А у Марко Поло в главе 72 (LXXII): царство Ергинул великого хана; входит оно в Тангутскую большую область, где много царств. Живут тут христиане-несториане, идолопоклонники, есть и такие, что Мухаммеду молятся. Довольно тут городов. Есть тут дикие быки со слона, на вид очень красивые. Шерсть у них повсюду, только не на спине; бывают чернью и белые, а шерсть у них длинная, пяди в три. Любо смотреть, так они хороши! Есть и ручные; ловят диких и пускают их на племя, и наплодилось их много; на них и вьюки возят, и пашут, они и сильны, и работают вдвое. Эти «быки со слона» – те же яки, которые у Рубрука описаны точнее. «И ещё о тангутской земле. Народ здешний торговый; занимаются ремеслами, много у них хлеба. Страна эта большая, тянется дней на двадцать. Народ поклоняется идолам; люди толсты, курносы, волосы черны; без бород и без усов. У женщин волосы только на голове; они статны. Народ, знайте, (утверждение автора) сладострастный. ГЛАВА LXXIII (73) От Ергинула на восток через восемь дней область Егрегайа. Городов и замков тут довольно; и эта область Тангутская; главный город – Калачиан. Жители – идолопоклонники; есть там три христианские церкви несториан, и они подданные великого хана. В том городе ткут лучшее в свете сукно из верблюжьей шерсти; прекрасное сукно; ткут его также из белой шерсти; белого сукна, красивого, добротного, выделывают много и развозят его отсюда по Катаю и по другим странам света. То есть тангуты разгромлены, но, по утверждениям уважаемых средневековых корреспондентов, вполне живы и деятельны. А вот фраза «они подданные великого Хана» говорит о том, что они не сохранили своей династии. (Здесь и далее Марко разделяет народы со своими правителями – как на Руси или в Грузии, – или ставшие монгольскими подданными. Иран, земли Хорезма. И тангуты в числе последних.) Поло, очевидно, восхищается пышностью и великолепием празднования нового года великим ханом (гл. 89). Вообще великолепию имперского двора. В 1275 году, незадолго до окончательной победы хана Хубилая над империей Сун, братья Поло из Венеции уже второй раз прибыли ко двору хана. На сей раз с сыном одного из них, двадцатилетним Марко. Он так понравился правителю монголов, что следующие двадцать лет провел у него на службе, занимая различные должности и путешествуя по всему Китаю как «глаза и уши» великого хана. Через год или два после возвращения в родную Венецию он поступил на службу во флот и в сражении с самым главным врагом венецианцев, Генуей, был захвачен в плен. В камере, однако, его соседом оказался некий Рустичиано, попавший в плен в ходе войны Генуи с Пизой. Этот человек обладал неким литературным талантом и, услышав удивительные истории Марко Поло о Китае времен Хубилая, убедил венецианца продиктовать ему свои воспоминания. Рустичиано вел записи на французском языке, но затем рукопись перевели на итальянский, и она приобрела огромную популярность, вызвав настоящую сенсацию. Тем не менее явно вымышленные отрывки, отсутствие упоминаний о таких феноменах, как Великая Китайская стена, и незнание Марко китайского языка вызывали сомнения в том, что он действительно побывал в Китае, и потому все сведения, сообщенные в его книге, воспринимались с недоверием. Прошло еще почти четыреста лет, прежде чем европейцы стали получать достоверную информацию о Китае. Однако многое из того, о чем сообщал Марко Поло, согласуется с нашими знаниями о правлении монголов. Покинув столицу монголов Каракорум, Хубилай на целый год обосновался в новой столице, построенной неподалеку от Кайфына. В этом городе, названном Даду (уже на протяжении многих столетий он известен как Пекин), Хубилай построил дворец, в котором было огромное количество покоев, а в пиршественной зале, по свидетельству Марко Поло, могли обедать одновременно шесть тысяч человек. «Диву даешься, сколько там покоев, просторных и прекрасно устроенных, и никому в свете не выстроить и не устроить покоев лучше этих, – писал венецианец. – Стены в больших и малых покоях покрыты золотом и серебром, и разрисованы по ним драконы и звери, птицы, кони и всякого рода звери… А крыша красная, зеленая, голубая, желтая, всех цветов, тонко да искусно вылощена, блестит, как кристальная, и светится издали кругом дворца». Другие здания города тоже поражали своей роскошью – Хубилай хотел, чтобы столица была достойна правителя, под властью которого находился не только Китай, но и Монголия, Маньчжурия, Корея, Тибет и обширные территории на северо-западе. Тем не менее хан желал, чтобы его имя связывали с Китаем. Поэтому он продолжил китайские династические традиции, объявив себя Сыном Неба, назвал новую династию Юань и взял храмовое имя Ши-цзу. Приказав в 1266 г. построить город Даду, он поручил эту работу архитектору-мусульманину, но план столицы остался типично китайским – прямоугольной формы, с широкими улицами, отходящими от одиннадцати ворот в высокой стене, возведенной из утрамбованной земли. Город был совсем не похож на летнюю столицу Хубилая Шан-ту, расположенную в двухстах милях севернее, в степях Внутренней Монголии, где сохранялись традиции шаманизма и другие древние обычаи монголов. Даже в Даду монголы не порвали окончательно со своим традиционным укладом – личные покои Хубилая изобиловали занавесями и ширмами из шкур животных. А в парках, засеянных травой из монгольских степей, были установлены монгольские юрты, в которых часто жили сыновья Хубилая, предпочитавшие юрты дворцам, и в которые отправлялись жены хана на последних месяцах беременности, чтобы рожать детей. Но ещё более итальянец Марко как человек из практичной купеческой семьи из очень практической Венеции впечатлён и восторжен наличием ассигнаций (бумажных денег). ГЛАВА XCVI (96). Как великий хан вместо монет тратит бумажки. «В Канбалу – монетный двор великого хана, да такой, что про великого хана сказать можно, алхимию он знает вполне, и вот почему. Приказывает он изготовлять вот какие деньги: заставит он набрать коры от тутовых деревьев, листья которых едят шелковичные черви, да нежное дерево, что между корой и сердцевиной, и из этого нежного дерева приказывает изготовить папку, словно как бумагу; а когда папка готова, приказывает он из нее нарезать вот как: сначала маленькие (кусочки), стоящие половину малого ливра, или малый ливр, иные ценой в пол серебряного гроша, а другие – в серебряный грош; есть и в два гроша, и в пять, и в десять, и в безант, и в три, и так далее до десяти безантов [106], и ко всем папкам приложена печать великого хана. Изготовляется по его приказу такое множество этих денег, что все богатство в свете можно ими купить. Приготовят бумажки так, как я вам описал, и по приказу великого хана распространяют их по всем областям, царствам, землям всюду, где он властвует, и никто не смеет, под страхом смерти, их не принимать. Все его подданные повсюду, скажу вам, охотно берут в уплату эти бумажки, потому что, куда они ни пойдут, за все они платят бумажками – за товары, за жемчуг, за драгоценные камни, за золото и за серебро: на бумажки все могут купить и за все ими уплачивать; бумажка стоит десять безантов, а не весит ни одного. Приходят много раз в году купцы с жемчугом, с драгоценными камнями, с золотом, с серебром и с другими вещами, с золотыми и шелковыми тканями; и все это купцы приносят в дар великому хану. Сзывает великий хан двадцать мудрых, для того дела выбранных и сведущих, и приказывает им досмотреть дары купцов и заплатить за них, что они стоят. Досмотрят мудрецы все вещи и уплачивают за них бумажками, а купцы берут бумажки охотно и ими же потом расплачиваются за все покупки в землях великого хана. Много раз в году, сказать по правде, приносят купцы вещей тысяч на четыреста безантов, и великий хан за все расплачивается бумажками. Скажу вам еще, много раз в году отдается приказ по городу, чтобы все, у кого есть драгоценные камни, жемчуг, золото, серебро, сносили все это на монетный двор великого хана; так и делают, сносят многое множество всего этого; и уплачивается всем бумажками. Так-то великий хан владеет всем золотом, серебром, жемчугом и драгоценными камнями всех своих земель. Скажу вам еще о другом, о чем следует упомянуть: когда бумажка от употребления изорвется или попортится, несут ее на монетный двор и обменивают, правда, с потерей трех на сто, на новую и свежую. И другое еще следует рассказать в нашей книге: если кто пожелает купить золота или серебра для поделки какой-нибудь посудины, или пояса, или чего другого, то идет на монетный двор великого хана, несет с собой бумажки и ими уплачивает за золото и серебро, что покупает от управляющего двором».

