Действительно, возможно, что ныне, как это уже бывало неоднократно в истории человечества, мы оказались перед важнейшей проблемой принципиального определения пути своего дальнейшего развития. Ведь ныне все чаще – и опять же не без основания – говорят уже о постчеловеке (Самохвалова, 1999, с. 20–27), о последнем человеке, о человеке трансгуманизма, даже об исчезновении человека (Hardison, 1990, с. 5). В полемическом контексте говорят о человеке – в его идентичности, в его традиционно понимаемой полноте – как об уходящей натуре. Во всяком случае, как о фигуре сомнительной (по ее бытию, возможности, даже самой надобности в ней), необязательной, даже в некотором смысле излишней, которая просто растекается в современном информационном контексте; будучи дисперсирована в окружающий «Интернет вещей», становится как бы ненужной (в своих прежних целезадающих функциях и познавательных возможностях) в современной умной бесчеловеческой среде со все более определенно оформляющимся всепронизывающим среду безличным «фоновым интеллектом». Коротко говоря, мы наблюдаем, что прежняя идея сверхчеловека – пусть неоднозначно понимаемая, толкуемая и порою воплощаемая – реально трансформируется в действительно некоего массового пост-человека. Постчеловека – потому что его покинули вера в добро, в принципы, в ценности, в должное, в устремленность к лучшему и высшему, в желание и возможность развития: все то, без чего нет собственно человека как такового. Который, если мы помним, некогда «звучал гордо», будучи указанием на должного человека, а девизом его были слова известного Сани Григорьева из «Двух капитанов», звучащие как пароль: бороться и искать, найти и не сдаваться.

Возвращаясь к современной реальности, к наличествующему в ней на настоящий момент человеку, нельзя не отметить в его настроениях и в самом духе современного искусства некое ощущение пустоты, отстраненности, даже обреченности, в контексте разговоров о самоэволюционирующей (как бы без участия человека) технике, о характере современного творчества, когда человеческое участие в нем начинает сводиться к построению общей схемы развития сюжета, все остальное же возлагается на так называемые машины-доводчики; Ж. Бодрийяр, в частности, говорит, что в эпоху Интернета творческий труд заменяется легким делом поиска готовых решений на «складе» Интернета (Бодрийяр, 2000, с. 45, 171). Сохранить нормальное самоощущение в полноте человеческих качеств может действительно только тот, кто уже истинно по-своему есть в чем-то сверхчеловек. Ведь если не относиться ко всем приведенным случаям как к очередным «модным фигурам речи», то возникает мысль о том, что человек в подобном контексте умышленно «выносится за скобки» даже как некое общее смыслозадающее «устройство», необходимое для разумной жизни мира, и это выглядит достаточно провокационно в плане насущной необходимости делать соответствующие выводы: определять общие стратегии и строить адекватные, возможно, весьма непростые тактики поведения.

Поэтому соображения о неактуальности проблемы человека в его движении и развитии (тем более проблемы сверхчеловека как некоего «альтернативного» способа возможности ее решения), во-первых, обычно только представляются обоснованными, само же возможное замечание по поводу несвоевременности темы кажется справедливым, во-вторых, лишь на первый взгляд. Проблема сверхчеловека имеет давнюю историю, а ее обсуждение – серьезную философскую традицию, подкрепляемую именами известнейших мыслителей, целой галереей созданных искусством образов сверхлюдей разного типа, содержания, уровня, предназначения, разного способа оценки и разного, порой противоположного, «знака ценности»… Всё это объясняется тем, что проблемы человека и сверхчеловека неразрывным образом (и вполне естественно) связаны, сама же проблема человека как такового сохраняла для него интерес на всем протяжении существования человеческой культуры и будет оставаться актуальной, пока актуален (т.е. пока существует) сам человек – в самых разных его проявлениях и самоощущениях. И пока он существует – и, в частности, для того чтобы и продолжал существовать – в своей сложной, одновременно и постоянной, и постоянно уточняемой (возможно, расширяющейся) идентичности, – необходимо знать (следовательно, определить), в чем состоит эта его идентичность, позволяющая утверждать, что человек по-прежнему есть собственно человек, что он (пока) не ушел из бытия в своей человеческой особости и специфике, своей бытийной неповторимости, своей незаменимости и ответственности, что он не переродился (и окончательно не выродился), не подменен злокозненными интригами каких-либо космических пришельцев (разговор о которых становится актуальным в последнее время в контексте обсуждения представляющейся все более реальной возможности космических путешествий или даже космических интервенций и межпланетных или даже и межгалактических войн) и т.д., и т.п.

