Зиганшин спустился вниз. Дом спал, но он знал, куда ступать, чтобы половицы не скрипели.

Оказавшись в кухне, он выпил стакан воды и осторожно открыл форточку, вдохнул сырого осеннего воздуха и увидел, как на лес опускается пелена тумана. В окне был виден нижний край луны; огромная, близкая, она сияла белым беспощадным светом.

«Неудивительно, что я никак не усну», – вздохнул Зиганшин и резко задернул занавеску, но свет все равно проникал в кухню.

Он включил бра над столом и поискал глазами Найду. Собака спала на диване в гостиной, своем законном месте. Женившись, Зиганшин хотел отучить ее, но Фрида сказала, что не надо. Почувствовав взгляд хозяина, собака тяжело поднялась, подошла к хозяину и со вздохом положила голову ему на колени. Зиганшин погладил ее и подумал, не вывести ли на улицу, но стук входной двери мог всех разбудить и напугать.

– Подожди до утра, – сказал он и дал Найде сушку из вазочки.

На столе лежало забытое Светой вышивание, урок по труду. Что ж, он все равно не спит, да и взаимовыручка в семье прежде всего… Зиганшин притянул к себе пяльцы, разобрался со схемой и приступил к делу. Однообразный труд вызывает однообразные мысли, это лучше, чем пытаться отвлечь себя чтением или соцсетями.

Фрида после больницы так и не прикоснулась к своему телефону, даже с матерью не хочет говорить. Хорошо бы Мария Львовна приехала, но она не может оставить детей, и Фрида на нее, наверное, за это злится.

Кажется, первый раз в жизни Зиганшин не знал, что делать и как быть.

Он быстро работал иглой, и хоть не ошибался в крестиках, но сосредоточиться на вышивке не удавалось. Все думалось, что Света с Юрой скоро выучатся, и больше никогда не будет в его жизни школы и уроков, и дети попали к нему уже довольно взрослыми, так что некоторые вещи он не знал и теперь уже не узнает никогда. Не придется никого учить кататься на велосипеде, стоять на коньках и плавать, и в первый раз в первый класс он тоже никогда никого не поведет. Гладиолусы на клумбе растут без надобности… Тот, кто мог бы их понести первого сентября, лежит в земле, и ничего не будет.

У Фриды больше не может быть детей, а на внуков какая надежда… Света и Юра вроде бы любят его, и к Фриде сильно привязались, только это совсем другое чувство, чем любовь к родителям. Вырастут и уедут, а когда обзаведутся собственными семьями, там для будущих внуков найдутся настоящие бабушки и дедушки.

Страшная пустота образовалась на месте будущего, которое он уже почти считал настоящим, уже жил в нем. Но хватило нескольких минут, чтобы все осыпалось. Зиганшин запретил себе думать дальше и нарочно перешел к самому трудному участку, стараясь вышить глаз зайца так аккуратно и точно, словно от этого что-то зависело.

Всю беременность Фрида чувствовала себя прекрасно, и настроение у нее тоже было отличное. Она не изводила себя тревогами, не боялась родов, а когда обследование не выявило у ребеночка никаких отклонений, совершенно успокоилась и отдалась радости грядущего материнства. Зиганшин настоял, чтобы она перешла на легкий труд, раз уж не хочет увольняться, сам съездил к главврачу, поговорил с ним по душам, и Фриду на время беременности перевели в методический отдел, где она изнывала от скуки над разными бумажками.

Это было время счастья и спокойствия, и Зиганшин почти не думал о плохом. Надо, конечно, поволноваться для порядка, поизводить себя, чтобы потом еще сильнее обрадоваться благополучному разрешению, но всем понятно, что все будет хорошо. Они с Фридой здоровы, медицина теперь справляется с любыми проблемами, все вокруг рожают здоровых детей, и нет никаких причин думать, что у них будет иначе.

Ближе к родам у них возникло небольшое разногласие: Зиганшин хотел поместить жену в какую-нибудь элитную клинику, а она сказала, что хочет рожать у себя на работе. Все там ее знают, любят и отнесутся, соответственно, как к своей. Мстислав Юрьевич возразил, что за сумму, которую он готов заплатить в клинике, к Фриде отнесутся, как к своей в квадрате, но жена покачала головой и сказала, что деньги в медицине это еще далеко не все. Личные отношения тоже очень важны, а уж если медики будут знать, что муж готов вознаградить их по-царски, то будет такое внимание, которому позавидуют даже настоящие цари. И Зиганшин дал себя уговорить, настояв только на том, что хочет быть рядом с Фридой как можно больше, пока его присутствие не нарушит стерильности и покоя других рожениц. Что ж, это ему обещали. Фрида показала ему роддом, познакомила с докторами и акушерками, и Мстислав Юрьевич остался доволен, убедившись, что в коллективе Фриду любят по-настоящему и хотят ей добра.

Он успокоился, тем более что мама с Львом Абрамовичем встали на сторону Фриды. Оказывается, если нет никаких патологий, в маленьких сельских роддомах лучше, чем в больших. Поток меньше, стало быть, у персонала есть время на пациентов, да и с точки зрения санитарии тоже лучше.

Был только один минус – Зиганшин всегда, проезжая по делам мимо этого здания серого кирпича, весной живописно утопающего в кустах сирени, томился каким-то тягостным предчувствием. Не нравилось ему это место, да и все, хотя ничего плохого с ним тут никогда не случалось, и до женитьбы он вообще не знал, что это роддом.

Только Зиганшин не верил в приметы и предзнаменования и был убежден, что этой внезапной тоске, как и вещим снам, найдется, если подумать, вполне разумное объяснение. Наверное, он когда-то, глядя на этот дом, вспомнил о чем-то очень плохом или грустном, а подсознание зафиксировало, вот и все. И он не стал пугать Фриду своими предчувствиями, тем более что жена очень гордилась, что провела всю беременность на свежем воздухе, а не в загазованном Питере, и не хотела перед самыми родами знакомить ребенка с выхлопными газами. Потом, сказала она, чтобы лечь заранее, нужны медицинские показания, а она здорова, значит, ехать придется, когда роды уже начнутся. Здесь она доберется за двадцать минут, или муж ее отвезет или дедушка, а в Питере совсем не то. Там есть вполне реальный шанс родить в пробке в машине «Скорой помощи».