– Это нормально.

Маленький человечек снял очки, чтобы протереть стекла, и этот жест напомнил Юберу мистера Смита.

– Вас надо будет спрятать на несколько дней. Было бы безумием покидать город в таких условиях. У вас нет ни одного шанса прорваться. Способ, которым вы убежали, заденет их за живое, и я могу вам гарантировать, что они приложат все усилия, чтобы схватить вас.

Юбер об этом догадывался, но перспектива прятаться, оставаясь в этом городе еще некоторое время, совершенно ему не нравилась.

– Действительно нет никакого способа действовать по-другому?

– Хотите попытаться в одиночку? – отозвался маленький человечек. – Направление на юг вам известно, это туда. Но на меня не рассчитывайте.

– Хорошо, – сдался Юбер, – я сделаю все так, как вы считаете нужным.

"Голиаф" показал на дверь в глубине комнаты.

– Заходите туда. Это моя спальня. Там вы и спрячетесь.

Юбер нахмурил брови.

– Этого будет достаточно?

– Лучшего я вам предложить не могу, к сожалению. Я рискую так же, как и вы.

– Простите.

– Снимите эту форму. Я достану вам другую одежду. Теперь идите в ту комнату. Мы поговорим более серьезно сегодня вечером. Мое слишком долгое отсутствие в лавочке может привлечь внимание.

Он вернулся в мастерскую, а Юбер прошел в соседнюю комнату. Ставни были закрыты, в комнате царил полумрак и стоял неприятный запах. Юбер с сожалением вспомнил о безупречной чистоплотности шпетов.

Он снял форму, оказавшую ему такую большую услугу, бросился на кровать и почти сразу заснул.

Был вечер воскресенья. К этому времени Юбер прятался у маленького еврея-сапожника уже больше тридцати часов, и с него было больше, чем достаточно.

Его первой мыслью после побега было как можно скорее добраться до Афганистана, чтобы затем вернуться в Вашингтон. Ему казалось, что дело провалилось, и поправить уже ничего нельзя.

Выспавшись, он посмотрел на вещи уже иначе. Монтелеоне стал причиной его ареста, но рассказал он не все. А молчал он потому, что боялся за самого себя. Юбер думал, что, шантажируя его, угрожая сунуть по горло в дерьмо, сможет заставить его раскаяться в своей вине.

Юбер размышлял над этим целый день. Милиция с остервенением ищет его, пускай. Были жуткие облавы у шпетов, подтверждавшие, что его по-прежнему принимали за немца; но они не могли обыскать в городе каждый дом, остановить каждого прохожего. Это было невозможно...

И уж, конечно, у них не могло возникнуть мысли, что у беглеца хватит смелости вернуться туда, где его арестовали – вернуться к Монтелеоне.

Хорошенько все взвесив, Юбер счел, что может действовать.

– Сегодня вечером мне надо выйти, – объявил он "Голиафу".

Тот посмотрел на него изумленным взглядом.

– Вы сумасшедший.

– Нет, не думаю.

Не раскрывая цели вылазки, он изложил свою точку зрения и сумел убедить собеседника, что он не очень рискует, при условии, что будет избегать общественного транспорта, такси и не станет выходить из города.

– Мне нужно оружие, – сказал он в заключение. – Я не хочу, чтобы меня арестовали снова. И еще часы.

"Голиаф" немного подумал.

– Я думаю, – ответил он, – что вы всегда действуете по собственному разумению. Значит, надо вам помогать. Я достану вам оружие, но вы дадите мне слово не возвращаться сюда, если у вас будет малейшая неприятность. У меня нет никаких причин рисковать в операции, смысла которой я не понимаю.

– Даю вам слово.

Еще вчера "Голиаф" достал Юберу поношенную одежду, похожую на ту, что носят обычные люди. Он ушел в лавочку, витрина которой была закрыта по причине воскресенья, и вернулся через несколько минут с револьвером "маузер", выпущенным до 1914 года.

– Вы стащили его в музее? – спросил Юбер, смеясь.

– Его очень аккуратно хранили, и работает он хорошо. Барабан полный, но других патронов у меня нет; вам придется довольствоваться этими в случае стычки.

– Спасибо, – сказал Юбер, взяв оружие.

Оно было тяжелым и очень хорошо ложилось в руку. Юбер осмотрел его, потом сунул за пояс. "Голиаф" дал ему часы.

– Скажите, – спросил Юбер, – в этой стране у прислуги в воскресенье действительно выходной?

– Да, это абсолютное правило.

– Без исключений?

– На исключения посмотрели бы очень плохо.

Он думал о Марии, домработнице Монтелеоне, он не имел никакого желания встречаться с ней. На этот раз он намеревался воспользоваться восьмичасовой сменой охраны, поскольку темнело в семь.