Европейца просто удивляет (в хорошем смысле), что владелец «бумажек» при всякой необходимости на них может купить у государства золото, и без обмана. Но ещё более интересны, ибо у нас мало комментируемы, слова Марко Поло о Северной Руси – России. ГЛАВА CCXVIII (218). «Россия – большая страна на севере. Живут тут христиане греческого исповедания. Тут много царей и свой собственный язык; народ простодушный и очень красивый; мужчины и женщины белы и белокуры. На границе тут много трудных проходов и крепостей. Дани они никому не платят, только немного царю Запада [107]; а он татарин и называется Тактактай [108], ему они платят дань, и никому больше. Страна эта не торговая, но много у них дорогих мехов высокой ценности; у них есть и соболя, и горностаи, и белки, и эрколины, и множество славных лисиц, лучших в свете. Много у них серебряных руд; добывают они много серебра. (уже торговля подразумевается) [здесь автор совсем дезавуирует понятие «не торговая», ибо не знает, что серебро на Руси всё привозное, но пишет, что идёт его «добыча» в увязке с «лучшими мехами в свете»]. Хочу сказать о Росcии кое-что, что я забыл. Знайте, по истинной правде, самый сильный холод в свете в Росcии; трудно от него укрыться. Страна большая, до самого моря-океана; и на этом море у них несколько островов, где водятся кречеты и соколы-пилигримы, все это вывозится по разным странам света». Вот это как? И при этом Марко, как и Рубрук, сообщает о походе монголов на русские земли. ГЛАВА ССХХ (220). Первым царем западных татар был Саин; был он сильный и могущественный царь. Этот царь Саин покорил Роcсию, Команию, Аланию, Лак, Менгиар, Зич, Гучию и Хазарию [109], все эти области покорил царь Саин. А прежде нежели он их покорил, все они принадлежали команам, но не были они дружны между собою и не составляли одного царства, а потому команы потеряли свои земли и были разогнаны по свету; а те, что остались на месте, были в рабстве у этого царя Саина. После царя Саина царствовал Пату (Бату), после Пату царствовал Берка, после Берки царствовал царь Монглетемур, после него – царь Тотамонгур, а потом Токтай [110], что теперь царствует. Автор приписал все успехи Бату его отцу Джучи (Саин). Но в остальном всё верно. Вот только как совместить богатство Руси с её малой данью? Причём богатство само по себе очень ценимое у монгольской знати, да и вообще на Востоке: серебро, соболя, соколы. И много царей. Причём сказано только о лёгкой дани, а о подчинении совсем не говорится, хотя именно эти отношения у автора наиболее педантичны. К тому же и об этой дани он говорит как о мелочи, которую и не сразу вспомнишь. Так Марко больше не говорит ни об одном народе. И далее мы увидим, что он может преувеличить сказочные богатства Японии или размеры быков – яков, но понятия подчинён (платит)/не подчинён (не платит) у Марко Поло прописаны весьма щепетильно. А тут: «Никому не платят», вернее, «только немного». Но нечто сходное пишет и Киракос Гандзакеци, славный и мудрый историк Армении: «Русские князья платят дани более или менее, смотря по обстоятельствам. Сначала хан улуса Джучиева посылал своих чиновников для сбора дани и налогов в Россию. А потом передал эту обязанность в руки русских князей. Не потому, конечно, что имел к ним более доверия, а потому, что раздражение народа во многих случаях показало невыгоды и даже опасность первой системы» [111]. Выходит, хан боялся русских повстанцев? Вряд ли. К тому же в других странах баскаки не уходили [112]. А это, как и показания его товарища по перу Марко Поло, наводит на мысль, что с Русью Северной (Россией) у монголов сложились особые отношения. К тому же записи Киракоса кончаются 1268 годом. И ему к этому времени, очевидно, было известно о восстании во всех крупнейших городах во Владимирской земле в 1262 г. Об изгнании баскаков и откупщиков. И о том, что сбор и доставка даней в центральных землях Северной Руси – Великороссии были окончательно переданы в руки русских князей. Но то же самое мы видим и в городах Южного Крыма. С которыми у монголов тоже сложились особые отношения. На базе взаимных торговых выгод. Какие же общие выводы можно сделать уже сейчас? Первое. Ещё в самом начале завоеваний империя монголов была в двух ипостасях. Как указывают и «Сокровенное сказание», и Рашид, монголы изначально были всерьёз озадачены и ролью великого транспортировщика между основными мануфактурными центрами Китая, Ирана, а также других народов, попадавших в их политическую орбиту. И второе. К разным народам и странам, в том числе с точки зрения обложения их данью, монголы относились по-разному. Очевидно, что дань с Северной Руси и Итальянского Южного Крыма (Рубрук) [113] с человека была на порядок меньше, чем с их соседей. Так же монголы устранили таможенные барьеры на огромных расстояниях Евразии. В силу чего уже на рубеже 2000-х гг. появился даже новый термин для этого феномена.

