Экспроприации и реквизиции художественных ценностей в период военных походов Наполеона парадоксальным образом способствовали тому, что они впервые стали предметом юридических отношений. Так называемый Кодекс Наполеона (Code Napol'eon), сборник законов гражданского права, регулирующих жизнь в стране, закрепил за художественными ценностями статус общественной собственности.

В силу исторических обстоятельств начальный профессиональный опыт музея Лувра оказался тесно связан с организационными навыками французских войск. Это касалось устройства хранилищ для произведений искусства в полевых условиях, их сортировки, регистрации и описания, а также упаковки для транспортировки на дальние расстояния.

Итальянский, как и Египетский поход Наполеона (1798–1801), в который он пригласил с собой барона Денона, пока еще не занявшего пост директора Лувра, но уже неутомимо собиравшего для музея коллекцию уникальных древнеегипетских артефактов, свидетельствовали, что на стыке XVIII–XIX вв. на первое место в общественном сознании европейцев вслед за интересом к естественным наукам вышла история. В эпоху зарождения новых экономических отношений и появления новых сословий, для того чтобы научиться действовать в настоящем и строить будущее, европейцам потребовалось понимание прошлого. В этих обстоятельствах «вещи первыми обрели свою историчность» (14), а иными словами, стали восприниматься как объекты культуры и подверглись музеализации (термин используется в западной музеологии), или музеефикации. В научной литературе этот процесс обычно описывают как «перемещение вещи из одного смыслового пространства в другое» (15), в результате чего она становится носителем культурной памяти.

Джон МакКембридж

(John MacCambridge)

Бонапарт перед сфинксом в Египте

Джованни Паоло Панини (Giovanni Paolo Panini), 1691–1765

Древний Рим. Холст, масло. 1757

Такому восприятию исторических памятников и произведений искусства в значительной степени способствовал романтизм как одно из философско-эстетических течений идеализма конца XVIII – начала XIX вв., одухотворявший все те воображаемые ценности, которыми в глазах романтиков обладало прошлое. В этой связи взгляд американского художественного критика Дагласа Кримпа (Douglas Crimp) совсем не случайно обращен к фризу Старого музея в Берлине. Надпись на нем гласит: «Фридрих Вильгельм III основал этот музей для изучения всевозможных старинных предметов и свободных искусств» (16). Музей был заложен как раз в ту пору (1823–1829), когда кафедру философии в столице Пруссии возглавлял один из ярких представителей немецкого идеализма Георг Фридрих Гегель. «Гегель, первый теоретик публичного музея, – считает Дэвид Кэрриер (David Carrier). – В 1820-х гг. в своих лекциях по эстетике он дал теоретическое обоснование исторической развеске картин в новых публичных музеях…» (17).

Путь к новому прочтению древности был открыт также выдающимся трудом немецкого ученого Винкельмана (Johann Joachim Winkelman, 1717–1768) «История античного искусства» (1764). Барон Денон воспользовался исследованиями Винкельмана для организации пространства античной галереи Лувра, куда попала скульптура, изъятая французами из коллекции Ватикана.

В соответствии с требованиями времени молодые европейцы непременно должны были совершить «большое путешествие» в Италию. Затем некоторые из них попадали в Грецию. Памятники греческого искусства нередко поражали их своей чуждостью. Трудно представить, но дорическая колонна, которая сегодня служит символом античной Греции, была до середины XVIII в. неизвестна даже европейским архитекторам и антикварам (18). «Греческий идеал означал устремленность в глубь культуры, к ее основаниям, к незнакомому, неизведанному ее фундаменту, притом с очевидным ощущением, что это незнакомое – свое» (19). Именно так воспринимались в то время в Англии так называемые мраморы Элгина (Elgin Marbles), фрагменты с афинского Акрополя, привезенные в начале XIX в. в Лондон британским послом в Константинополе лордом Элгиным (Thomas Bruce, 7th Earl of Elgin, 1766–1841), ставшие великим достоянием, но и вечным «проклятием» Британского музея. «XVIII век открыл историю искусства, а XIX – его географию, – остроумно заметил французский писатель Андре Мальро – …сначала англичане устремились в Афины; затем статуи Парфенона потекли в Лондон…» (20).

На этом этапе, как считает австралийский музеолог Тони Беннетт (Tony Bennett), возникают и ведут соперничество два исторических термина – «национальное» и «универсальное» (21), что проявилось, например, в истории знаменитого Розеттского камня, плиты с древним текстом, обнаруженной в 1799 г. недалеко от Александрии одним из французских офицеров. Когда в 1801 г. наполеоновские войска потерпели поражение от англичан, они вынуждены были отдать им этот памятник, хранящийся с тех пор в Британском музее.

С 1803 г. музей в Лувре стал носить имя Наполеона Бонапарта и украсил свои интерьеры его монограммой.

Барон Денон на посту директора уделял особое внимание созданию картинной галереи. Следует понимать, что в этой работе он мог опираться на многовековой опыт демонстрации художественных произведений, никак, впрочем, не связанный с задачами публичного музея: от выноса на всеобщее обозрения военных трофеев в античности до художественного оформления храмового пространства, от представления только что завершенной картины в мастерской художника до украшения полотнами и статуями жилых интерьеров дворцов и особняков.

Владислав Бакалович

(Wladislaw Bakalowicz), 1831–1904

Развеска картин. Холст, масло

Спустя несколько месяцев после своего назначения, вопреки существовавшей во дворце традиции исключительно декоративной развески картин (основанной на создании чисто декоративной композиции, где сочетались работы разных авторов без соблюдения какой-либо хронологии), он разместил коллекцию работ Рафаэля в соответствии с периодами творчества мастера – как отдельный экспозиционный комплекс, что существенно облегчало их осмотр неподготовленными зрителями. Можно сказать, что этот шаг способствовал зарождению музейной герменевтики (от др. – греч. – искусство толкования) как совокупности знаний и приемов, позволяющих раскрыть содержание экспонатов через включение каждого из них в структуру, формирующую их смысл (22). Хронологический метод размещения экспонатов на рубеже XVIII–XIX вв. представлял собой новацию. Как считал один из крупнейших специалистов по истории Лувра Жермен Базен, Французская революция сыграла ключевую роль в появлении пространства репрезентации (от лат. representation – представлять) как особого предметного способа познания истории человечества и цивилизации (23). Можно утверждать поэтому, что именно Франции принадлежит первенство в разработке принципов историко-художественной экспозиции.

Во второй половине XX в. ряд музеологов рассматривали экспозицию как своего рода текст, требующий правильного прочтения. «Способность предметов <…> нести реальность прошлого в настоящее, но также и подвергаться символической интерпретации составляет существо их особенной и многозначной силы», – отмечает Сьюзен Пирс (24).

Интуитивно воспринимая музей как смыслообразующую конструкцию, Денон вскоре предложил Наполеону оценить начатую им перевеску картин по принципу национальных школ живописи (25). В отличие от разнообразных естественнонаучных классификаторов, возникших в XVIII в., единственным научным источником для систематизации художественной коллекции, которому мог в то время доверять Денон, был труд итальянского живописца, архитектора и писателя Джорджо Вазари (Giorgio Vasari, 1511–1574) «Жизнеописание наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих» (1568). Следует также учесть, что применительно к наполеоновскому Лувру выражение школа использовалось скорее для обозначения страны, входившей в империю. По этим причинам, английской школы в этом музее вначале вовсе не существовало.