Шрифт:
А начало, так сказать, «преамбула» этого «послания» уже кое-как нацарапана:
«Милостью божьей смиренный Илларион, митрополит украинской греко-православной церкви в Канаде — ко всему преосвященному епископату, ко всему всечестному духовенству, преподобному монашеству и ко всем боголюбивым верующим…»
А вот дальше тиснуть бы что-то из Шевченко. Да такое, чтобы сразу за души схватило этих «боголюбивых». Прочно, цепко, словно клещами — чтобы никто не трепыхнулся.
О, как тяжело и опасно обращаться за помощью к праведнику Тарасу. Он же так часто в минуты своей «человеческой немочи» подавал голос против самого «всевышнего» на небесах, а его земных слуг в рясах и сутанах чехвостил, как бродяг и злодеев. Хотя бы для начала отыскать что-то смирненькое и богоугодное.
В отчаянии схватил книгу и раскрыл ее на свою беду как раз на странице, с которой, словно плетью, хлестнуло по глазам: Он подлецом и был и будет.
Зачем же он иным слывет? Зачем никто не наплюет Ему в глаза? О люди, люди! [2]Сперва оторопело замер, принимая убийственный гнев этих слов на свой счет. Затем нервно вздернул на лоб очки, поднялся с места и принялся мерить шагами палату из угла в угол.
2
Т. Шевченко. Перевод В Звягинцевой.
Нет, нет! Не его, еще не зачатого в далекие те времена, хотел раздавить своим презрением поэт. Он-то уж как-либо выкарабкается из-под обвала этих слов, зная, на кого они были обрушены. «Потомка гетмана дурного» — Петра Скоропадского живьем похоронил под ними неистовый Тарас.
А он ведь совершенно не причастен к гетманщине. Наоборот, уже более сорока лет носит в «экзиле» [3] репутацию борца, выступавшего против последнего из Скоропадских на Украине. Именно ему, по-мирски Ивану Огиенко, тогда еще не имевшему даже мысли о духовном сане, сам Симон Петлюра вручил портфель министра Директории и нож «просветителя» национально «несознательного» народа. Верно, недолго довелось тешиться министерскими атрибутами. Очень недолго. И самого «батьку атамана» и всех его министров постигла участь незадачливого гетмана Павла Скоропадского. Так и остался украинский народ «несознательным», неблагодарным к своим «освободителям». Этот же народ сам и вымел прочь из своей хаты весь петлюровский сор и насмешливо пропел вослед: «В вагоне — Директория, под вагоном — территория…»
3
Буквально — в изгнании (англ.).
Тяжко и грустно все это вспоминать. Да и не время нынче раздумывать о делах земных и мирских. Он должен во что бы то ни стало удержать в себе искусственную святость хотя бы до тех пор, пока не закончит адову эту работу. Воздев к иконам глаза, он прошамкал старческими губами: «О Христе-боже мой, возвесели силою твоею благоверные люди, даруй им победу над супостаты, господи! Пошли имущим оружие твое — силу непобедимую!..»
Пугаясь собственного шепота, он сторожко оглянулся вокруг. Не подслушивает ли, упаси господь, кто-либо из этих прогрессистов? Вдруг снова угадают, что молится он об американском ядерном оружии. Уж вовсе ни к чему, чтобы верующие пронюхали об этом его самом тайном вожделении, о мечтах.
Верующие должны молиться и плакать, слушая, как он, высокопреосвященный митрополит Виннипега и всея Канады, учит их покорности и боголюбию не как-нибудь, а словами Тараса Шевченко. Только где же они, эти спасительные слова?
Перелистывая «Кобзаря», он внезапно и радостно оживился. Гаснущая память подсказала: «Марина!» Да, здесь можно кое- чем поживиться, кое-что стибрить у вольнодумца. Разумеется, не эти строки, где легко можно узнать самого себя: «Того и зверь не может дикий, что вы, поклоны отбивая, творите с братьями…»
Ага, вот это, наконец. Здесь можно помудрее да похитрее перевернуть, как надо. Подать в «послании» так, будто поэт всегда одну руку клал на скрижали закона божьего (вот там, где глаголется от Матфея), а второй писал обращенные к угнетенным и поневоленным братьям своим успокоительные слова. Будто он вовсе не призывал к топору, а мягко уговаривал, «чтоб научались путями добрыми ходить, святого господа любить и брата миловать…»
Изрядно взопрел смиренный, поспешно выкладывая на бумагу извращающую поэта кривду. Умаявшись, он неторопливо отложил ручку и замахал своей десницей над потным челом, отгоняя совсем иные, жалящие слова, пчелиным роем кружащиеся в мозгу:
…Будем лучше С багряниц онучи драть, Из кадил табак курить, Печь иконами топить… А кропилом будем, брате, Подметать пол в новой хате! [4]О прочь, прочь греховные кошмары! Не мешайте тянуть дальше ниточки лжи, отысканные ценой таких дьявольских усилий. Но к этой пряже позарез нужны мысли Тараса о любви к Украине, да хорошо бы одновременно к богу… Но где такие найдешь?
Вот тут-то совсем сбитого с толку владыку постигла уж вовсе нежданная оказия. За спиной что-то глухо шлепнулось на пол. Он порывисто повернулся и заметил, как из его свалившейся митры выскочила и шмыгнула под шкаф здоровенная крыса с голым хвостом. А может, это померещилось? Он обрадовался бы, как ребенок, окажись это обычной старческой галлюцинацией. Они повторяются частенько, почти весь восьмой десяток лет. В часы одиночества и тоски ему постоянно чудится всяческая пакость. На прошлой неделе видел наяву живехоньких чертей с рожками и копытцами.
4
Т. Шевченко. Перевод А. Безыменского.
Сегодня же в его палаты наведался обыкновеннейший «пацюк» — злющая голохвостая крыса. Она, вероятно, давно уже затесалась сюда. Вон в шкафу погрызены книги, собственноручно им написанные. Изуродованы корешки и переплеты древней библии в его переводе, «исследования» об автокефальной церкви, деяний Кирилла и Мефодия. Да и новейшие изгрызены — «Святая Почаевская лавра», подшивки журнала «Вера и наука» с его стихотворным циклом «Под небесами», даже словарь языка «Кобзаря», составленный его митрополичьей рукой и им же «истолкованный», изданный националистическим союзом «Трезубец».