Вынимаю из ножен меч, взмахиваю, примеряясь. Меня хватают сзади за плечи, сильно хватают, решительно, пытаются выдернуть из серой мглы – я раздраженно сбрасываю чужие руки и ныряю глубже в хмурое марево, огораживаюсь непробиваемо-зябким коконом.

Я – наконечник стрелы, разящей зло! Без промаха бьющей!

Свист. С глухим хрупом отделяется от тела голова, описывает короткую грузную дугу, приземляется между замершими кочками. Кровь на Хмурой стороне тоже выглядит серой, но мне кажется, что её серость иная, что в ней проскальзывают цветные блестки. Влажные тяжелые капли повторяют дугу, описанную головой, и я ощущаю, как Хмурая сторона трепещет, вбирая их теплые соки.

Я – наконечник стрелы…

Взмах. Короткий, поспешный – возбуждение толкает меня под руки – и вторая голова не отлетает от тела, повисает на лохмах кожи. Человек, дергаясь, падает на тропу, на единственный яркий прочерк в туманном Хмуром мире. Кровь растекается по тропе, делая изумрудное – серым.

…разящей зло!

Ощущаю ликующую дрожь Хмурого мира. Она впитывается в мою кожу влагой из поредевшего тумана, я вдыхаю ее вместе с воздухом, она бежит по моему телу, и пульсирует с кровью в венах, и распирает восторгом мою грудь.

Третий силуэт я рассекаю мечом наискось, выдергиваю лезвие. Человек падает на первого, безголового, скребет по нему туманными руками-щупальцами, словно пытается обнять.

…Без промаха бьющей!

Туман вокруг густеет. Хмурый мир успокаивается. Влажный воздух гладит мои щеки, запах железа растворяется в аромате акации. Пятна на мече впитываются в туман, исчезают в нем.

…Я вершу справедливость!

Четвертый человек упал наземь, закрыл голову руками. Изумрудная тропа зарастает серостью. На этом человеке нет вины.

Вкладываю меч в ножны. Закрываю глаза, прислушиваюсь к Хмурому миру.

Воздух становится плотным. Скоро он начнет давить на горло. Мне было дано то, зачем я пришел, и больше тут нет ничего моего. До поры.

– Покидаю тебя без печали и скорби. Отпусти меня, как дитя свое, без гнева и зла.

Туман расступается, ноги наливаются тяжестью, в нос бьет вонь прокисших ягод и свежей крови. У моих ног лежат мертвые горняки: Лещ, Заика и еще один, которого я не узнаю без головы. Над ним рыдает женщина. За моей спиной стоят Хрыч и варка, зеленоватые и с разинутыми ртами.

**

Потом-то жена Суслика признала, что всё так и было: это ее муж с дружками убивали рудокопов и заставили всех поверить в чародейскую творину. Цену себе набивали, премию за риск. И ведь получилось, это потом их жадность сгубила: один раз варка согласился поднять плату, и рудокопы решили, что так же легко он повысит ее снова.

Суслиха клялась духом отчего дома, что сама узнала об этом лишь в тот день, когда я пришел к ним по Хмурому миру. А как было на самом деле – останется неизвестным. Хмурый мир не дает ответов на праздные вопросы.

Пока всё это выяснялось, мы с Хрычом отсиживались в поселке варок, потому как рудокопы подняли страшенный гвалт, а ясность в этом деле появилась сильно не сразу. У варок нам было очень даже хорошо: спокойно, тихо, вкусно кормят, после ежеутреннего правила можно целыми днями бездельничать и шататься по улицам. Жители посёлка приветливо раскланивались при встрече, но с разговорами не лезли, за что я был им безмерно признателен. Даже немногочисленные варчата были тихими и спокойными. Над детьми тут тряслись все, не только родители: потомство у варок – большая редкость; вслух об этом не говорят, но малочисленность – единственная причина, по которой хваткие гиганты не посягают на соседние земли.

Я был рад получить передышку. Не так часто мне доводится лоботрясничать и спать на простынях. Мы с Хрычом даже играли в камчётки – чёт-нечет с камешками, словно приятели какие-нибудь. И мне это даже не надоело, хотя Хрыч почти всегда выигрывал.

Когда все выяснилось, рудокопы, костерившие меня на чем свет стоит, с той же страстью принялись покрывать руганью своих бывших собратьев, припоминали всякие случаи, свидетельствовавшие об их коварстве, вероломстве и подлой натуре в целом. Ужасались мысли, что следующей жертвой мог стать любой из них. Возносили до небес мои способности и заодно всех хмурей скопом. Клялись духом удачи, что век меня не забудут.

Всеобщий восторг утомил меня гораздо быстрее безделья, так что я очень обрадовался, когда Хрыч объявил о нашем отъезде. Варка хотел закатить празднество в нашу честь, но Хрыч, к моему большому облегчению, сказал, что это слишком.

И даже платы не взял. Хитро посмотрел на варку и сказал:

– Считайте это дружеской услугой. От всего Полесья.

И по лицу варки я видел, что он крепко задумался, каким боком может выйти Подкамню такая дружба.

**

Меня тянуло на запад. Отсюда не так далеко было до Загорья, до родных моих мест. Я понимал, что не могу поехать туда, что Хрыч меня не отпустит, и как раз поэтому мне так нравилось думать: а если бы было можно? А если бы я пересек северо-западную часть Подкамня, прошел через перевал и оказался… Где-нибудь там. Вдруг я бы смог найти родные места? Вдруг еще живы бабушка и дед? Вдруг между нами может быть что-то помимо моей детской обиды?