А пока нам нередко доводится испытывать шок от некоторых, например, кадров военной хроники, террористических актов и т.п.: неужели все это делают люди, действительно люди, или это уже действительно существа какой-то другой природы, неведомых науке побочных ветвей эволюции? Ведь ныне, например, вопрос нередко встает даже уже не только о размерах гуманитарной катастрофы, но об обрушении самих исконных человеческих представлений о добре и зле, о мере допустимого для нормального человека, об утрачиваемой опять же нормальным человеком способности чувствовать «чужое» страдание, о справедливости, апеллирующей к совести как сугубо, специфически, показательно человеческому качеству. Известно, что совесть традиционно трактуется как глубоко прочувствованное и ощущаемое, интимно переживаемое осознание человеком своего единства с миром, внутреннего родства и с ним, и с окружающими людьми (положение, объединяющее в культуре философскую этику и христианство), и потому религия, например, считает совесть выше каких-либо идей, ибо идеи преходящи, совесть же неизменно выступает центральной осью, связывающей всех людей в едином ощущении ими и общей своей связи, и общего смысла бытия их как родовых существ, и некой безусловной правды, которая существует или должна обнаружиться и осуществиться. Однако, что странно, из сферы современной науки оказалась почти полностью элиминирована традиционная этическая проблематика, даже в вопросах, непосредственно затрагивающих перспективы существования человека.

И, кроме того, совсем уходит из обсуждения проблема должного, проблема идеала. Отсутствие героя, без которого общество становится безликой, не имеющей духовно-человеческого измерения толпой, уже начинает ощущаться в функционировании не имеющей и подлинной человеческой индивидуальности современной «цивилизьяны», по выражению А.Н. Павленко (Павленко, 2008, с. 75–86), который утверждает, что сам по себе технический прогресс еще не означает развития человека как индивида, как личности, просто человек начинает привычно и бездумно оперировать более широким набором более сложных приборов и механизмов и сам становится (все более) «машиносообразен». Эта бесформенная текучесть бездумно функционирующей массы, которой ничто не сообщает ни смысла, ни сугубо человеческого измерения – тем более не предполагает ни осмысленной цели собственно человеческого развития, ни специфически человеческой духовной наполненности жизни разноязыкой толпы «квалифицированных потребителей», плывущих по инерции, – как бы по определению не подразумевает появления исключительных личностей, будучи материально безлика и духовно безгеройна.

Мир маленьких людей с маленькими интересами и мелкими проблемами, с мелкими ценностями и устремлениями, маленькими мечтами и желаниями, мелкими играми и целями все чаще становится как непосредственной реальностью, так и предметом современного искусства: так, С. Минаев весьма красноречиво называет свою книгу «Духless. Повесть о ненастоящем человеке» (12). Подобная атмосфера и подобное настроение от безысходности и безвыходности пребывания в маленьком мире передаются всем повествованием и в недавней книге В. Брагина «Поколение €700» (Брагин, 2010) через созданный автором образ типичного представителя современного массового слоя, «топ-лузера» – разновидности массового человека, выступающего противоположностью «виннеру» (победителю) и смирившегося со своим вечным, неустранимым, неисправимым, как бы «назначенным» ему «потолком» возможностей, не находя нравственных сил на какую-либо альтернативу… Ощутима при этом как бы перекличка с созданным В. Пелевиным (Пелевин, 2007) известным романом «Generation P» (дающим общемассовое среднестатистическое представление о типичных чертах численно преобладающего «поколения “Пепси”»).

В свое время в подобную же монотонную атмосферу современного ему буржуазного общества с его бездуховностью и лицемерной моралью, перед лицом «растекания» качественного содержания человека, в неподготовленное сознание филистерского мещанского большинства Ф. Ницше буквально вбрасывает свою идею и созданный им образ сверхчеловека. Эпатируя и даже шокируя обывателя непривычной резкой определенностью, полемически заостряя качества своего героя, Ницше рисует образ, сразу ставший как бы вызовом обществу, в котором многие были склонны с некоторым опасением усматривать определенные черты античеловека… Однако истинный смысл его идеи сверхчеловека был направлен все-таки против подобного неадекватного понимания созданного им образа как представляющего его героя античеловеком. Желая создать образ человека активного и ответственного, Ницше в некой эпатирующей, хотя как бы и в неявной, непрямой форме ставил вопрос о качестве современного ему человека, о его способности быть и оставаться человеком в сложных обстоятельствах и неблагоприятных (при всяком возможном способе толкования) условиях, имея в себе и являя миру внутреннюю твердую духовную основу для сопротивления и действия. Герой Ницше представлен несколько тенденциозным способом отчасти еще и потому, что именно в сравнении с его сгущенными, гипертрофированными характеристиками публике будет легче прийти к адекватному пониманию истинной сути и смысла как реально сущего, так и реально должного.

Наименованием для такого сущностного облика, поднимающегося над прежним людским складом человечества, выступает термин «сверхчеловек». Следует сразу подчеркнуть, что под таковым Ницше разумеет не какую-то отдельную человеческую особь, в которой способности и намерения всем известного обычного человека гигантски умножены и возвышены. Слово «сверхчеловек» есть наименование сущности человечества, которое, будучи человечеством нового времени, начинает входить в завершение сущности его эпохи. Только лишь сохранение жизни в неизменном качестве в инерционной перспективе означает тенденцию к деградации. Действительная же цель жизни – в возрастании (возможностей, проявлений…), в усилении (качеств, проявляющих глубину природы и реализацию «замысла о человеке»). Живой и живущий хочет усиления, возрастания, возвышения жизни. Ибо это есть естественное качество здорового живого – не одно лишь сохранение, но развитие, усиление, возрастание…