– Сэр, меня нисколько не злит, когда люди называют меня просто Дюк, – небрежно вымолвил он. – Не надо мучиться и выговаривать это ужасное имя – Морроу. Значит, сколько мне лет? Достаточно, чтобы участвовать в выборах президента.

– Да, я полагаю, столько годочков вам уже исполнилось. – Шериф улыбнулся, впав после этого действия в некоторое раздумье. – Боже, так ведь оно и есть! Вы совершенно правы!

– В ваших устах признание моего возраста звучит как присяга средней степени важности, сэр, – сказал Дюк.

– Совершенно верно, – не замедлил с ответом шериф. – Однако, Дюк, сколько человеческих жизней на вашем счету за последние семь лет?

– Вы хотели сказать – за четыре года? – поправил его Дюк. – Последние три года я, вообще-то, не жил.

И тут он так улыбнулся шерифу, что тот нервно затянулся и выбросил перед своим лицом густую дымовую завесу. Он чувствовал себя несколько спокойнее в этом призрачном сизом укрытии.

– Неужели там было настолько плохо? – спросил шериф. – А я всегда полагал, что там с вами обращаются, в общем, пристойно. Разве вам не сократили срок на целый год?

– Совершенно верно. Начальник тюрьмы простил мне год, – ответил Дюк. – Но разве в принципе возможно хорошее отношение к заключенному? Четыре стены, окружающие тебя, знаете ли, не очень-то могут развеселить человека.

Шериф пожал плечами и поерзал на стуле.

– Я думаю, вы правы, – произнес он. – Особенно трудно там было именно вам, человеку, который наслаждался свободой так, как никакой другой средний гражданин этой страны; естественно, вам было там исключительно тяжело.

– Эти три года показались мне тридцатью годами воздержания, – спокойно проговорил Дюк. – Вот и все мои тамошние ощущения.

Он наклонился вперед и снял шляпу:

– Посмотрите! – И голова его оказалась в круге света, источаемого керосиновой лампой.

Шериф глянул и пришел в ужас. Черные волосы Дюка были густо посыпаны солью ранних седин. И сейчас, когда Дюк поднял лицо почти к самой лампе, шериф заметил, что годы оставили свой след не только в морщинках, но и в самом выражении лица. Этого ему хватило; он откинулся на спинку стула, глубоко вздохнул и откашлялся. Беседа начинала действовать ему на нервы. Что нужно от него Дюку? К чему это деланное смирение? Куда подевался его взгляд, полный огня, его оскорбительный смех, его слова, бичующие собеседника? Только улыбка осталась прежней – печальной, суровой, непроницаемой, холодной.

– Я хотел бы, – сказал Дюк, – чтобы все поняли меня, чтобы смогли во всем разобраться.

– Дюк, я вас внимательно слушаю!

– Я хочу навсегда покончить с прежним образом жизни.

– О!

– Я завязал, шериф. Я хочу начать абсолютно мирную жизнь.

Шериф кивнул головой:

– От души надеюсь, Дюк, что вам повезет!

– Значит, вы не верите, что я хочу этого? Или вы думаете, что не сдержу собственного слова? Шериф, внутренне я изменился в гораздо большей степени, чем это демонстрирует моя внешность!

– Значит, вы изменились?

Тут шериф поднялся с ощущением несколько большей уверенности и внимательнее всмотрелся в своего ужасного собеседника. Нет, в самом деле, ведь могли же льву подрезать когти и вырвать клыки? Почему бы и нет?

– Я полностью переменился, – повторил Дюк.

– Я совершенно уверен, что именно так оно и есть. Вы собираетесь вернуться на ранчо Картера?

– Сначала хотелось бы повидать Линду, – пробормотал бывший каторжник, поднял голову и улыбнулся. – Нет, я действительно хотел бы увидеть Линду! – Он посмотрел прямо в глаза шерифу. – Я хочу, чтобы она сама сказала мне, что следует предпринять в первую очередь.

Дюк обратил внимание, что шериф почесывает щетину на подбородке, а мысль его неуловимо начинает ускользать в сторону.

– Значит, вы все-таки не разлюбили девушку?

– Ну конечно же нет! – Дюк вскочил со стула и изменившимся голосом спросил: – А почему, собственно, я должен был это сделать?

– Да нет, никаких причин к тому вроде бы нет, – процедил шериф сквозь зубы, как будто кто-то сунул ему под самый нос револьверный ствол. – Я думаю, что в данном случае вообще никаких причин не существует!

– Сэр! – горячо воскликнул Дюк, постепенно теряя выдержку и бледнея. – Вы намереваетесь сказать мне что-то важное?

– Вовсе нет, Дюк, – вымолвил несчастный шериф, в Душе которого шел бой между отвагой и трусостью.

– Шериф, я вытрясу из вас правду!

– Дюк, вы слишком долго отсутствовали…

– Так что же, она вышла замуж за другого?

– О нет!

– Обручилась с кем-то?

Шериф утвердительно кивнул головой. Дюк резко отшатнулся от него и опять скрылся в глубокой тени своего угла. Шериф не взялся бы сейчас определить, что именно произошло с ним в этот момент: вонзилась ли в его сердце стрела истинной горечи, которую довелось хоть раз испытать каждому влюбленному, или же в нем взыграло оскорбленное самолюбие. Тем более что, когда его лицо вновь выплыло из черной тени, на нем уже никак не отражались движения его души. Циничная, пополам с презрением, улыбка опять появилась, словно приклеенная, на его физиономии.