Pax mongolica (с латинского «монгольский мир» по аналогии с Pax Romana, миром империи Римской) – термин в европейской историографии для обозначения влияния монгольского завоевания на социальные, культурные и экономические стороны жизни народов Евразии, завоёванных Монгольской империей либо просто зависимых и связанных с ней в XIII веке. Также монгольским миром называют влияние на торговлю и связь и период относительного мира, последовавший вслед за монгольским завоеванием. Как мы видели, все, что известно о Чингисхане, не укладывается ни в представление об «исчадье ада», ни даже в концепцию о «гениальном дикаре», выдвинутую русским лингвистом и историком Борисом Владимирцовым. Она основывалась на прежней научной схеме развития человечества от варварства к цивилизации. Согласно ей, «хомо сапиенс» якобы начал свое победное шествие по Земле сперва в роли дикого охотника-собирателя, который затем превратился в неотесанного пастуха, а венцом прогресса виделся земледелец. Теперь многие историки сходятся на том, что эта теория устарела. Кочевники не были дикарями, из среды которых выделились мудрые земледельцы, породившие городскую культуру. Наоборот, степные пастухи вышли из земледельцев. Чтобы гонять стада по огромным пространствам, животных надо сначала одомашнить. Кочевому скотоводству предшествовало скотоводство оседлое, и возникло оно внутри земледельческих общин. Только потом, на более высокой стадии развития общества, примерно за 4000 лет до н.э. [114], пастухи научились кочевать с лошадьми и овцами в степи. Параллельно с пахарями они создавали свою, ничуть не менее сложную систему хозяйства, передачи знаний, военного дела и государственного устройства [115]. Империя монголов, основанная Чингисханом, – высшая форма степной цивилизации. С развитием тактики (казаки, которые равно хорошо владели и конным, и пешим, и водным боем, мамлюки, гусары, потом профессиональная пехота, как стрельцы и гренадёры, которые обучались и тренировались всю свою жизнь), изобретением огнестрельного оружия и выходом науки из младенческого возраста горожане вырвались далеко вперед. Но монгольский властитель этого уже не увидел. А вот вклад в появление тех же казаков и гусаров уровня XVI века сделал немалый. Поэтому в формуле «гениальный дикарь» надо просто заменить слово «дикарь» на «степняк», избавив её от бестолковости смысла [116]. К моменту своей смерти Чингисхан правил державой, раскинувшейся от Аральского до Желтого моря. Она превышала по площади Римскую, а также и империю Александра Македонского. Причем в отличие от последнего властителя, которому отец оставил великолепную армию, царство и даже план похода в Персию, Чингисхан добился всего сам, с нуля [117]. Завоевания Чингисхана способствовали установлению контактов между западным и восточным мирами. Великий шёлковый путь, ведущий через Европу и Азию, попал под контроль Монгольской империи. Говорили, что «Дева, несущая золотой самородок на голове, могла гулять по стране» [118]. Каждая их победа приносила не только территориальные приобретения, но и технологии, контроль над торговыми путями, дань, а также налоги и специалистов [119]. Территориальные завоевания сделали государство монголов не просто крупной, но и технологически развитой империей. Влияние монгольского мира прослеживается даже в одежде. K XIV веку в Европе вошло в моду так называемое «татарское платье». B 1331 г. перед рыцарским турниром через улицы Лондона проехала процессия английских всадников, 16 из которых были одеты в одежды и маски татарского покроя. 250 подвязок из татарской ткани (темно-синего цвета) с золотой вышивкой были сделаны для рыцарей английского ордена Подвязки. C Ближнего Востока лапша попала в Китай и Италию, где стала одним из основных национальных блюд. Европейцы познакомились с технологией перегонки спирта, не говоря уже о таких принципиальных для Запада открытиях, как компас, порох и книгопечатание. Элементы китайской живописи и декоративного искусства вошли в среднеазиатское искусство, так же как среднеазиатская парча попала на Дальний Восток. Китайские техники и инженеры сопровождали монгольские армии, вторгавшиеся в страны ислама. Значительные группы населения с территории империи Цзинь были переселены в Мерв и Тебриз для занятия ремеслом и сельским хозяйством. По прямому приказанию Хулагу были построены буддийские храмы на землях Хорасана, Армении и Азербайджана. Археологами исследованы остатки одного такого храма неподалеку от Мерва. Конструкция объединяет местные и дальневосточные строительные традиции. B городах существовали китайские кварталы. Подобные заимствования были довольно многочисленны в Монгольской империи. Это создавало возможности для расширения все новых и новых связей, формирования новых моды и вкусов. Однако не следует забывать, что монголы ставили себе иные цели. Завоеваний и покорений. И следовательно, многие результаты их столкновений с другими культурами и цивилизациями оказались заранее непреднамеренными. Ho, впрочем, все же формировались обширные и постоянные сети как культурных, так и технологических контактов между ремесленниками, инженерами, художниками и другими представителями интеллектуального труда разных народов и государств. Bce это заложило основу для плодотворного технологического и культурного обмена, способствовало претворению в жизнь новых возможностей людей и уникальных открытий, которым через несколько столетий было суждено перевернуть весь мир. Pax mongolica сильно повлияла на развитие цивилизации Евразии в XIII–XIV веках. На пике могущества Монгольская империя простиралась от Кореи на востоке до устья Дуная на западе [120]. Объединение огромной территории [121] вело к повышению безопасности перемещения, в результате привело как к росту объёмов, так и к расширению географии торговли. Монгольская империя объединила мировую торговлю и утвердила значение Великого шёлкового пути как основной транспортной магистрали в мире [122]. Более того, серьёзно возросло значение северного торгового пути от Китая до Нижней Волги, где усилиями русских и ганзейских купцов на севере (Волга – Балтика) и итальянцев, болгар и византийцев на юге (Волга – Босфор) были расширены новые торговые пути, которые ранее были не так важны. Объединение народов Евразии снизило количество поборов [123] со стороны местных властей и повысило безопасность передвижения. Европейские торговцы (например, Марко Поло) путешествовали из Европы в Китай по хорошим дорогам [124]. По Великому шёлковому пути перевозили китайский шёлк [125]; с Молуккских островов везли перец, имбирь, корицу, а также мускатный орех [126]. Европейцы знакомились с восточной кухней. Европейцы импортировали муслин, хлопок, жемчуг [127] и драгоценные камни из Индии, оружие, ковры и кожаные изделия из Персии. Порох был завезён в Европу из Китая [128]. Из Европы на Восток отправляли серебро, тонкие шерстяные суконные ткани [129]. И, наконец, русские меха, «мягкое золото», стали в то время более широко поставляться и на Восток, и в Западную Европу. И именно в это же время русские охотничьи птицы Севера становятся востребованы на мировом рынке. Вместе с моржовым клыком, ставшим таким же дорогим, как слоновая кость. И наконец, Его Величество Русский Лес, который раньше не попадал дальше Прибалтики и Камской Булгарии. Теперь он не только идёт вниз по Волге в улусы, но и по Дону в страны Средиземноморья. Завоевания монголов перевернули историю Китая, России, Кавказа, стран Средней Азии, Ближнего Востока и Восточной Европы. Восстановленные после разгрома ирригационные системы находились под защитой монголов [130]. Были установлены принципиально новые правила торговли, а главное, для нее открылись новые возможности. Перец из Юго-Восточной Азии, шелк и фарфор из Китая бесперебойно поставлялись в Европу и к арабам. Улучшилось управление и установился строгий порядок во взимании налогов. Но главное – монголам впервые удалось соединить Запад и Восток Евразии в единое относительно мирное пространство, обеспечив на нем безопасность и быстроту [131] передвижения. Даосский монах Чан Чунь для встречи с Чингисханом за три года проехал 10 000 километров, и его никто не тронул [132]. А монах несторианский, Раббан бан Саума, из Китая, посетил в 1285 г. папу римского. И встретился с английским королем [133]. Плано Карпини и Виллем Рубрук, венецианский купец Марко Поло, не говоря уже о русских, мусульманских и китайских торговцах, с помощью монгольской ямской службы преодолевали огромные расстояния с неслыханной по тем временам скоростью [134]. К примеру, Плано Карпини проделал путь в четыре с половиной тысячи километров от Сарая на Волге до Каракорума в Монголии за сто четыре дня, в то время как две тысячи километров от Лиона до Киева он «тащился» десять месяцев [135]. До появления телеграфа не было лучшей системы распространения информации, чем монгольская почтовая служба. Изобретения китайской цивилизации, вроде бумаги для написания рукописей и изготовления денег, проникли на Запад (некоторые историки считают, кстати, что и порох туда тоже занесли монголы) [136]. Инженеры с берегов Хуанхэ наблюдали за строительством каналов в Ираке. Русский мастер Кузьма сделал трон для великого хана Гуюка, а француз Буше – знаменитое «серебряное дерево», украшавшее дворец хана Мункэ в Каракоруме. Произошел культурно-информационный взрыв [137], сравнимый только с изобретением книгопечатания. Он затронул все мировые религии, воздействовал на науку и искусство. Парадоксально, но даже открытием Америки мы косвенным образом обязаны ему: оно произошло (бессознательно, во всяком случае) из-за жажды европейцев восстановить единство Евразии, утраченное миром после распада державы монголов. Не забудем, что настольной книгой Христофора Колумба было описание приключений Марко Поло «в стране тартар» [138]. Таким образом, становится очевидно, что влияние Монгольской империи (а также «монгольского мира») на развитие торговли в Евразии очевидно. Причём не только на развитие торговли, но и на её идеологии. На само мировоззрение торговцев Европы и Азии, которое и предопределило эпоху Великих географических открытий. Еще одним следствием масштабного культурного обмена стало визуальное расширение горизонтов Евразии и развитие картографии. B определенной степени это подтолкнуло европейцев к поискам новых морских путей в Индию и привело впоследствии к Великим географическим открытиям. Монголы серьезно изменили лингвистическую ситуацию в регионе. Империя была многоэтничной державой, и монголы использовали различные языки для управления завоеванными территориями. Они создавали специальные школы для подготовки переводчиков, они стимулировали процесс создания многоязычных словарей, которые начинают появляться в XIII–XIV вв. в разных странах, связанных с торговлей по Великому шелковому пути – от Китая до Европы. Мы уже не говорим о многочисленных языковых заимствованиях монгольских слов в различных языках и стимулированных монголами языковых взаимодействиях. Мы видим всплеск активности не только европейских торговых корпораций (таких, как Ганза) и сообществ, но и более целеустремлённое участие самих государств в развитии глобальной торговли. Как католических и протестантских, так и православной России. Были открыты Америка, Сибирь (заново), кружной путь в Индию вокруг Африки. К дележу островов Атлантики приложили руку также новые планетарные державы: Голландия и Англия. Кроме того, более активными стали купцы Персии, Индии, Самарканда и Бухары. Переняли у улуса великого хана поиски новых земель и китайцы. Причем их активность не уменьшилась и после падения монгольской династии Юань в Китае. При первых правителях новой династии Мин, получивших в наследство от Юань объединённую страну, китайцы предприняли несколько активных и масштабных морских экспедиций по Тихому и Индийскому океанам. Однако, столкнувшись в Индийском океане с настырными европейцами и арабами, они не выдержали конкуренции и постепенно свернули своё присутствие к западу от Малайзии. И всё же масштаб человеческой деятельности в степях и пустынях Азии, океанах и реках просто завораживает. Он в результате торговли, которую подстегнули монгольские правители, сделал качественный и количественный скачок по сравнению с предыдущими ступеньками достижений цивилизации, на фоне открытий и инноваций Македонской, Римской империй и Арабского халифата. И сейчас, чтобы оценить реальные достижения монголов, стоит посмотреть на их предтечу в Евразии – державу македонцев, которым первыми удалось соединить Европу и Азию.

История Монгольской империи после смерти ее основателя сложилась так, что только первые четыре сына Чингисхана от его старшей жены Борте, его «четыре кулука», стали родоначальниками царевичей и государей чингизидских улусов, т.е. прародителями алтан уруга («золотого рода»). С позиции политического сознания той эпохи настоящими представителями алтан уруга были только Джучи, Чагатай, Угедей, Тулуй и их мужские потомки, рожденные как от законных жен, так и от наложниц или служанок [139]. По мере естественного роста числа царевичей, дробления алтан уруга и распада империи образовалось несколько параллельных династий Чингизидов – династия Джучидов (правила в Золотой Орде), Чагатаидов (правила в Средней Азии и Восточном Туркестане), Хулагуидов (правила в Иране) и династия Юань (правила в Монголии и Китае) [140]. Чингизиды составляли замкнутое высшее аристократическое сословие [141] и своим юридическим положением резко выделялись среди остального населения страны, где они представляли правящую династию. Право быть провозглашенным ханом сохранялось только за представителями «золотого рода» [142], для которых это право в силу его наследственности превратилось как бы в естественно присущий им атрибут [143]. Только «золотой род» давал инвеституру новому хану и принимал от него присягу. Только для представителей «золотого рода» и немногих вельмож был открыт доступ к Великой Ясе Чингисхана (собранию законов и приказов) и к Алтан-дафтару – «Золотому свитку» (официальной истории ханского рода Чингизидов) [144], которые хранились в ханской сокровищнице (ни Великая Яса, ни Алтан-дафтар не сохранились до наших дней в полном объеме и известны лишь в пересказах и по упоминаниям). Представителя ханского рода можно было предать наказанию только с общего решения царевичей, и творить суд над Чингизидом мог только сам хан или старший в роде. Свои права и привилегии Чингизиды приобретали по праву рождения, независимо от экономических обстоятельств, а также нравственных, умственных и физических качеств того или иного лица [145]. Словом, Чингизидом можно было только родиться. Родство по женской линии с «золотым родом» не делегировало зятю никаких прав и привилегий Чингизидов, кроме почетного титула «гурган» – зять ханского рода [146]. Точных статистических данных о численности монголов, поселившихся в улусе Джучи, Чагатайском улусе и в государстве Хулагуидов, нет: разные исследователи приводят разные цифры. Уверенно можно утверждать лишь одно: в каждом из названных выше трех западных улусов оказалось несколько десятков тысяч монголов. С течением времени они приняли язык и веру народов покоренных ими стран и ассимилировались в их среде. Насколько известно, из потомков монголов, пришедших на запад при Чингисхане и его преемниках, только две небольшие группы сберегли свой язык до новейшего времени – это афганские монголы в составе хазарейцев и толмукгунцы в Кукунорской области [147]. Данные источников позволяют исследователям сделать вывод о том, что особенно интенсивно процесс слияния монголов с местным населением и образования новых этнических общностей шел в Кипчакских степях [148]. Орда всегда связана с фигурой хана, о чем, собственно, и сообщают францисканцы. Для того чтобы представить себе, как выглядела орда, т.