Это его любимая история, - Гоблин кивнул головой в сторону сидевшего рядом водителя. – А еще я ткнул себе острием циркуля в глаз, чтобы напугать учительницу черчения и сорвать урок, бежал из военкомата, накормил друзей кошачьим мясом, выдав его за крольчатину, и отрубил на спор кончик большого пальца тесаком для разделки мяса.

В доказательство, Гоблин показал мне приплюснутый, словно по нему уебали кувалдой, большой палец правой руки. Кончик пальца и вправду отсутствовал.

– А спорили на что? – потрясенно спросил я.

– На интерес, - спокойно ответил Гоблин.

Я замолчал. Интересно, как человек с такими ярко выраженными талантами и склонностью к долбоебизму, смог дожить до своих вполне взрослых лет? Не попал за решетку, к примеру? Не лег в могилу. Или не оказался в дурдоме?

– То есть, - решил на всякий случай уточнить я, - при всех твоих талантах из военкомата тебе пришлось бежать?

Сперва я хотел поинтересоваться, как Гоблину удалось наебать психиатра, но в последний момент я решил перефразировать свой вопрос и задать его в более мягкой манере.

– Ага. Я абсолютно здоров и годен к строевой. Просто у меня болезнь Урбаха – Витте.

– Чего-о-о-? – не понял я.

– Медицинский термин. Означает, что больной не ведает страха. Даже не знает, что это такое. В мире зарегистрировано всего триста людей с подобной болезнью. И Гоблин – один из них.

Знакомый голос заставил меня вздрогнуть. Я обернулся. У стола стоял мой давний знакомый, Михаил Михайлович Токарев, в своем неизменном стиле: строгий черный костюм и туфли, ценой как внешний долг какой-нибудь африканской страны третьего мира.