Поглядывает на окно палаты, где находится Миля.

А совсем не далеко от больницы слышится стрельба из автоматов и пулемётов, разрывы гранат и мин. Ясно, что там ополченцы ведут оборонительный бой. Не трудно представить, что не только бандиты погибают в шквале огня, но и защитники Родины. Стрельба в усиленном режиме.

Смотрел Игорь на волны Амура, на сопки, что на противоположном берегу, на полёты крикливых чаек, и казалось ему, что всё это не реально. Ничего удивительного. Если не все, то подавляющее большинство людей не сразу привыкают к новым местам.

Рядом с ним присел худощавый старик в сером костюме и не бесцеремонно стал рассказывать Игорю, что в семидесятых годах прошлого века он имел счастье жить в Соединённых Штатах Америки. Ну, такая замечательная страна! Не то, что Россия. Ах, какие там уже тогда были прекрасные унитазы и дороги. Знакомая старая песня.

– А в России люди – хлам, дикие какие-то, – продолжал старик, пытаясь увлечь юношу современными сказками дядюшки Римуса. – Всё у нас захламлено, народ некультурный, невоспитанный.

– Неужели настолько не воспитанный, что даже не желает слушать неумную и дешёвую пропаганду? – Спросил старика Игорь. – Вы извините, но мне не интересно то, о чём вы говорите. Вы ведь не первый и не последний.

– Да как ты смеешь не слушать меня, молокосос?!

Странный дедушка. Не сомневается в том, что его обязаны выслушивать совершенно незнакомые ему люди. Такими были евангелисты, пока, наконец-то, их не остановили. Ведь звонили людям по телефонам, ломились в квартиры, привязывались к людям на улице… Ты обязан разделять их точку зрения – и баста! От какой такой демократии произрастают всякого рода сорняки? Не только ведь жизненное пространство оплетают своими пристрастиями и представлениями обо всём существующем, но ведь и в души лезут. Имеют право, потому что… особенные. По крайней мере, они не сомневаются в этом и часто переходят на истерический крик, когда их не желают слушать.

Во всех городах и весях встречаются такие субъекты, и, почему-то они, в основном, немолодые люди. Такие и здесь есть. Игорю его двоюродная бабушка Александра Тимофеевна советовала не вступать в разговоры с подобными людьми, не спорить с ними. Просто уходить от них подальше. Русофобия становится, к несчастью, не только манерой, без преувеличения, наглого поведения навязчивых господ, но и психическим заболеванием.

Игорю ничего не оставалось делать, как перейти на другую скамейку. Неуважение к старшим? Пожалуй, наоборот. Безнаказанность явных представителей «пятой колонны» при идеологической обработке представителей подрастающего поколения. Усиленная подготовка будущего электората для выборов президента России, этак, лет через пять-десять, подготовленного в Вашингтоне. И больше нигде.

Может быть, бесцеремонный старик опять бы подсел к Игорю. Но он нашёл очередную жертву – молодую женщину с ребёнком. Но та лишь делала вид, что слушает провокатора. Машинально кивала головой. Но её явно совсем не интересовали басни старого русофоба. В такой ситуации, конечно же, Окунёву вспомнился бандеровец Воронько и та самая… заминированная больничная беседка.

…Что касается Воронько, то он всё ещё стоит напротив Смилова, сверлит его глазами.

– Конечно же, ты, неприятный человеческому взору внучок негодяя и эсесовца Фрола Воронько, – говорит Смилов,– совсем не ведал о том, что эти выползки сюда не торты с пирожными принесли, а мины… противопехотные?

– Если пришли сюда хлопцы, – нагло отвечает Воронько, – значит, так надо. Меньше народу – больше кислороду. А ты мне не указ! Понял? Ты весь на виду. Добрая, хорошая мишень.

– Да и ты не такая уж и плохая, Воронько. Сейчас ты, старый осёл, чуть не наступил на одну из мин! Я пока их не обезвредил. Ты тут торчишь, старик, а находится здесь опасно.

Хирург посмотрел на своего юного друга и соратника Окунёва и сказал:

– Запомни, Игорь, эту физиономию. Перед тобой враг. Такие ещё будут встречаться на твоём жизненном пути. Не позволяй им повелевать твоим разумом, твоей свободой!

Воронько ухмыляется, но и находится в явном смятении, делает несколько шагов назад. Оказывается, не так уж и смел старик. Жить хочет. Озарение на него нашло. Присмирел.

Начинает понимать, что и наговорил лишнего. Даже, почти вежливо, интересуется:

– Так, где ж они, эти мины?

– Славно, что ты, древний клещ, такой любознательный, – сообщает ему Смилов. – Шагни влево или вправо, и сразу угадаешь. Но я тебе разгуливать здесь не дам. Мне надо бы слегка самому пожить.

– И ты тоже боишься? – Удивляется Воронько. – Ты же, говорят, отважный… такой.

– Нуда, боюсь, и со страху прирежу тебя в момент, – пояснил Смилов. – По этой причине предлагаю тебе не двигаться.

– Сатана! – Почти вопит старый бандеровец. – Чистый сатана!

– Вот, наконец, и познакомились, – говорит хирург. – Ты – сатана, а я – Демьян Тарасович.

– Не я, а ты – сатана, – кричит Воронько, – и этот маленький выродок… с тобой!

– Вы ошибаетесь, – отвечает Игорь, – но это в последний раз в вашей жизни. Больше ошибок вы не совершите.

Надо же! Старый мерзкий бес считает его, Смилова, сатаной. Ну, ни в одни ворота не лезет! Кого из себя на протяжении всей своей гнусной жизни изображал Воронько? Может быть, борца за свободу? Только за чью? Здешних и забугорных магнатов? Так ведь, а никак не иначе.