е. «ставка» монгольского императора или «принца», уместно привести описание ставки Бату [149] из сочинения Вильгельма де Рубрука. Странствие брата Вильгельма по этому же маршруту в 1255 г. и его донесение являются идеальным объектом для этнографического исследования. «Когда я увидел двор Бату, то содрогнулся, – сообщает Вильгельм [150], – потому что его собственные дома выглядели как некий большой город, вытянутый в длину и окруженный со всех сторон людьми на целых три или четыре левки. И так же как народ Израиля знал, в какую сторону от шатра должен был каждый ставить палатки, они знают, в какую сторону от двора должны становиться, когда устанавливают дома. Поэтому они называют на своем языке двор [словом] орда, что означает середину, так как [хозяин двора] всегда находится в середине, [окруженный] своими людьми, за тем исключением, что точно на юг [от шатра] никто не становится, так как в эту сторону открыты ворота двора. Но направо и налево растягиваются настолько, насколько хотят, в соответствии с требованиями местности, только бы не расположиться точно перед двором или с противоположной стороны двора» [151]. Библейский текст, на который ссылается Вильгельм, – это Чис. 1. 50–54; 2. 1–31 [152]. Не случайно поэтому употребление здесь библейской лексики – tabernaculum и tentoria (в русском синодальном переводе Библии: скиния и стан) [153]. Мы уже знаем, что политическим идеалом Чингисхана, завещанным им своим потомкам, был порядок выборности, согласно которому на престол ханства возводится (самый) способный и достойный по своим качествам представитель «золотого рода», выдвинутый царевичами [154] и знатью [155]. При таком порядке преемства власти все зависело от обстоятельств, и провозглашение хана обычно [156] совершалось путем интриг различных партий Чингизидов, менялась линия старших и младших родоначальников и т.д. Показательный пример – восшествие на престол сына Тулуя, царевича Мунке (1251–1259). Оно совершилось, как это описано, за счёт помощи Бату и войска [157]. Ведь Мунке был по возрасту не старше других царевичей. К тому же его родители не царствовали, ему никто не завещал власть [158], он в целом не отличался исключительными качествами, зато на него большое влияние имел царевич Бату, который в полной мере использовал всю силу конницы джучидов и свой авторитет среди чингизидов [159]. Первый правитель среднеазиатских и восточнотуркестанских владений монголов Чагатай был вторым сыном Чингисхана от его жены Борте из племени кунграт. Дата его рождения точно не установлена. Еще при жизни отца Чагатай слыл лучшим знатоком Ясы и высшим авторитетом во всех вопросах, связанных с монгольскими законами и обычаями. Как и его братья, он принимал участие в походах своего отца против Китая (1211–1216) и против империи Хорезмшахов (1219–1224). Вместе со своими братьями, Джучи и Угедеем, Чагатай осаждал Отрар. Вероятно, в 1221 г. ему было поручено преследование Джалал ад-Дина, сына Мухаммада, вследствие чего зиму 1221/22 г. он провел в Северной Индии. Во время тангутского похода Чингисхана (1225–1227) Чагатай находился в Монголии в качестве начальника оставленных там войск. После смерти Чингисхана в 1227 г. Чагатай отправился в свой йурт и больше не участвовал ни в каких военных походах [160]. Согласно сведениям Джалала Карши, область, составлявшая основную часть владений Чагатая в Семиречье, называлась Иль-Аларгу; главным городом ее был Алмалык, в Илийской долине. Известны начинания Чагатая по благоустройству своего улуса. Так, по его приказу была построена дорога из Восточного Туркестана через Урумчи, Манас и перевал Талки в Илийскую долину, для чего в нескольких местах были пробиты скалы и возведены из горного леса 48 мостов, настолько широких, что по ним могли проехать рядом две телеги. Около Алмалыка, вблизи высоких гор Кок, в местности Куяш («Солнечное»), которая летом была «похожа на рай», Чагатай устроил селение Кутлуг («Благодатное»). Там находилась его летняя резиденция [161]. Зиму он проводил также в долине Или, в местности Мераузик-Ила. Область Или оставалась центром могущества улуса и после смерти Чагатая. Орда (резиденция) первых Чагатаидов находилась в долине Текеса (притока Или) и, согласно Джувайни, называлась Улуг-Иф [162]. Как старший в ханском роде, после смерти своего отца и старшего брата Джучи (оба умерли в 1227 г.) Чагатай пользовался непререкаемым авторитетом. В 1228–1229 гг. он вместе со своим дядей Отчигином стоял во главе царевичей, провозгласивших великим ханом Угедея. По словам Рашид ад-Дина, при правлении Угедея (1229–1241) Чагатай обладал такой фактической властью во всей империи, что великий хан не принимал сколько-нибудь важных решений «без его совета и одобрения». Однако при всем этом он не являлся самостоятельным государем своего улуса: правителем культурных областей Мавераннахра и Восточного Туркестана был мусульманин Махмуд Ялавач, назначенный на эту должность великим ханом; великим ханом назначались и начальники монгольских войск в Мавераннахре. Чагатай как улусный правитель не имел полномочий смещать их без согласия великого хана [163]. Как в мусульманских, так и в китайских источниках Чагатай характеризуется как суровый человек, никогда не допускавший на своем лице улыбки и внушавший подчиненным только ужас. Будучи знатоком и блюстителем Ясы, Чагатай очень жестоко преследовал нарушения монгольских законов, а поскольку мусульманские обычаи часто вступали в противоречие с Ясой, он относился к исламу неблагожелательно [164]. Мусульманам запрещалось полоскать одежду в воде. У Джувайни приводятся стихи поэта Садида Авара на смерть Чагатая, в которых владетель большей части Семиречья и мусульманских областей Средней Азии осыпается горькими упреками: «Тот, из страха перед которым никто не входил в воду. Потонул в необозримом океане смерти» [165]. Чагатай умер в начале 1242 г., пережив лишь на несколько месяцев своего брата, великого хана Угедея. Место его захоронения неизвестно. Судя по тому, что и Джучи, и Угедей были похоронены каждый на территории своего удела, Чагатай, очевидно, также был похоронен в своем уделе, вероятнее всего, в области Иль-Аларгу, в Илийской долине. Из всех сыновей Чингисхана, что первым отметил В. В. Бартольд, именно Чагатай был единственным, имя которого стало: 1) официальным термином для обозначения среднеазиатского Монгольского государства; 2) названием кочевников, составлявших конную силу Чагатайского государства; 3) а также названием сложившегося в Средней Азии в эпоху Тимуридов тюркского литературного языка [166]. После кратковременного царствования Гуюка (1246–1248) началась борьба за власть, и потомки Джучи и Тулуя, совершив своеобразный переворот, в 1251 г. провозгласили главой империи старшего сына Тулуя Мунке [167]. Приход к власти нового великого хана начался с кровавой репрессии: царевичи из рода Чагатая и Угедея, обвиненные в заговоре против Мунке, были частью умерщвлены, частью изгнаны. Чтобы учинить погром в улусах мятежных Чингизидов, Мунке отправил на запад большое войско, которое должно было соединиться с отрядами Джучидов, расположившихся в местности между Каялыком и Отраром. По прибытии войска великого хана все улусные военачальники, заподозренные в сочувствии заговорщикам, были казнены [168]. Формально эти улусы продолжали существовать; вдова Гуюка оставалась в его орде на Эмиле [169], а правительницей Улуса Чагатая, с согласия великого хана, стала Оркына, вдова скончавшегося незадолго перед этим Кара-Хулагу, дочь Туралчи-гургена из племени ойрат [170]. Фактически вся империя была поделена между потомками Тулуя и Джучи, и вместо господства всего ханского рода, как это было в царствование Угедея, теперь наступило двоевластие. Граница между сферами влияния великого хана Мунке и главы улуса Джучи (Бату), по свидетельству Вильгельма де Рубрука, проходила в степи между реками Талас и Чу [171].

