Боковым зрением Шейн увидел, как парень встал с песка и посмотрел на него, как будто в ожидании чего-то.

– Я всегда считал, что море – лучший слушатель, – сказал Шейн и повернулся к соседу.

На него смотрела пара больших аквамариновых глаз с черными ресницами. Но не успел Шейн как следует рассмотреть мальчишку, как тот молча кивнул, развернулся и побрел к дому. Он не убегал, шел медленно, опустив голову. При желании его можно было быстро нагнать, но Шейн не стал. На сегодня общения достаточно. Наверное, этот обиженный ребенок воспринимает доброту только маленькими порциями.

***

То, что случилось, можно было назвать всплеском неконтролируемой ярости. Давненько их не было, но злиться намного приятнее, чем биться в истерике. А началось всё с того, что Мира с утра вроде бы почувствовала себя лучше. Нет, голоса всё так же не было, но ушла апатия, первый раз за долгое время пришла мысль, что всё будет хорошо.

Она снова ходила на пляж. Странно, но там как-то особенно хорошо было думать, возникало много идей для предстоящей работы (теперь она верила, что сможет к ней вернуться). Она смотрела на бушующие волны, а в голове рождалась масса сцен, рифм, мотивов. И тогда она уходила в дом и принималась лихорадочно записываться всё, что смогла придумать.

А потом Мистраль захотелось горячего чаю. И она, задумавшись, пролила его на руку. И вскрикнула. Именно вскрикнула. Из горла вышел приглушенный вопль. Мира не сразу поняла, что произошло. Она принялась трясти рукой в воздухе, схватилась за полотенце и начала вытирать лужу на полу, и тут до неё дошло. Её связки смогли издать звук, пусть даже ужасно не музыкальный. Это был момент счастья, Мира еще ни разу в жизни так не прыгала и не кружилась по комнате.

Но попытки повторить звук не увенчались успехом. Она открывала рот, старалась протянуть «аааа», но связки молчали. И вот тогда проснулась злость и обида. Мира швырнула кружку в камин, опрокинула стул, вылетела из дома и на всех парусах понеслась к пляжу. Она ругала море, ругала жизнь, выплескивала всю обиду, которая накопилась за прошедший месяц безрезультатного лечения. Наконец-то в ней проснулись какие-то эмоции, кроме безразличия, иногда сменяющего страхом. Как будто кто-то щелкнул выключателем. И сейчас Мистраль была зла на весь мир.

А потом, когда Мира, уставшая и морально и физически, села на песок, появился «тот человек». Он просто стоял рядом, и от этого уже было легче. Мира не хотела поощрять его дальнейшего присутствия, всё-таки до сегодняшнего дня он вел себя вполне корректно и не подходил так близко. Стоило только как-то дать понять, и он бы ушёл. Но любопытство взяло верх, и Мистраль посмотрела на него, впервые с такого близкого расстояния. У него был красивый профиль, четкие скулы, черные волосы и щетина. Такой глубокий черный цвет волос, без единого намека на каштановые проблески, бывает у людей восточных национальностей. Но кожа у него светлая. Возможно, в его родне и был кто-то с востока, но скорее всего кто-то не слишком близкий. Когда он заговорил, голос его был бархатный, обволакивающий, с чуть заметной хрипотцой, а глаза, посмотревшие на Миру, практические такие же черные, как и волосы.

Сейчас, сидя на диване с новой чашкой чая (придётся покрыть хозяину ущерб), Мистраль очень жалела, что этот мужчина встретился ей именно сейчас. Находись они в другом месте, в другое время, при других обстоятельствах, она бы не захотела так скоро от него уйти.

Прошло еще несколько дней, в целом ничего особенного не произошло. Но у соседей на побережье появилась свой маленький ритуал. По крайней мере, Мира это называла именно так. Иногда, когда она выходила на пляж и уходила в себя, рядом с ней появлялся «тот человек». Он держал в руках две кружки с чем-то дымящимся, одну из них молча протягивал Мире, и они просто стояли, пили напиток и смотрели на волны. Напитком был или кофе или очень вкусный, необычный чай.

Первая такая вылазка соседа заставила Мистраль удивленно уставиться на его протянутую руку с кружкой. Она медленно подняла взгляд от руки к лицу, и увидела вопросительно изогнутую выразительную бровь.

– Можешь не волноваться, пузырек с ядом я оставил в другом чемодане, - проговорил сосед своим бархатным голосом.

Мира моргнула, очнувшись от удивления, и взяла чашку. Больше между ними не было сказано ничего ни тогда, ни в последующие несколько дней. Но молчание было дружественным и не тягостным. Как правило, когда кружка пустела, он протягивал руку, Мира отдавала её, и он молча уходил.

Мистраль не знала, как ей относиться к этому ритуалу, но отказываться от него она не хотела. Было приятно после добровольного заточения почувствовать присутствие другого человека рядом.

3

Шейну захотелось что-нибудь написать. Он устроился на диване, открыл ноутбук, перечитал последний абзац книги, и… мысль не пришла. Ничего не выйдет, эта книга обречена на провал. Шейн создал новый документ и надолго замер, глядя на мигающий курсор. И его понесло.

Он вдруг начал описывать Корнуолл, его дикую красоту и октябрьский холод, бухту и свой съемный коттедж. Шейн описал жителей Монк-Бэй Бухта монаха? При чем здесь монах? Поблизости нет ни монастыря, ни аббатства. Вспомнил и продавщицу на кассе магазина (бейдж гласил «Шанна»), которая снова пыталась его обсчитать. Рассказ получался живой и с юмором. У Шейна не было никакого заготовленного сюжета, он не знал, будет ли продолжение, но написанное ему нравилось. Это очень радовало. Он давно не писал того, что ему самому понравилось бы. Этим вечером он не хотел оставаться один, Шейну захотелось кому-то рассказать о своем прорыве.