(Дувал — это такой забор, что ли?) Это я написал. Не хуже других, но тоже, конечно, не годилось.

Мы выбились из сил. Мы вспоминали, как работали вместе Ильф и Петров, но юмор не спасал. Мы говорили, что Михалков с напарником сочинили не что-нибудь, а гимн Советского Союза за одну ночь, но и это не помогало. Мы ничего не могли сочинить.

Утром следующего дня позвонила дежурная:

— У вас до десяти часов. Продлевать будете?

Опять разыскивали Иерусалима Анатольевича (а что делать?), он обещал приехать, но сказал, чтоб собирали вещи. Три номера мы сдали, и все собрались в полулюксе у меня. По привычке опять открыли бутылку (холодильники по-прежнему каждый день регулярно пополнялись). Пили. Ждали. Вхолостую работал в углу телевизор — не слушали. И вдруг глупый Коля крикнул:

— Тихо! Чего, чего он говорит?

Говорил диктор. Конец очередных новостей. И мелькнуло что-то… мафиозная разборка… заказное убийство… личный врач Валентин Безличко… баня… И вспомнился — всем сразу вспомнился — доктор с каплями в нос…

И стало страшно.

Приехал Руся. Мы спрашиваем:

— Вот непонятно — или тут санаторий, или Василий Петрович нас…

— Был санаторий, — сказал Иерусалим Анатольевич. — Потом Василий Петрович его купил. А вчера Василий Петрович его продал. Значит, обратно санаторий.

— А где Василий Петрович, он поправился? — спросил самый глупый из нас Коля Чебулин.

— Он поправляется, — ответил, поправляя очки, Иерусалим Анатольевич. — Он сейчас поправляется в Барселоне, но у него еще дела в Нигерии. Большие дела, поэтому задержится… Вы очень счастливые люди, — сказал еще Иерусалим Анатольевич. — Вы сейчас выйдете с территории, и вас выпустят… вы сядете на троллейбус и поедете по домам…

— Тут же нет троллейбуса. До троллейбуса еще доехать надо, — сказал самый глупый из нас.

— А вы и доедете. Уж как-нибудь доберетесь. Или возьмете левака в складчину за пару сотен тысяч. Или пешком дойдете к вечеру… Вам очень повезло…

По коридору, сильно топая, пробежало несколько человек.

— Руся, — осторожно сказал Илья, — я понимаю, что про песню, про гимн то есть, говорить сейчас не время… Но ты… извините, но вы не можете ли нам объяснить… у Василия Петровича на пальцах написано ГУРАМ… Это странно… Если он настоящий тувинец, или там… и потом, наш гимн — он же весь на этом построен: «Ударь, Василий, по струне…»

— Гурам… — Иерусалим Анатольевич вдруг задышал носом и стал быстро облизывать губы. — Гурам — это Главное Управление Работ… — Тут ему стало плохо.

И к тому же в дверь вошли.

В Москве в это утро по метеосводкам было плюс 3 градуса. А по ощущению настоящий минус. Очень промозгло.

Москва-Токио,

3 ноября — 19 марта 1998

Не люблю унылых. Я сам унылый, но я и себя не люблю. А вот веселых, легких, нахальных люблю. Хотя не очень. Не всегда. Но иногда просто влюбляюсь в них.

Лёдя М. — актер, если правду сказать, никакой. В театре совсем не сгодился, ну а в кино все же снимался и популярность какую-никакую имеет. Потому что фигуристый: туша на центнер с хвостиком, воротничок шестидесятого размера!.. Да нет, даже не поэтому. Проще! На встречах со зрителями, или с девушками знакомясь, или вообще входя куда, он говорит: «Я Владимир М. Я запомнился вам по таким фильмам, как…» А дальше любые названия, хоть «Большой вальс». И нормально! Производит впечатление. И вправду что-то вспоминается, вроде бы незабываемое.

Лёдя и теперь такой, и смолоду таким был. А этот случай еще в застойные времена произошел — при низких ценах и малых деньгах.

— Пойдем, — говорит нам Лёдя, — в Дом кино, погуляем в ресторане. Приглашаю.

Входим все четверо. Лёдя с порога на весь зал:

— Здравствуйте, гости нашего Дома! Приятно видеть, как люди, не связанные с кино, приходят посидеть в обществе известных актеров. Точь-в-точь как в картине «Двойной запал», в которой я, как вы помните, снимался на «Молдова-фильм». Ниночка, накрой нам!