Однако сразу же встаёт вопрос: какой ценой досталось всё это развитие монголосферы для народов Европы и Азии того времени? Как известно, в среде Чингизидов и высших представителей военной и административной аристократии еще в годы царствования основателя улуса монголов наметились две резко противоположные тенденции – центробежно-кочевая и централистская. Эти основные направления, отмеченные в общих чертах В. В. Бартольдом, охарактеризованы в трудах отечественных ученых (А. Ю. Якубовский, С. П. Толстов, И. П. Петрушевский, Л. В. Строева, Н. Ц. Мункуев и др.). Первое направление было представлено монгольской и тюркской кочевой знатью, которая твердо стояла за сохранение степных традиций. Представители этой политики относились крайне враждебно к оседлой жизни и городам [172]. Представители второго направления стремились создать прочное централизованное государство с сильной ханской властью и обуздать, таким образом, центробежные стремления военно-кочевой знати. Централистское направление поддерживалось небольшой группой кочевой аристократии, тесно связанной с ханской фамилией [173], чиновниками центрального государственного аппарата, а также частью мусульманских авторитетов и большинством купечества. Наиболее яркими проводниками кочевой тенденции были великий хан Гуюк и улусный хан Чагатай. Великие ханы Угедей, Мунке и улусный хан Джучи были проводниками второго направления [174]. Между сторонниками этих двух направлений велась продолжительная по времени борьба, сведения о накале которой содержатся в сочинениях Джузджани, Джувайни и других восточных авторов [175]. Суть спора касалась, по определению И. П. Петрушевского, вопроса о методах эксплуатации оседлого населения «и вместе с тем вопроса о слиянии с феодальной верхушкой покоренных [земледельческих] стран, о принятии их государственности, идеологии и культурных традиций». В среднеазиатском государстве Чагатая дольше, чем в других государствах, образованных монголами в завоеванных странах, сохраняли свою силу основные начала центробежно-кочевой тенденции. Последовательное проведение политики первого направления, насильственно насаждавшей кочевой быт, не могло не отразиться довольно пагубно на благосостоянии оседлых земель вообще, и особенно на городской жизни; в Семиречье, почти не пострадавшем от военных действий монгольских войск во время завоевания, уже к 1260-м гг., как видно из рассказов путешественников, городская жизнь находилась в упадке [176]. С другой стороны, обязательства царевичей и кочевой знати жить не в городах, а в степи, принятые ими на Таласском курултае в 1269 г. [177], на деле не выполнялись, и они не изменили своего поведения. И хотя договор 1304 г. о федерации монгольских государств под главенством великого хана остался «мертвой буквой» [178], всё-таки начало было положено, и в деятельности чагатайских ханов XIV века наблюдается решительный поворот в сторону политики второго направления [179]. Это всё выглядит по отношению к земледельцам, скажем так, не очень. Но тогда встаёт вопрос: откуда взялись богатства Бухары и Самарканда, ставшие материальной основой могущества державы Тамерлана? Кроме того, в Ясе прямо говорится, что любой народ, не подчинившийся великому хану, рассматривается как восставший. Все нации Вселенной de jure уже объявлялись подданными вселенской степной державы, даже если они об этом еще не подозревают. То, что мы сейчас считаем их экспансией, сами сподвижники Темучина полагали не только своим естественным правом, но и обязанностью. Яса предписывает направлять к «мятежникам» послов со словами: «Если вы добровольно сдадитесь, то найдете покой, но если сопротивляетесь – что можем мы знать? Вечное Небо знает, что случится с вами».

Монголы веками воспринимались как «исчадия ада» и враги цивилизации, а их вождь Чингисхан для многих поколений европейцев являлся олицетворением слепой, разрушительной силы, бичом Божьим, вторым Аттилой. Распространена примерно следующая точка зрения: конечно, такая вот беспрецедентная свобода вероисповедания и безопасность в империи обеспечивались беспрецедентной же жестокостью – не забудем об этом. Завоевания Чингисхана и его наследников ввергли огромные территории в гуманитарную катастрофу. До монгольского нашествия население территории китайских династий, по сообщениям, составляло около 100–110 миллионов жителей; после окончательного завоевания в 1279 г. перепись 1300 г. сообщала уже о 60 миллионах человек. Хотя объяснить это значительное снижение исключительно монгольской свирепостью заманчиво, всё же ученые придерживаются разных мнений относительно этого вопроса. Например, такие, как Фредерик У. Моте, утверждают, что широкое падение численности населения отражает административное неисполнение обязательства по регистрации людей, а не снижение де-факто. Другие историки, такие, как Уильям Макнил, утверждают, что чума была основным фактором демографического спада в течение этого периода. Демограф Колин МакЭведи (Атлас всемирной истории народонаселения, 1978) оценивает общее снижение населения России на 6,5 % [180]. То есть страна с населением в 2,5 миллиона потеряла 170 тысяч. Считают, что до половины двухмиллионного населения Венгрии были жертвами монголо-татарского нашествия [181]. Это объясняют тем, что лесов в Венгрии было мало, а когда ты сопротивляешься и не спрятал население, то получаешь по полной. К тому же население, не имея возможности переждать бои в лесах, начинает прятаться в соседних странах. Ещё более мрачные данные приводятся по Ирану. Так, всё население Иранского нагорья страдало от широко распространившихся заболеваний и сильного голода, в результате которого погибло до трёх четвертей населения в диапазоне от 10 до 15 миллионов человек. К тому же историк Стивен Уорд считает, что население Персии в целом не смогло восстановить свой домонгольский уровень до середины XX века [182]. С другой стороны, и предыдущие завоеватели Ирана, и его повелители, хорезмшахи, при внимательном рассмотрении сами тоже не были образцом гуманности и мудрости. И кто же породил голод? В столкновении с Чингисханом Ала ад-Дин Мухаммадшах проявил худшие качества любого правителя и военачальника: нерешительность и бессмысленную жестокость. Ещё в 1216 году, после своего возвращения из Северного Китая в Монголию, хан поручил Джучи добить бежавших на запад меркитов. Давние противники сошлись в ближнем бою около Иргиза. Тургайская степь стала полем брани. Меркиты потерпели поражение и рассеялись кто куда. Но тут произошло непредвиденное [183]. Вскоре перед монголами возникло шестидесятитысячное войско хорезмшаха Мухаммад-султана, который из Дженда, с нижнего течения Сырдарьи, выступил в поход против кипчаков. В 1218 г. состоялась грандиозная битва, в которой армия Хорезма остановила монголов. Не разбила, а именно сдержала наступление [184]. Успехом в битве Ала ад-Дин был обязан своему 19-летнему сыну. Юный Джелал в битве командовал правым флангом. Даже был момент, когда хорезмшах чуть не угодил в плен, и лишь смелый бросок его отважного сына Джалал ад-Дина, отразившего нападение, спас султана от верной гибели [185]. Сын сумел смять левое крыло монгольского войска и, вовремя обрушившись на центр, сдержал его натиск на позиции отца. То было случайное, по сути, столкновение, оно не выявило победителя, однако имело тяжелые последствия. По словам ан-Насави, храбрость монголов произвела на хорезмшаха сильное впечатление [186]. В своем кругу он говорил, «что не видел никого, подобного этим людям храбростью, стойкостью в тяготах войны и умением по всем правилам пронзать копьем и разить мечом» (ан-Насави. 