Вот как я узнала, что кровь не имеет никакого значения, а семейные связи во многом напоминают старую жвачку – ее можно больше не жевать, выплюнуть и прилепить под столом. И потом уйти.

Руби была моей сестрой, но значила для меня куда больше. Она любила меня. Любила меня так, как никто в целом мире. Больше матери, больше отца. Больше друзей. Больше любого из парней, с которыми встречалась, потому что никого из них она на самом деле и не любила. Неважно, что между нами стояли эти два года в разлуке – Руби, бесспорно, продолжала меня любить.

Мачеха покашляла. Она всегда так делала, вернее, ей приходилось – иначе я забывала, что она рядом.

– Ты уверена, что хочешь уехать с этой Руби?

– Руби – моя сестра. Она фактически вырастила меня.

– Что ж, я вижу ее впервые.

У меня не было настроения рассказывать ей, почему Руби никогда не покидала штат Нью-Йорк, что уж говорить про наш лесистый округ. Она предпочитала оставаться в нашем городке, где все ее знали, где достаточно было лишь произнести ее имя, как каждый на расстоянии слышимости вытягивался по стойке «смирно», гадая, не притаилась ли она за углом и не покажется ли вот-вот.

Это касалось не только парней, но и девчонок. Эта песня понравилась Руби? Тогда все начинали ее слушать. Руби надевала эту куртку? Всем тут же хотелось нацепить ее.

Я привыкла, что дома люди знали Руби, забрасывали меня вопросами о ней, например, говорили, что как-то обсуждали с ней старые французские фильмы, и спрашивали, упоминала ли она об этом и нравится ли ей Годар? Рассказывали о том, что она заправила их машину в прошлый вторник; что она запретила им курить, но они не возражали; что много лет назад Руби видела их живое выступление в старом отеле «Рейнклифф» и потом, после шоу, они разрешили ей погреметь на ударной установке.

Пенсильвания была странным штатом. Никто здесь не знал Руби.

– Удивительно, что до этого она ни разу не приезжала к нам, а тут вдруг объявилась, – сказала моя мачеха.

– Да, наверное. Но в этом вся Руби.

– Мы приглашали ее на Рождество – она не приехала.

– Ей не нравится Рождество. Руби говорит, оно слишком банальное. Ко всему прочему, она терпеть не может сочетание красного с зеленым.

– Она никогда не звонила…

– У Руби есть такая штука в ухе. От телефонов она жужжит. Я не против, что она пишет мне вместо того, чтобы позвонить. Я знаю про ее ухо.

Защищать сестру было естественным порывом. Обычно никто не задавал таких вопросов о Руби, но, похоже, у меня были заготовлены ответы на всякий случай.

Однако моя мачеха не отступала.

– Она вдруг ни с того ни с сего приехала сюда, без предупреждения, появилась на нашем пороге в этой… прости, комбинации? Она что, даже не потрудилась утром одеться как следует? А потом промаршировала к твоему отцу и заявила, что забирает тебя с собой. Вот так запросто?

– Угу. Как я уже сказала, в этом вся Руби.

– И она даже не поинтересовалась у тебя, хочешь ли ты уехать вместе с ней? – продолжала допытываться мачеха.

(Не поинтересовалась.)

– Ей не приходило в голову, что ты переехала жить к нам по определенным причинам?

(Причины были… но какие?)

– И почему именно сейчас? Почему сегодня?

(Об этом я тоже Руби не спрашивала.)

– Хлоя?

Руби не было рядом, чтобы подсказать мне, что говорить, или чтобы напомнить, чего я хотела. Может, ей все-таки стоило подготовить меня, прежде чем отправляться к моему отцу.

Я знала лишь одно: она вдруг оказалась в Пенсильвании, в моем фургоне, в толстовке с капюшоном поверх летней комбинации, с новыми веснушками на носу, на лбу те самые розовые очки, которые я стащила и которые она вернула себе. Она стояла там, посасывала через трубочку пунш из тропических фруктов, который отыскала в моем мини-холодильнике, а я так и не смогла решить, что чувствовала по этому поводу.

Хотелось ли мне уехать вместе с ней?

Если бы мне разрешили уехать вместе с ней, я бы поехала?

Но я не успела ответить, потому что из кабинета отца вышла Руби. Кабинет находился в подвале дома, обшитого деревянными панелями и освещаемого тусклыми лампочками, отчего возникало ощущение, что мы затерялись в каком-то незнакомом лесу и со всех сторон нас окружали ставшие плоскими деревья.

Она вышла и встала рядом со мной и мачехой у дивана желтушного цвета. Садиться Руби не стала. На такие диваны она никогда не садилась.

По ее мрачному выражению лица я поняла, что разговор не получился. Она казалась… удивленной, по-другому не сказать. Должно быть, отец отказал ей, а с ней такое случалось нечасто. Наверное, она понятия не имела, как на это реагировать.