Однако главное даже не в этом: увеличение продолжительности жизни изменило отношения между стариками и молодежью [17] . Традиционно дожившие до преклонных лет родители служили жизненно необходимым источником стабильности, советов и экономической защиты для молодых семей, которые еще только прокладывали себе путь к благосостоянию. А поскольку землевладельцы тоже, как правило, сохраняли права собственности до самой смерти, то сын, оставшийся с родителями и пожертвовавший всем ради заботы о них, мог рассчитывать, что унаследует все домохозяйство – или, по крайней мере, большую его долю, чем его брат, покинувший отчий дом. Но когда ожидаемая продолжительность жизни родителей заметно возросла, возникла некоторая напряженность. Традиционная семейная система перестала быть источником стабильности для детей, и началась борьба за контроль над имуществом, финансами и за право принятия самых фундаментальных и жизненно важных решений.

И в самом деле, даже в семье моего деда Ситарама с ее традиционным укладом не обошлось без напряженности между поколениями. Можете себе представить, как чувствовали себя мои дядья, когда их отцу исполнилось сто лет и они сами уже были стариками, но так и не унаследовали землю и не добились экономической независимости. Я слышал, что в других семьях в нашей деревне между стариками и взрослыми детьми тоже вспыхивали ожесточенные ссоры из-за земли и денег. В последний год жизни мой дед крепко повздорил с сыном, моим дядей, в семье которого жил. Из-за чего возник спор, в точности неизвестно: то ли дядя принял какое-то важное деловое решение, не посоветовавшись с дедом, то ли дед любил спать с открытым окном, а все остальные – с закрытым. Так или иначе, на пике скандала – в зависимости от того, кто именно рассказывал историю, – Ситарам то ли в гневе сам хлопнул дверью и ушел из дома посреди ночи куда глаза глядят, то ли его просто выставили за дверь и заперли ее на замок. Дед каким-то образом доплелся до родственников, живших в нескольких милях от нас, и два месяца провел у них, наотрез отказываясь вернуться домой.

Глобализация экономики радикально изменила перспективы и возможности молодежи. Процветание целых стран зависит от того, готова ли их молодежь сбросить бремя ожиданий, возложенное на них родителями, и избрать собственный путь – жить и искать работу там, где они хотят, заниматься тем, чем они хотят, жениться на ком хотят. Именно так мой отец и проделал путь от деревни Ути до города Атенс, штате Огайо. Сначала он уехал из деревни в город – в университет в Нагпуре, потом отправился искать работу в Штаты. Когда он добился успеха, то стал посылать домой деньги – все больше и больше: на новые дома для отца, братьев и сестер, на то, чтобы провести в деревню водопровод и телефон, на строительство ирригационных систем, обеспечивавших урожай даже в те годы, когда выпадало мало дождей. Папа даже выстроил неподалеку сельскохозяйственный колледж, который назвал в честь своей матери. Однако он никогда не скрывал, что покинул родные места навсегда и уже не вернется.

Да, моего отца тревожило, как американцы обращаются со своими стариками, однако более традиционная старость, которую мог себе позволить мой дед, была возможна лишь потому, что братья и сестры отца, в отличие от него самого, не покинули отчий дом. Иногда мы ностальгически мечтаем о том, что хотели бы встретить старость так, как ее встретил мой дед. Но главная причина того, что у нас это не получается, состоит в том, что на самом деле мы этого не хотим. Историческая закономерность очевидна: как только у молодежи появились ресурсы и возможности отказаться от традиционного образа жизни, детей и след простыл.

Самое удивительное, что со временем, похоже, и сами старики перестали особенно сожалеть, что дети разъехались. Историки обнаружили, что уже в индустриальную эру пожилые люди, не испытывавшие экономических затруднений, совсем не возражали против того, чтобы их оставили в покое. Напротив, по мере роста экономики стал меняться паттерн распределения собственности. Если дети покидают дом и ищут новые возможности где-то далеко, их пожилые родители обнаруживают, что могут сдавать в аренду или даже продавать свою недвижимость, вместо того чтобы передавать ее детям. Растущие доходы, а позже и пенсионная система все чаще давали людям возможность делать сбережения и накапливать имущество, тем самым сохраняя экономический контроль над своей жизнью и в старости, без того, чтобы работать до самой смерти или полной потери трудоспособности. Начала формироваться радикальная концепция “жизни на пенсии”.

Ожидаемая продолжительность жизни, которая в 1900 году не достигала и 50 лет, к 1930-м годам благодаря устойчивому улучшению питания, здравоохранения и санитарно-гигиенических условий перевалила за 60 [18] . При этом размер семьи сократился: если в середине XIX века в семье было в среднем семеро детей, то после 1900 года – около трех [19] . Средний возраст рождения последнего ребенка у женщины также снизился – от начала менопаузы до 30 лет и моложе [20] . В результате все больше матерей успевало дожить до зрелого возраста собственных детей. В начале XX века женщине в момент, когда ее младшему ребенку исполнялось 21, было в среднем 50 лет, а не 60 с лишним, как столетием раньше. У родителей впереди было еще много лет – никак не меньше десяти, – прежде чем их детям приходилось взять на себя заботу об их старости.

В результате родители жили и двигались дальше – как и их дети. При удачном стечении обстоятельств и дети, и родители рассматривали жизнь отдельно друг от друга как форму свободы. Если у родителей было достаточно средств, они избирали, по выражению социологов, “близость на расстоянии” (intimacy at a distance) [21] . В Америке начала XX века 60 % родителей старше 65-ти жили с одним из своих детей, к 1960-м годам эта доля сократилась до 25 %, а к 1975 году составляла уже меньше 15 % [22] . Эта закономерность наблюдается во всем мире [23] . Лишь 10 % европейцев старше 80 лет живут с детьми, при этом почти половина людей этого возраста – одинокие старики, уже потерявшие партнера [24] . Такой же радикальный сдвиг происходит и в Азии, где еще недавно сама мысль о том, что престарелых родителей можно бросить одних, считалась позором. Так думал и мой отец. Но и в Китае, и в Японии, и в Корее национальная статистика показывает, что процент стариков, которые живут одни, стремительно растет.

На самом деле это знак колоссального прогресса. В наши дни перед пожилыми людьми раскрывается масса новых возможностей. Делберт Уэбб, застройщик из Аризоны, в 1960-х годах ввел в обиход понятие “поселок для пенсионеров” (retirement community) – так Уэбб назвал поселок Сан-Сити (“Солнечный город”), который построил в пригороде Финикса: это было одно из первых поселений в мире, обязательным условием проживания в котором был преклонный возраст [25] . В свое время эта идея вызвала много споров. Большинство застройщиков были убеждены, что старики предпочтут возможность более тесно общаться со своими детьми. Однако Уэбб был не согласен. Он считал, что на закате дней никому не хочется жить так, как жил мой дед – чтобы под ногами все время путались младшие родственники. Сан-Сити воплощал альтернативное представление о том, как пожилые люди, по выражению Уэбба, будут проводить “годы досуга”. Там есть и поле для гольфа, и торговые улочки, и развлекательный центр – все нужное для того, чтобы человек на пенсии проводил свои дни в активном отдыхе, обедал в ресторанах и общался с такими же, как он сам. Подход Уэбба быстро завоевал популярность и в США, и в Южной Америке, и в Европе, и даже в Азии: поселки для пожилых людей повсеместно стали привычным явлением.