4). По мнению русского историка В. В. Бартольда, именно тягостное впечатление хорезмшаха от первого боя с монголами было одной из причин, по которой он впоследствии не решился встретить их в открытом сражении [187]. Монголы ушли, но уже через несколько месяцев Чингисхан отправил на покорение Хорезма основную армию. Та продвигалась по территории врага без видимых усилий. Все началось с купеческого каравана монголов в пограничном городе Отраре. Правитель Отрара, наместник султана Мухаммада, Гаир-хан Йиналчук, обеспокоенный странным для торговцев поведением людей из этого каравана, объявил, по словам ан-Насави, что прибывшие в Отрар хотя и имеют облик купцов, не купцы. То ли с ведома хорезмшаха, то ли самовольно он задержал купцов, а затем истребил их. Караван был разграблен, все богатство убитых перешло к Гаир-хану [188]. Удалось бежать только одному человеку, который и доставил весть об отрарской резне Чингисхану. Повелитель монголов отправил к хорезмшаху посольство с требованием выдачи Гаир-хана Йиналчука и обещанием в этом случае сохранить мир. Хорезмшах, однако, велел убить послов, вероятно, считая войну с монголами неизбежной [189]. В 1218 г. хан послал против найманов Кучлука 20-тысячный отряд под командованием полководца Джебе. Кучлуку к тому времени удалось создать большое государство на территории Кашгарии, части Семиречья и Ферганы. Следует отметить, что в своих владениях он преследовал мусульман, и те восприняли приход монголов как освобождение из-под власти найманского притеснителя. Кашгарцы даже оказали монголам помощь – подняли восстание против Кучлука и перебили воинов, размещенных в их домах. Восточный Туркестан и часть Семиречья оказались во власти монголов [190]. Чингисхан и люди из его окружения сумели так подготовить войну, что вся вина в глазах мусульман-современников возлагалась на хорезмшаха [191]. Монголы почти не встречали сопротивления и с легкостью брали города. Один за другим пали богатейшие и процветающие Отрар, Ходжент, Ташкент, Бухара, Мерв, Нешапур, Ургенч и, наконец, столица – Самарканд. Мухаммадшах не пришел на помощь своим подданным. В решающий момент он впал в панику [192]. Монголов не испугали мощные крепостные стены: в их боевом обозе везли в разобранном виде самые разнообразные осадные орудия, трофеи из Китая [193]. Их обслуживали лучшие китайские мастера ведения осадной войны. Поэтому войско Чингисхана с удивительной легкостью брало один за другим города Хорезма [194]. Причем крупнейшие из них – Бухара, Хорезм и Самарканд – сдались завоевателям почти без боя в надежде на милость победителей. Ургенч держался семь месяцев. Джелал ад-Дин, оказавшись за его стенами, решил снять с города блокадное кольцо главных сил Чингисхана. Собрав небольшой отряд, он прошел пески Каракумов и внезапно напал на крепость Несу у подножия гор Капетдага, которая была во вражеских руках. Хорезмийцам удалось уничтожить ее монгольский гарнизон. Победа получилась громкой и покрыла сына хорезмшаха славой. В неполный 21 год Джелал ад-Дин Менгуберди стал хорезмшахом. Вот только вотчина его теперь принадлежала монголам. Юный правитель не испугался. Он объявил себя владыкой Самрканда, написал Чингисхану письмо, в котором дерзко потребовал вернуть все, что было у него отнято, собрал отряд из трехсот человек и отправился в Хорасан – область в северо-восточной части Ирана. Тут Джелал ад-Дин одержал свою первую победу над монголами. Напал на отряд из 700 всадников, разгромил их и убил всех, кроме двух человек. Эти «счастливчики» были изувечены, отправлены к Чингисхану как живое подтверждение очень серьезных намерений молодого хорезмшаха. Хорасан стал новой базой Джелал ад-Дина. Отсюда он разослал гонцов всем, кто был недоволен монголами. Довольно быстро под его знамена стали стекаться новые и новые воины. Среди прочих к нему присоединился и один из лучших полководцев его отца, Тимур-Малик. За несколько месяцев молодой шах собрал 70-тысячное войско и двинулся с ним прямиком на Самарканд. Его армия была бы еще больше, если бы не неудача двух его младших братьев. Они шли на соединение с Джелал ад-Дином (1221 г.), но вместо этого столкнулись с карательным монгольским отрядом Шиги Кутуку [195]. Тот довольно легко разбил их, оба брата хорезмшаха погибли. За это Кутуку пришлось дорого заплатить. Две армии сошлись в битве при Парване, в которой монгольский полководец был разгромлен. Джелал ад-Дин умело использовал в своих целях ландшафт. Он расположил лучников на скалах, чтобы те обстреливали противника с высоты. Ударная конница Кутука понесла потери и не смогла прорвать строй пехоты хорезмского войска [196]. Когда же она отступила, Джелал ад-Дин перешел в наступление и полностью уничтожил 30-тысячную армию Шиги. Это было самое крупное поражение монголов за все время завоеваний Чингисхана. И на самого властелина новой империи это фиаско произвело очень серьезное впечатление. Чингисхан не покинул Самарканд, вопреки собственным планам, а взяв командование армией на себя, повел ее навстречу Джелал ад-Дину. Тот, правда, от битвы уклонялся [197]. Маневрировал, уходил и плутал, предпочитая действовать мелкими набегами. И все же Чингисхану удалось загнать строптивого противника в тупик. Армия Джелал ад-Дина была прижата к Инду, отступать было некуда. Битву, состоявшуюся 9 декабря 1221 г., хорезмшах проиграл [198]. Он построил войска полумесяцем, надеясь заманить монголов в ловушку и ударить с флангов. Не тут-то было. Чингисхан ударил сначала по флангам, а потом в центр. Бой продолжался почти весь день, к закату стало ясно, что молодому шаху не выиграть это сражение. И тогда Джелал ад-Дин велел утопить в реке весь свой гарем и детей, чтобы те не достались врагу! «Если попадут в плен, то горе им», – сказал он. Джелал ад-Дин потерпел крах, но не сдался. Он не стал слабее, но сделался куда более жестоким и прагматичным человеком. Жалости он более не ведал, причем не только к монголам. Первым делом Джелал ад-Дин собрал вокруг себя остатки своего разбитого войска. У него набралось четыре тысячи воинов, с которыми он и отправился в глубь Индии [199]. За это время храбрый хорезмшах женился на дочери властителя Делийского султаната и сумел собрать небольшое войско. Во главе их он неожиданно для монголов объявился в Персии, где «возмутил» против них всю страну. Имя Джелал ад-Дина было хорошо известно местному населению благодаря легендам, ходившим здесь о нем [200]. Персы увидели в пришельце своего нового героя, Рустама, и тюркская военная знать со своими отрядами воинов стала стекаться под знамена хорезмшаха. В 1225 г. он навсегда покинул Индию, отправившись в свой последний поход. Его армия неожиданно вторглась… в Закавказье. Апогеем вторжения стала битва при Гарни, в которой Джелал ад-Дин разбил 30-тысячную грузино-армянскую армию. Следом было жесточайшее разорение Тбилиси и еще несколько успешных битв. Джелал ад-Дин надеялся выманить на себя монголов, заставив тех воевать с ним в горах [201]. Известно, что при захвате Тбилиси его люди разрушили все церкви в городе. На занятых территориях он вводил новые и новые подати, которые взимались путем грабежа. Весьма подробно характер ведения войн талантливого полководца описывают грузинские историки. В Грузию монголов привела война с хорезмийцами. Монголы разбили хорезмийского правителя Мухаммеда и вынудили его покинуть пределы своей страны – Хорезма. Однако монгольский властитель Чингисхан не удовлетворился этим. Для преследования и захвата в плен хорезмшаха (так титуловали правителей Хорезма) он выделил специальное войско, состоявшее из 20 000 воинов, под начальством Джебе и Субудая… О монголах в Грузии знали очень немного. Известно было, что этот народ нанес поражение сильному правителю Хорезма. Поэтому грузины, увлеченные борьбой против турок-сельджуков, считали сперва монголов христианами, поскольку они притесняли мусульман [202].

