рядом Жабамуха в алом пеньюаре с голубыми рюшками, только проснулась; на коленях у Мухи скульптор Миша Блюмкин, но младенец.

За ними:

Шерстяная Собака с Вязаным Щенком – вяжет;

Чайка с печальной сардиной в клюве;

Курица в чёрном платье от Шанель;

Липасобака прислонила цветущую крону к мазанке – нежно подлаивает.

И тут с грохотом на скамейку плюхнулось с неба Дерево, всё увешанное мандаринами. Из Китая, провинция Ляу Джи. Семь тысяч две мили отмахало.

– Ну, как вы тут?.. – и давай от пыли отряхиваться. – Все?

– А облако?.. – кручу я головой…

– Да вон, – Липасобака тыкает веткой в живот чему-то очень похожему на соседского хряка Толика, но из ваты. – Не узнаёшь?

И точно: на трубе, свесив свинячьи копытца сидит Облако. Облако сначала было похоже на всех по очереди, а потом – на синий Жоркин мотоцикл «Иж», но с длинными жирафьими ногами. А вот, поднимая тучи пыли, подкатил и сам Жорка на мотоцикле. Сзади, обхватив Жорку вёслами, восседает Лодка. В люльке мотоцикла – вся остальная команда: Джованни, Черепаха в панаме, Краб в бейсболке, Чайка в жакете цвета морской волны, папаша Дона Корлеоне и Рыба в васильковом купальнике от D&G. И в шляпке. Спешились.

– К нам приехал, к нам приехал, – заламывая плавники, заголосила Рыба, – дядя Саша дорогой…

– О господи… – поправила панаму Черепаха. – Аж уши закладывает!

– Теперь все… – тявкнула Шерстяная Собака и погладила Щенка. Собака довязала последний носок и приложила к левой ноге Облака. – Тютелька в тютельку! – Оборвала зубами нитку: – Готово! – И обернулась. – Ну, как? – Все радостно заболтали ногами в разноцветных носках: «Тютелька в тютельку!» – А это тебе, – Шерстяная Собака протягивает мне вязаный сотовый. – Уютней разговаривать.

– Спасибо! – Я скидываю рюкзак: «Вот и приехал…» Оглядываюсь – весь двор за штакетником в тюльпанах, маках и цветущих, гудящих пчёлами кустах сирени… В Москве только снег стаял. Чума… Сажусь на краешек скамейки, ставлю на землю рюкзак, достаю подарки: Облаку – сладкой ваты; Шерстяной Собаке – новые спицы и зефир для щенков; Мухе – последнюю партитуру оперы «Травиата»; Пони – сладкой соломки; Вороне – банку клубничного варенья; Алке – новый алый платок на чалму; Григорию Даниловичу – «The New Times» и «Правду»… – интересуется; Дереву – новые фенечки, а Мишке с Варварой, схожу на погост, положу пару жерделей со старого абрикоса над их скамейкой, может, там, где они, такие и не растут…

Передохну чуток, отопру калитку, мы вытащим из саманной кухни под навес старой беседки столы, стулья, рассядемся и будем ждать, когда засвистит чайник, и наперебой рассказывать, кричать и размахивать руками. Под ногами у нас будут крутиться невесть откуда набежавшие кошки, три ежа и две соседские собаки: Найда, вредная Аликова такса, и Чёрный, кобель соседки Лиды, медсестры.

– Сань, ты, что ли?!. – кричит Лида из-за штакетника. – Вот и молодец, заждались… На-ка, угостись, – и протягивает мне миску с горячей картошкой.

– Спасибо! – я осторожно переношу миску через забор. Рассыпчатые картофелины пересыпаны укропом и политы густым ароматным подсолнечным маслом. – Вкуснющая… – улыбаюсь я.

– Вот и ешь! – смеётся Лида. – С приездом! Обустроишься – заходи!

Курица как курица.

Не то чтобы толстая, но и не худышка.

Копошливая.

Жила Курица в станице на птичьем дворе у Алки Гунтарь. Ковырялась в навозе, кудахтала, несла яйца.

Но вдруг почудилось Курице, что её окликнули.

С неба.

И крик был странный такой: нежный, пронзительный и скрипучий. Разом.

«Печальный и счастливый… – подумала Курица. – И пахнет морем…»

Хотя что такое море, Курица не знала.

Курица задрала голову в небо и увидела божественной красоты птицу.

Птица смотрела на Курицу.

И Курица смотрела на птицу.

Птица пласталась по воздуху, и казалось, даже не шевелит крыльями, а просто плывёт по небу.

– Ты кто? – спросила Курица.

– Чайка, – сказала чайка.

«Какая она красивая… – вздохнула Курица. – Как сон…»

Потом птица резко вскрикнула, взмахнула сильными крыльями и… исчезла.

«Она меня позвала?..» – таращилась в пустое небо Курица.