– И живые будут завидовать мёртвым – вздохнул Глебов.

– Бабы на войну пошли! – сказал с досадой сотник Абрамов. – Чую эта кутерьма добром не кончиться. Кровушки прольётся море! Народу много погинет! Кто же рожать-то будет, если и бабы в эту кашу влезут, под пули пойдут?

– Да, это конечно, дурость Керенского создавать женские батальоны – сказал Дубовицкий. – С тем же батальоном Бочкарёвой. Создали для поднятия духа армии! Разве этим можно поднять дух армии?

– Женщины хорошо себя показали на фронте! – горячо возразила Софья.

– Не хочу вас огорчать, Софья Николаевна, но не всегда и не везде. Женщина по природе своей не приспособлена к этой крови, грязи, бойне. Хотя есть исключения. Вы, например.

– Да, - поддержал его Зимин, - под Ряжской. Вот думал: «Всё, пропали!» Наши цепи отходят, за явным преимуществом большевиков. А тут, Софья Николаевна, матерком на бегущих солдат. Те остановились в недоумении, а потом заржали. И со смехов пошли в атаку. Так нас обложила, что у нас было только два выхода. Или застрелится от стыда или пойти в атаку. И пошли, и красных отбросили!

– Она такая, - подхватил юнкер Петровский, - ещё в Москве в конце октября прошлого года на Зубовском бульваре убили пулемётчика, Кольку Игнатьева, нашего, с Алексеевского училища. Красные к пулемёту никого не подпускали. Стреляли. Наши юнкера опасались. А она вышла, легла к пулемёту и отогнала этих красногвардейцев.

– А что удивительного? – сказал Дубовицкий. – Женщины сами дают жизнь, поэтому смерти не бояться.

– Это не я – подал голос прапорщик.
– Я у Никитских ворот была на крыше театра «Унион» почти всю неделю боёв. А это Таня Бархаш была. Наша, с Александровского училища.

– Она здесь? В армии?

– Нет, на Кубани. Дойдём – увидимся.

– Это разумеется.

– Вы правы, генерал, - сказал сотник Абрамов. – Никак не могу привыкнуть, что женщина может умереть. Тем более молодая. Хотя сколько их мёртвых повидал! Она жизнь должна давать! Как она может умереть? Ну, ладно, лет в восемьдесят.

– А сколько вам лет, Софья Николаевна?
– спросил Дубовицкий, - извините за бестактный вопрос.

– Двадцать один.

– Ага. Значить вам будет восемьдесят лет в семьдесят седьмом году? Что, интересно тогда будет?

– Нас с вами не будет! – сказал сотник. – А вы живите, Софья Николаевна. По возможности до девяносто седьмого года.

Софья улыбнулась.

– Мы отвлеклись, господа – прервал их Боровский, - подвиги прапорщика де Боде всем хорошо известны. Мы здесь разбираем не её лихость, а её проступок с петухом, будь он не ладен. И ещё, Софья Николаевна, мат в устах молодой барышни не уместен. Вы дворянка, баронесса, офицер и вам опускаться до уровня базарной торговки, до уровня хама, простите, не к лицу. Возможно, в ситуации под Ряжской ваш мат был необходим, но это исключение. Итак, продолжим. Будьте так любезны, баронесса, скажите: как так получилось с этой несчастной птицей, и как об этом Корнилов узнал?

Де Боде встала постройке смирно и доложила чётким голосом:

– Он не узнал, он лично увидел. Виновата.

– Сядьте, баронесса, мы вам тут не враги, и расскажите всё по порядку.

Софья повиновалась. Фуражка её сдвинулась на затылок, обнажив коротко стриженные густые тёмные волосы, большие голубые глаза смотрели спокойно.

– Мы последние вернулись из-под Хомутовской. Всё, что могло быть съедено на постои – съели. Я поймала этого петуха, а когда отрезала ему голову, тут меня и увидел Лавр Георгиевич. Как заорёт: «Где взял? Купил? Нет? Под арест!»

– Так ты голодная, второй день? – удивился Боровский.

– Так точно.

– Безобразие. Ну, продолжай.

– Что продолжать? Всё. Я бы заплатила, да чем? – развела руками Софья.

– И так, господин казак – сказал подполковник Глебов, обращаясь к хозяину петуха, - вас устроит некая компенсация за вашу птицу?

– Что? – не понял хозяин петуха.

– Да какой он казак? – сказал сотник Абрамов, он, опираясь левой рукой на шашку, скручивал цигарку. – Иногородний. Сыны-то где?

– А Бог их знает, господин казак. Были в армии.

– Значить – у большевиков – уверенно сказал сотник. – Земельку им пообещали большевики. А где они её возьмут? У нас!

– Так хочется, что бы всё по справедливости было. Что бы у всех всё поровну было – робея, не уверенно сказал иногородний.

– Поровну? А земля-то, она не ровная, она бугристая. Мы, казаки, эту земельку кровью поливали! От татар да турок её отбивали! А вы пришли незнамо откуда – и теперь – поровну! Ну, хорошо. Разделим мы её поровну. Пшеницу засеем. У тебя, положим, на пригорке, а у меня в низинке. А лето жаркое. У тебя урожай сгорел, а у меня нет. И что? Ты, мужик, ко мне придёшь моё добро отбирать?