– Прикрывайте нас. – Рядом с нами остановился Роб. – Пока мы не зашли, потом следите за входом. Оставайтесь здесь. Не покидайте позиций.

– Мы должны… – начала было Вайда, но я шагнула вперед, не давая ей договорить. Да, нас инструктировали иначе, но так даже лучше для нас обеих. Смысла спускаться за ними в бункер, возможно, навстречу смерти, нам не было. И Вайда знала – это вбивали в наши головы миллион раз, – что нынешней ночью командиром был Роб. Самое первое правило, единственное, что имело значение в мгновение между двумя паническими ударами сердца, гласило: ты всегда, даже под огнем, под угрозой погибнуть или оказаться в плену, всегда должен слушаться командира.

Вайда стояла у меня за спиной, достаточно близко, чтобы я чувствовала ее горячее дыхание через толстую черную вязь лыжной маски. Чтобы излучаемая ею ярость выплеснулась в морозный филадельфийский воздух. Вайда всегда фонтанировала кровожадным рвением, особенно когда командиром назначалась Кейт: стремление проявить себя перед Наставником вечно сводило на нет все усвоенные навыки. Для Вайды это было игрой, вызовом, чтобы продемонстрировать свой идеальный дар, боевую подготовку, отточенные способности Синей. Для меня – еще одной прекрасной возможностью оказаться убитой. В свои семнадцать Вайда, возможно, была идеальным стажером, стандартом, которому должны были соответствовать и остальные чудны`е дети, вытащенные и опекаемые Лигой. Однако единственным, с чем Вайда никак не могла справиться, был ее собственный адреналин.

– Не смей ко мне прикасаться, стерва, – огрызнулась Вайда низким от гнева голосом и уже отвернулась, чтобы пуститься за группой вдогонку. – Ты настолько труслива, что собираешься безропотно подчиниться? Тебе плевать, что он ни во что нас не ставит? Ты…

Лестница выгнулась подо мной, словно глубоко вдохнула, и снова опала. Шокированная, я наблюдала происходящее как в замедленной съемке: меня подбросило и сбило с ног, с такой силой швырнув о дверь, что череп должен был оставить на ней вмятину. Вайда рухнула на пол, прикрывая голову, и только тогда до нас долетел хлопок гранаты, взорвавшей нижний вход.

Снизу поднимались горячие волны, заполненные густым дымом. Стало трудно дышать. Но дезориентация пугала гораздо сильнее. Когда я заставила себя открыть глаза, веки казались ободранными до мяса. В темноте, пробиваясь сквозь облака цементной пыли, пульсировал малиновый свет. Что-то приглушенно билось в ушах – но не пульс. Сигнал тревоги.

Почему использовали гранату, если знали, что код от той двери совпадает с кодом наружной? Никто не стрелял – отсюда мы бы обязательно услышали, если бы группа вступила в бой. Теперь наше присутствие было раскрыто, и это работа «команды профессионалов»?!

Я сорвала маску с лица, ощупывая правое ухо, которое резануло колющей болью: гарнитура связи разлетелась на куски. Прижав к уху руку в перчатке, я поднялась на ноги, стараясь превозмочь приступы тошноты, накатывающие один за другим. Но когда повернулась, чтобы найти Вайду и вытащить ее вверх по лестнице в зябкую пенсильванскую ночь, той нигде не было.

Прислонившись к стене, чтобы удержаться на ногах, и наблюдая, как бойцы нашей группы устремились назад, я искала глазами тело девушки в зияющей дыре дверного провала. Удар сердца. Еще один.

– Вайда! – Я чувствовала, как слово вылетает из моего горла, но колотившаяся в ушах кровь заглушала любые звуки. – Вайда!

Дверь на этом уровне была искорежена, помята, опалена – но, видимо, работала. Застонав, она вдруг начала открываться, однако на полпути с ужасающим скрежетом застряла. Я отскочила к стене, сделав два шага вверх по сломанной лестнице. Тьма снова укрыла меня как раз в тот момент, когда первый солдат протиснулся в щель, поводя пистолетом в тесном пространстве. Глубоко вздохнув, я присела, прижимаясь к земле. Я несколько раз моргнула, и зрение наконец полностью вернулось. А солдаты все появлялись из дверного проема, выпрыгивая через неровную дыру на площадку и устремляясь вниз по лестнице. Глотая дым, я насчитала четверых, пятерых, шестерых. Казалось, появление каждого сопровождал странный жужжащий хлопок, но только когда я, поднявшись, с силой потерла лицо, поняла наконец, что с нижних этажей доносится перестрелка.

Вайда пропала, опергруппа угодила в собственноручно растревоженное осиное гнездо, а заключенный 27…

«Черт возьми», – подумала я, снова усаживаясь на корточки, чтобы не привлекать к себе внимания. Такие бункеры обычно охраняло человек двадцать-тридцать. Разместить большее количество, даже временно, место не позволяло. Но то, что сейчас коридор был пуст, не значило, что все солдаты сейчас там, внизу, где стреляли. А вот если меня поймают, тогда уже точно все. Со мной будет кончено: меня убьют так или иначе.

Вот только тот человек с капюшоном на голове, которого я видела…

Я не питала особой преданности Детской лиге. Мы заключили сделку на словах, это была странная договоренность, столь же деловая, сколь и кровавая. Мне не было дела до других, если только эти люди не были членами моей группы. Да и обо мне заботились ровно настолько, чтобы сохранить мне жизнь и мои способности, дабы наводить на цель, словно вирусное оружие.

Я застыла, не в состоянии двинуться с места. То, что я увидела в голове охранника, продолжало снова и снова прокручиваться у меня в голове. Было нечто странное в том, как заключенному 27 связали руки, как повели его вниз, в темную неизведанность бункера. Что-то в блеске оружия, невероятности побега. Я чувствовала, как во мне, словно облако пара, нарастает отчаяние, заполняя все тело и клубами вырываясь из него.