– Правильно. Но тот сказал всего лишь «…мы осуждены справедливо, потому что достойное по делам нашим приняли, а Он ничего худого не сделал» [Лк. 23:41–42]. То есть он проявил смирение. И всего лишь произнёс, обращаясь ко Христу: «Помяни меня, Господи, когда приидеши во Царствие Твое!» [Лк. 23:43]. Православие начинается там, где есть смирение. Разбойник на кресте за пару часов купил себе вечность. Терпеливым страданием и открывшимися глазами на Христа, распятого рядом. Как в той притче о виноградарях. Когда бы ни пришёл убирать урожай, получишь полную чашу. Последние станут первыми.

Что говорит Господь? «Сыне, дай мне сердце твое» [Притч. 23:26]. Ты за каждую скорбь благодаришь Творца? Сможешь сказать, если дом твой сгорит: «Господи, достойное по делам своим приемлю. Благодарю тебя, Господи!» Сможешь простить обидчика своего? Не помню, кто сказал: «Самый трудный бой – с самим собой, победа из побед – над самим собой».

На Западе подменили победу над собой социализацией христианства. Там имеет значение лишь внешняя сторона. А по сути это антихристианство. Каждое дерево познается по плоду. Если привести в пример соединённоштатников, то они выросли из протестантской секты и поэтому ревностно относятся и к другим религиям, и к другому мiровоззрению.

– Но ведь сказано же: «Царство Небесное силою берётся, и употребляющие усилия восхищают его» [Мф. 11:12]. А они понимают это буквально. Любое «анти» застревает в сущности того, против кого выступает. Они проповедуют демократию, ненавидят тоталитаризм, а по существу, не признают другой альтернативы, другие социальные системы.

– Они, в общем-то, признают, если эта система им по душе. Помнишь, как они говорили о никарагуанском диктаторе Сомосе: «Это сукин сын, но это наш сукин сын». А если он не наш, как Асад в Сирии, тогда начинается «охота на ведьм». Там и мусульманство неправильное, в отличие от Саудовской Аравии, и христианство не такое, не по внешности просто.

Границ для альтернативно мыслящего сознания, понятно дело, не бывает. Поэтому социальная девиация, девиантное поведение других народов есть норма. С этим надо смириться.

– Какое поведение? – Володя собрал морщины в пучок у переносья.

– Девиантное. Ты что, такого слова не слыхал? То есть отклоняющееся от общепринятого.

– Не, не слышал, – гигант Х-в участливо покачал головой.

– Теперь услышал, – ваш покорный вернул глаза в орбиты, – что это устойчивое поведение, отклоняющееся от общепринятых, наиболее распространённых и устоявшихся норм. Но речь не об этом. В Евангелии говорится об усилии над своей душой, а не о насилии вообще и навязывании своей воли в частности. Видишь, что человек грешит – не суди его, а лучше помолись о нём. Даже если враг просит помощи – помоги ему. Но не помогай лукавому.

– А как ты отличишь, искренне он просит или лукавит?

– Элементарно, Wotson! Необходимо знать православие. Перекрести его – любой бес креста боится. А повинную голову меч не сечёт. Блаженны кротции, яко тии наследят землю. Блаженны милостивые, яко тии помилованы будут. Смирение есть высшая из добродетелей!

– У тебя всё так просто, как глоток воды выпить, – Володя сделал характерный жест.

– Кстати, попить бы я сейчас в натуре не отказался. Ты вовремя вспомнил, – и я потянулся за своей фляжкой. Вода между тем уже успела нагреться и жажду только распалила.

Вдруг мысль застопорилась, будто уличный поток машин, наткнувшийся на красный сигнал светофора. Даже Никита прервался на минутку, хотя обычно его невозможно отвлечь от святого делания. Гори всё синим пламенем вокруг – ничто не оторвёт его от молитвы.

Но в данную конкретную минуту если и горело, то приветливо-лучезарное светило над покрытой золотисто-белым облаком вершиной Святой горы, которое как бы спрятало её до поры до времени от людских глаз. Снизу облако было прозрачно-лиловым, словно перламутровым, грозя пролить на отвесный склон радужные струи майского дождя. Впрочем, это было скорее иллюзией: вёдро, похоже, установилось всерьёз и надолго. Лёгкие перистые облака, тщетно пытаясь скрыть нежную синеву небосвода, почти застыли на одном месте в своём безсилии защитить его от палящего солнца. Но не сия чудная картина так поразила мой взор.

Навстречу нам двигалась группа пилигримов, судя по одежде европейцев, скорее всего греков. Вроде бы ничего примечательного в них не было – люди как люди. Шли они неспешно и немногословно, чем-то напоминая похоронную процессию. Одно их выделяло из серой массы – это зелёные штаны на одном из туристов. Остальное всё чин чинарём.

Не могу сформулировать причину, но мне почему-то приспичило поиграть с ними в переглядки. У первого из них, мужчины лет сорока, среднего роста и атлетического телосложения, взгляд был какой-то подавленный, будто он не более часа как вышел из темницы после многолетнего заточения. Он смотрел на меня и в то же время мимо меня. Или сквозь меня. Светлая кудрявая прядь волос, небрежно упавшая на чело и чуть прикрывшая правый глаз, выдавала в нём явное равнодушие или, вернее даже будет сказать, безразличие ко всему свету.

Второй навскидку казался чуток помоложе, однако паутина морщин на лбу явно противоречила первому впечатлению. «Молодость» скорее проявлялась в его худобе и одежде: на нём были бриджи цвета детской неожиданности, увенчанные снизу бахромой, линялая футболка и яркие кроссовки, обутые на когда-то белые, а ныне побуревшие, испачканные зеленью гетры. Он шёл с приоткрытым ртом и надрывно дышал, словно взошёл на пик Коммунизма. Роговые очки с многократным увеличением характеризовали его взгляд известной фразой: четыре глаза и ни в одном совести. Длинные худые пальцы крепко держали видавший виды посох.