– И сколько ты весишь?

– Послушай, – перебила Таня, – а ты все время сидишь в этой комнате, никуда не выходя?

– С чего ты взяла?

– С того, что ни разу не застала тебя отсутствующим.

– Если хочешь, я могу уйти, – ответил обиженный голос.

– Нет, что ты! Я не к этому, просто пытаюсь тебя понять, с кем ты живешь?

– С матерью, но она работает целыми днями, поэтому я сижу один.

– А сколько тебе лет, Витя?

– Девятнадцать.

– Ты не можешь ходить? – рискнула предположить Таня.

– Могу – я…

Таня поняла, что ткнула пальцем в небо и промахнулась, да так некорректно, что самой стало не по себе, всему виной излишнее любопытство, а он, может, еще не готов к этому разговору и выжимать из него слова, словно давить сок из лимона, не стоит, по крайней мере, не сегодня.

– Ты готов слушать откровения умершей соседки? – перевела она тему и подумала, что это както неправильно, залезать в чужие, давно покинувшие этот мир мысли.

Но процесс был запущен, дневник найден и уже раскрыт на первой странице, к тому же, думала Таня, дневники для того и пишутся, чтобы их когданибудь нашли и прочитали. Девушка открыла книгу и начала читать вслух то, что было написано на первой странице:

«То, что произошло со мной, удивительно и не имеет никого объяснения, или я его простонапросто не знаю. Жаль, но я не могу поведать миру об этом чуде, потому что меня сочтут сумасшедшей и остаток своей жизни я проведу в доме для психически больных людей. А я не могу этого допустить, потому что у меня в жизни есть планы, которые, как мне кажется, должны осуществиться. Ради них я буду держать в тайне свою историю…»

– Дальше размыто, ничего не видно. Ты не знаешь случаем, что там за секрет был? – сгорала Таня от любопытства.

– Нет. Эх, на самом интересном месте, что там дальше?

Таня перелистнула страницу:

«Прошло две недели с тех пор, как мне сделали вторую операцию, но я все еще продолжаю лежать на спине, а моя нога подвешена чуть выше головы к толстой хромированной трубе, пролегающей, словно поручень, вдоль всей койки. Я смотрю на нее и вижу свое отражение: волосы торчат в разные стороны, нос огромный, как у клоуна, а глаза пустые, словно колодцы, одиноко стоящие посреди пустыни. Меня привезли, прооперировали, я лежу тут – в палате для живых людей, за мной ухаживают, кормят, навещают, и никтоникто не замечает самого главного – я уже умерла. Да, в тот самый день, в том самом месте, в то самое время, когда огромный несущийся поезд разрезал своим оглушительным протяжным гудком мою жизнь пополам… Это обусловлено не тем, что теперь мне придется учиться ходить, а совсем другими факторами. Я твердо решила, что никогда не напишу больше ни слова о своем прошлом и будущем, все будет только в настоящем времени. Я буду жить только настоящим, иначе у меня просто ничего не выйдет».

– Ты понял чтонибудь? – спросила Таня.

– Видимо, ее переехал поезд, и это ее трагедия.

– Как жаль ее.

– Давай дочитаем, а потом будем жалеть, жизнь ведь порой преподносит нам совсем неожиданные сюрпризы.

– Со мной такого не бывало. «У меня все сюрпризы были трагичными», – сказала Таня и погрустнела, погрузившись на минуту в свои воспоминания.

– Смотря, как к этому относиться. Я вот встретил тебя и очень рад, – разоткровенничался Виктор.

– Встретил? Хммм, это так называется разговор через стенку? Ты даже не хочешь взглянуть на меня.

– Послушай, иногда ты очень прямолинейна, мыслишь неординарно, ты ведь сама борец за это, может, мне вовсе не надо смотреть на тебя, чтобы увидеть.

Таня задумалась, опустила голову вниз и, опираясь руками в пол, поменяла положение ног.

– А где твой отец? Он жив?

– Мой отец был воррецидивист, имевший слабость к ювелирным изделиям. Он искусно обчищал магазины, раз за разом увеличивая себе срок. В последний раз, когда он попался, его добычей стал всего лишь сервиз из мельхиорового серебра, который он украл, чтобы задобрить очередную жертву – точнее, женщину, но, к сожалению, не успел даже дойти до ее дома, как его повязали. Этот сервиз стоил ему жизни, потому как его форма туберкулеза никак не хотела уживаться с ним в тюремной камере и начала быстро поглощать остатки его легких, словно ворона, клюющая мертвую плоть.

С нами отец жил всего три раза по несколько месяцев, и, увы, я мало что могу вспомнить о нем хорошего.

Я помню лишь, как звенели золотые побрякушки, и запах металла, раздражавшего мой чуткий нос, когда мама сажала меня за обеденный стол. А все остальное я знаю только из маминых рассказов, поэтому могу смотреть на их отношения только ее глазами. Моя мама, по ее собственным словам, была очень красивой девушкой, и за ее внимание всегда боролись несколько человек сразу, видимо, это и помешало ей устроить свою жизнь нормально, ведь выбор – это своего рода испытание, и порой его проходят не все. Зачастую мама рассказывает одно и то же, всегда с одинаковой эмоциональной нагрузкой и никогда не подмешивает ничего лишнего, это дает повод думать, что так оно и было на самом деле.

Виктор перевел дыхание и продолжил:

– Они лежали голые в распотрошенной постели. Она положила голову на его вытянутую руку и согнула ноги в коленях, поглаживая правой рукой его живот. Прошел примерно час тишины, до того, как он произнес: «Теперь ты можешь от нее уйти, я заработал много денег…»

– Постой, постой! Это ты сейчас про своих родителей рассказываешь или зачитываешь фрагмент из бульварного романа 18+? – возмутилась Таня.

– Я пересказываю любимую мамину историю об их отношении с отцом.