В 1225 г. Джелал ад-Дин объявил себя даже патроном закавказских земель – Рана и Ширвана [203]. Сделав подобный шаг, он хорошо сознавал, что ему не миновать войны с Грузией, – и после необходимой подготовки начал её первый [204]. Хорезмшах собрал большое войско и потребовал от Грузии подчинения. Джелал ад-Дин вторгся в пределы Грузии, разорил окрестности города Двина и направился на Гарниси, куда уже перед тем прибыло грузинское войско под начальством известного деятеля времен царствования Тамары – атабага Иванэ. Стоявшие в Гарниси грузинские отряды ожидали подхода вспомогательных сил. Хорезмшах разгадал замыслы грузинских военачальников и нанес удар первым. В битве грузины потерпели поражение. Джелал ад-Дин взял Двин, привел свои войска в порядок и двинулся на Тбилиси. В декабре 1225 г. Джелал ад-Дин подступил к Тбилиси и взял его, воспользовавшись предательством мусульманской части населения города. Хорезмшах с фанатической жестокостью истреблял… [205] грабил и разрушал богатый город. Тем временем грузинское войско, оправившись от неудач, перешло в наступление. Грузины взяли Тбилиси и истребили гарнизон Джелал ад-Дина. Теперь уже против Джелал ад-Дина восстала не только Грузия, но даже мусульманские земли – Рум, Шам и Хлат. Он настроил их против себя. Их правители вступили в переговоры с царским двором Грузии [206], предложив ему план совместной борьбы против хорезмшаха. Джелал ад-Дин постиг замысел врагов и решил разбить их поодиночке; прежде чем союзники успели собраться вместе, Джелал ад-Дин вторгся в Грузию. Битва произошла в Болниси в начале 1228 г. Джелал выиграл её, опять овладел Тбилиси и быстро возвратился под Хлат [207], но нового похода в Грузию он предпринять уже не успел. В 1230 г. Джелал ад-Дину сообщили, что монголы подступили к Иранскому Азербайджану. Хорезмийский правитель не смог собрать сколько-нибудь значительных сил, способных противостоять врагу, и вынужден был бежать. Лишенный свиты и войск, он погиб во время бегства. Джелал ад-Дин был талантливым полководцем и смелым воином, но организовать сопротивление монголам на Ближнем Востоке он не мог. Хорезмийский правитель пришел сюда как завоеватель. Еще отец Джелал ад-Дина, Мухаммед, намеревался завоевать Ближний Восток и грозил багдадскому халифу отнять у него столицу. Поэтому монголов, преследовавших Мухаммеда, а затем и Джелал ад-Дина, считали своими союзниками не только христианские народы, но и мусульманские владетели [208]. Пятилетнее хозяйничанье Джелал ад-Дина подорвало силы народов Ближнего Востока и Закавказья и способствовало военному и политическому успеху монголов [209]. Если столько государств рухнуло под монгольским напором, значит, эти государства не обладали внутренней силой. Осознание этого факта открылось не всем. Врач Абд ал-Латиф из Багдада (ум. 1231–1232) [210] знал, почему хорезмийцы уступили монголам. «хорезмшах Мухаммад ибн Текеш был вор и насильник, а его солдаты были сбродом <…> большинство из них были тюрки [211] либо язычники, либо невежественные мусульмане <…>. Он имел обыкновение убивать часть племени, а оставшихся брать к себе на службу, и сердца их были полны ненависти к нему. Ни по отношению к своему собственному народу, ни по отношению к врагам он не вел осмотрительной политики <…>. И вот выступили против него эти татары. Все сыновья одного отца, с одним языком, одним сердцем и одним вождем, которому они повиновались» [212]. Выходит, монголы победили хорезмшахов не только на поле боя, но и в душах жителей Бухарии. В певую очередь веротерпимостью и законностью. Лев Гумилёв в связи с такими противоречивыми известиями считает всё это частью «черной легенды» о Монгольской империи. А иранское население, как пишут другие аналитики, сократилось не только из-за монголов и армий Тамерлана, но и из-за затяжной засухи в этом регионе, вызванной малым оледенением 1350–1850 гг. [213]. Вот посмотрим классические рассуждения и выводы европейских авторов на эту тему. Гарольд Лэмб. «Чингисхан – властелин мира», изд-во «Центрполиграф», Москва, 2003 г. В Европе уже более 50 лет книга Г. Лэмба считается классической по биографии Чингисхана. В книге рассматривается борьба двух противоположных суждений о деятельности Чингисхана: как о жестоком злодее и как о прогрессивном преобразователе мира. Автор писал: «О его победах главным образом писали его враги. Настолько разрушительным было его воздействие на цивилизацию, что фактически для половины мира жизнь началась заново» [214]. И далее: «Весь порядок вещей, хочешь, не хочешь, менялся, и среди выживших после монгольского завоевания мир воцарился на длительное время» [215]. «Мир под властью монголов, так же как когда-то под властью римских императоров, дал возможность цивилизации сделать скачок на новую высоту» [216]. И в заключение: «Неистощимое любопытство относительно дальней Азии не давало покоя европейцам… Колумб плыл, чтобы достигнуть не берегов Америки, а земли Великого хана» [217]. Джон Мэн. «Чингисхан», изд-во «Эксмо», Москва, 2006 г.

Оценкой жестокости Чингисхан при штурме городов Средней Азии превзошёл персидских летописцев. Если Ибн ал-Асир утверждал, что при штурме города Мерва было вырезано 700 тысяч жителей, то согласно Д. Мэну было погублено 1,3 млн человек, через полгода, при подавлении восстания жителей города, было уничтожено ещё 100 тысяч человек, а через 6 месяцев, при третьем штурме города, было уничтожено всё оставшееся население, кроме 10–12 человек [218]. Далее автор рассуждает: «Во всём Хорезме имелось 20 крупных городов, в которых жило в среднем по 100 000 человек в каждом».