В общих случаях попросту невозможно, чтобы агент М знал наверняка, чем в данное время занят агент Ц. Лучшее, что может сделать М, – это отправить прямой запрос Ц и надеяться, что Ц пришлет правдивое сообщение, прежде чем другие агенты изменят состояние Ц или «подправят» само сообщение. Никакая часть разума не может знать обо всем, что происходит в конкретный момент времени со всеми остальными агентами. Вследствие этого каждый агент должен иметь хотя бы немного отличное от других представление о событиях прошлого, равно как и о том, что происходит «сейчас». Каждый агент разума живет в немного ином времени.

Наши обыденные представления о движении «умственного» времени ошибочны: они совершенно игнорируют то обстоятельство, что всякий агент имеет собственную причинную историю. Разумеется, эти различные версии прошлого перемешиваются по прошествии длительного времени, и каждый агент в конечном счете оказывается подверженным влиянию событий, имевших место в общей отдаленной истории своего сообщества. Но это ни в коем случае не «сейчас». Проблема состоит в связях между моментальными действиями принципиально различных агентов.

Когда падает булавка, можно сказать: «Я только что слышал, как упала булавка». Но никто не скажет: «Я слышу, как булавка падает». Наши агенты, ответственные за речь, подсказывают, что физический эпизод падения булавки завершится еще прежде, чем мы даже начнем говорить. Но можно сказать: «Я влюблен», а не «Я только что влюбился», потому что те же самые агенты знают, что агенты, отвечающие за личные привязанности, работают медленнее, их рабочие состояния способны растягиваться на месяцы и годы. Наконец есть промежуточный вариант; пусть кто-то спрашивает: «Какие чувства вы испытываете сейчас?», и мы часто понимаем, что наши наполовину сформированные и еще не озвученные ответы грешат против истины, поскольку произошло вмешательство других чувств. То, что кажется единым мигом одному агенту, для другого может превратиться в целую эпоху.

Наши воспоминания лишь косвенно связаны с физическим временем. У нас нет абсолютного знания о точном времени того или иного незабываемого события. В лучшем случае мы всего-навсего способны установить некие временные соотношения между этим событием и некоторыми другими. Можно припомнить, что события X и Y произошли в разные дни, но будет трудно сказать, какое из них случилось раньше. Вдобавок многие воспоминания, похоже, вообще не привязаны к промежуткам времени – например, знание о том, что четыре идет за тройкой, или о том, что «я это я».

Чем медленнее действует агент, то есть чем длиннее интервалы между каждым изменением состояния, тем больше внешних сигналов поступает на протяжении этих интервалов. Означает ли это, что внешний мир с точки зрения медленного агента будет двигаться быстрее, нежели с точки зрения быстрого агента? Кажется ли жизнь быстрой черепахам – и медленной до отвращения колибри?

Мы умеем ходить не думая – и умеем мыслить без мыслей! Мы не знаем, каким образом наши мышцы побуждают нас ходить, и знаем едва ли больше об агентах, которые выполняют в нашем разуме умственную работу. Когда возникает какая-либо трудная задача, мы размышляем над нею какое-то количество времени. Потом, возможно, ответ приходит будто сам собой, и мы говорим: «Ага, вот оно, я сделаю то-то и то-то». Но если кто-то спросит, как мы нашли решение, почти наверняка мы ответим что-нибудь вроде

«Я вдруг сообразил…»

«Меня как осенило…»

«Внезапно пришло в голову, что…»

Будь мы и вправду в состоянии отслеживать работу нашего разума, не приходилось бы так часто поступать под влиянием мотивов, о существовании которых мы даже не подозреваем. У нас не было бы такого множества конфликтующих теорий в психологии. А когда нас спрашивают, откуда берутся замечательные идеи, мы бы не сводили свои ответы к метафорам насчет «неустанных метаний», «переваривания», «зарождения» и «появления на свет» (как если бы наши мысли прячутся где угодно, только не в головах). Будь у нас возможность заглянуть в свой разум, мы бы, пожалуй, смогли дать более вразумительный ответ.

Многие люди совершенно уверены в том, что ни один компьютер не сможет стать разумным, сознательным, обрести свободу воли или еще как-то «осознать» себя. Но откуда во всех нас эта уверенность, будто мы сами обладаем замечательными перечисленными качествами? Если мы и можем быть в чем-либо уверены, так это в том, что «я сознаю, поэтому я сознаю». Но что на самом деле означает подобная уверенность? Если сознавать себя значит точно знать, что происходит внутри разума, ни один реалист не сможет долго утверждать, будто люди в избытке наделены «внутренним зрением» (в буквальном смысле, то есть способностью видеть в уме). Доказательства того, что мы осознаем себя, то есть обладаем неким особым умением выяснять, что происходит внутри нас самих, весьма немногочисленны и спорны. Да, некоторые люди наделены специфическим талантом воспринимать и угадывать воззрения и мотивы других (и себя самих, но гораздо реже). Однако данный факт нисколько не подкрепляет веру в то, что наш способ узнавать о людях, включая нас самих, принципиально отличается от того, каким мы познаем мир вокруг. Большая часть того, что мы именуем «прозрениями», представляет собой лишь варианты иных способов «выяснить», что происходит.