– Можем выйти во двор, – предложила я. – Хочешь? Только переоденусь сначала.

К счастью, некоторый запас сменной одежды на даче имелся. Я торопливо сбросила чёрное платье, в котором ходила в университет, натянула джинсы, растянутую футболку и толстовку потеплее, нашла старые кеды. Промелькнула мысль, что, если Кею тоже захочется переодеться, нужно будет подобрать для него вещи двоюродного брата, который нередко приезжал на дачу.

Когда я вышла из дома, Кей уже сидел на крыльце. Веселье у соседей было в самом разгаре. Гремела музыка в стиле дискотеки девяностых, запах шашлыков стал ещё сильнее, а спиртное, судя по всему, лилось рекой. Этих людей я почти не знала, поэтому едва ли они бы прислушались к моей просьбе не шуметь, рискни я высказать таковую. Увы, не всем нравилось отдыхать тихо, и фраза о том, что твоя свобода заканчивается там, где начинается свобода другого, наверняка показалась бы им пустым звуком.

Я села рядом с Кеем, плечом касаясь его плеча, и меня, несмотря на скудный ужин и навязчивый грохот с соседнего участка, затопила сияющая радость. Он наконец-то был рядом – так близко, что я могла до него дотронуться. Это всё ещё казалось сказочным сном, и на какое-то мгновение, когда не обнаружила его в доме, я успела испугаться, что он снова исчез, только теперь навсегда.

– Хочешь, я сделаю так, чтобы им стало грустно? – шепнул мне на ухо Кей и кивнул на соседей. От его горячего дыхания по шее пробежали мурашки. Я покачала головой.

– Если они загрустят, то включат другую музыку.

– Думаешь?

– Уверена.

– Тогда ещё вариант, – заметил он.

– Какой? – забеспокоилась я. Судя по озорным янтарного цвета огонькам в глазах собеседника, тот уже что-то задумал. Главное, чтобы обошлось без нежелательных последствий.

– Увидишь, – откликнулся Кей. – Сиди здесь. Я сейчас вернусь.

С этими словами он встал и направился к забору, отделявшему наш участок от соседнего. Я встревожено смотрела ему вслед, но скоро темнота поглотила его фигуру, и даже звука шагов за музыкой не слышалось. Решив нарушить его просьбу, я вскочила на ноги и пошла в ту же сторону, но тут вдруг начался дождь. Неожиданно сильный и холодный. Я почти сразу промокла насквозь.

– Я же сказал, чтобы ты оставалась под крышей, – проворчал сердито знакомый голос, и я подняла глаза на Кея. Музыка смолкла, соседи спешно убирались в дом, возмущённо что-то выкрикивая. – Не надо было ходить за мной!

– Это ты сделал? – спросила я с изумлением. – Как? Я не думала, что ты умеешь вызывать дождь.

– Обычная стихийная магия, – ответил он.

– Ничего себе обычная… – пробормотала я.

– Долго ты собираешься тут стоять? Мокрая же вся! – поторопил меня Кей и развернул к крыльцу. – Скорее!

Я вбежала в дом, кое-как стянула с ног кеды и прошла в комнату, оставляя на полу мокрые следы. Меня настиг холод, захотелось тут же налить себе большую кружку чая. Но сначала требовалось найти что-нибудь ещё из одежды.

Кей последовал за мной, продолжая ворчать на моё безответственное поведение, но уже более мягко. В его интонациях слышалась забота, и осознание этого согревало, как наброшенное на плечи одеяло. Я обернулась и смерила его взглядом.

– На себя посмотри! Ни единой сухой нитки! – буркнула я. – Раздевайся немедленно! То есть, я хотела сказать… – добавила смущённо, заметив, как парня развеселили мои слова. – Ой, у тебя руки холодные, как лягушки!

– У тебя, думаешь, теплее? – насмешливо фыркнул Кей, щекотно скользнув таким же холодным носом по моей шее. Я положила руки на обтянутые влажной тканью рубашки плечи, запустила пальцы в мокрые волосы и зажмурилась, когда губы Кея накрыли мои. Контраст холода и пробежавшей по коже волны жара казался почти ошеломляющим.

Я собиралась выяснить, запер ли он как следует дверь, но Кей не дал больше ничего сказать. Уже целовал меня так, как давно хотелось, – долго, сладко, головокружительно. А ведь однажды уверял, будто не умеет!

Одежда липла к телу, особенно неприятно оказалось стаскивать тяжёлые, пропитавшиеся водой джинсы. Но всё это было просто досадной мелочью, преодолимым препятствием, не стоящим внимания. Самым важным оставалось другое – хрупкое, неуловимое, но безгранично ценное и дорогое нам обоим. Для того, чтобы это выразить, не требовались слова. Мы говорили на языке взглядов и прикосновений, на диалекте нежности, которому не нужны ни словари, ни переводчики.

Когда я проснулась, в оставшееся открытым окно бил яркий солнечный свет. В воздухе кружились пылинки, занавеска трепетала на ветру, будто танцуя. Не сразу вспомнив, где нахожусь, я повернула голову и увидела мирно посапывающего Кея. Спал он на животе, щекой прижимаясь к подушке и обнимая её так крепко, что я даже позавидовала. Захотелось пригладить его взъерошенные тёмные волосы, но я не решилась, боясь разбудить, и осторожно выбралась из постели. Надела синий в белый горошек сарафан, нашла сменную одежду для Кея, положила рядом с кроватью и пошла в ванную умываться. Шагать босыми ногами по гладкому деревянному полу было приятно, но дом всё же нуждался в уборке, которую не следовало надолго откладывать.

Душ на даче оборудовали только летний, во дворе, но воду в дом уже провели. Побрызгав ею в лицо, я отыскала мятную зубную пасту и – какая неожиданная удача! – целую упаковку новеньких щёток. Расчёска тоже нашлась, а косметикой я в повседневной жизни практически не пользовалась, так что ничуть не опечалилась из-за её отсутствия.

Когда Кей проснулся, я уже поставила чайник и смотрела в окно, где от вчерашнего дождя и следа не осталось. Одежда брата оказалась чуть великовата, но могло быть и хуже – если б её не имелось совсем. В папиной он бы и вовсе утонул.