Но мы этого не замечаем, что, как мне представляется, и является основой того самого – ключевого – «скандала в философии».

До сих пор было принято говорить о двух «философских скандалах».

Первый носит оценочный характер – мол, нельзя не считать скандалом тот факт, что за многовековую историю философии в ней не было сформулировано ни одного тезиса, очевидность которого признавали бы все философы.

Второй, сформулированный Иммануилом Кантом: «…нельзя не признать скандалом для философии и общечеловеческого разума необходимость принимать лишь на веру существование вещей вне нас и невозможность противопоставить какое бы то ни было удовлетворительное доказательство этого существования, если бы кто-нибудь вздумал подвергнуть его сомнению» [1] .

Но оба этих скандала полностью нивелируются современной нейрофизиологией.

Относительно кантовской интерпретации выяснилось, что проблема не в том, существуют ли вещи вне нас, а в том, что не существует «нас» как таковых.

Действительные мы и есть это «внешнее» по отношению к нам «существование». Мы (как «я») – лишь языковая игра, а реальные мы (всякий активный в данный момент участок нашего мозга) находимся по ту сторону этой языковой игры.

То есть фактические мы – та самая вещь, которая, по Канту, недоказуема, что, конечно, абсурдно. Проще говоря, на веру мы принимаем как раз наше «я» (производим его своей верой [2] ), а вовсе не «существование вещей».

Из этого следует и необходимое понимание первой версии «скандала в философии». Он вполне естественен, только вот «скандалом» его назвать уже никак нельзя, скорее – недоразумением.

В своё время ещё Людвиг Витгенштейн объяснил, что причина «философских проблем» – те самые языковые игры, и этот его тезис превратился в полноценную философскую программу, получившую название «лингвистический поворот».

Но с точки зрения «нейрофизиологического переворота», о котором говорит методология мышления, даже этот ход не был в достаточной степени радикальным: оно не позволял разрешить «скандал в философии», поскольку языковые игры принципиально неразрешимы.

По причине этой неразрешимости невозможно, чтобы философия обзавелась некими «очевидными» для всех философов «тезисами». О чём бы ни говорили философы, они вынуждены пояснять слова, которыми пользуются, а делая это, они с неизбежностью натолкнутся на факт принципиальной невыразимости действительной реальности в языке.

Как ни крути, мы снова и снова обнаруживаем себя в комнате, населённой персонажами в VR-очках. Возможная в таких обстоятельствах дискуссия не имеет ровным счётом никакого смысла, а устраивающая всех договорённость возможна и без этих дискуссий (если, конечно, участники конкретного VR-аттракциона в ней нуждаются).

В конечном счёте радикализация, на которую мы, вследствие неизбежного «нейрофизиологического переворота» обречены, состоит вовсе не в разрешении языковых игр, но в устранении самого игрока – «человека, играющего в язык», этого homo ludens logos [3] .

Высказываясь метафорически, подлинным «скандалом в философии» является существование философов.

Впрочем, это не отменяет возможности быть мыслителем – тем, кто не претендует на знание (любовь к) некой мудрости, которой, конечно, нет, но пытается мыслить реальность как она есть.

Любые наши попытки определить реальность наталкиваются на некие границы, но единственная граница, которая тут действительно есть, – это сам человек (человек, думающий о себе, что он может мыслить реальность, представляющий себя в образе некоего ментора по отношению к ней, наблюдателя, объективатора, познающего и т. д.).

Только принципиальное признание того факта, что реальность не имеет никаких «естественных» границ, что все они нами придуманы, умозрительны, мнимы, открывает перед нами принципиально новую возможность обретения себя в реальности с помощью мышления.

Речь, таким образом, должна идти, в некотором смысле, о дегуманизации познания – то есть, об изъятии и устранении «познающего» из того способа, каким мы организуем своё знание о реальности. Разумеется, речь не идёт о физическом устранении человека, но лишь об устранении его привилегированного статуса – «того, кто может познать».

Идея убрать «познающего», «наблюдателя» из логики познания может казаться абсурдной – мол, зачем тогда это всё, если мы устраняем из уравнения нас самих?

Это важно понять: мы-реальные (что бы это ни значило) неустранимы, а вот наши представления о себе как о «познающих», «наблюдателях» и «мере всех вещей» – это как раз чистой воды иллюзия и заблуждение (что я, в частности, и попытаюсь показать в этой книге).

При всём желании мы не можем вычеркнуть себя из действительности (это и правда нелепо), но мы можем увидеть и признать мнимость некоего собственного, выдуманного нами статуса, а также и принципиальную невозможность соответствующего функционала.