Пара мужиков с явными признаками похмелья бродила перед зданием станции. Еще двое осматривали кареты.

Сосед нашего кучера, попавшийся мне в коридоре, тоже был здесь. Он стоял возле повозки, держал в руках хомут и, кажется, пытался вспомнить, для чего тот предназначен.

Я взглянул на небо. Оно, как обычно, было чистым – ни облачка, ни тучки, ни малейшей надежды на дождь. Проклятая засуха! Я ослабил галстук, еще раз вытер испарину.

Прежде чем убрать платок в карман, я расправил его на колене и аккуратно сложил. В углу красовалась моя монограмма, вышитая темно-синей нитью. У меня таких было с собой полдюжины – подарок сестры, страдавшей сильным нервным расстройством и пребывавшей в лечебнице. Дуня сама украсила платки вензелями. Доктор утверждал, что это свидетельствует об улучшении ее состояния. Дай-то Бог. Впрочем, мне и самому казалось, что в последнее время взгляд сестры стал куда более осмысленным, а в речи даже наметилась некоторая связность.

Говорят, дарить платки – к слезам. Наверное, Дуня никогда про это не слыхала.

Скрипнули ступени, и с крыльца спустился Мериме, с удовольствием попыхивающий трубкой.

– Кучер отправился за багажом, – сообщил он. – Скоро поедем.

– Как? Он уже позабыл о своих страхах?

– Нет, просто взял себя в руки.

– Мне казалось, что он на грани истерики.

– Он ее успешно перешагнул, – сказал Мериме и усмехнулся. – Теперь наш возница в полном порядке. Грубой натуре не требуется много времени, чтобы прийти в себя. Подобные субъекты в психическом отношении куда устойчивее нас с вами.

– Меня удивляет, что он так быстро отошел от морфия, – сказал я. – Я думал, что успокоительные лекарства клонят в сон.

Мериме взглянул на меня с лукавой улыбкой и спросил:

– Какого морфия?

– Того, что вы ему вкололи.

Доктор рассмеялся и проговорил:

– Мой дорогой Петр Дмитриевич, морфий я трачу только для того, чтобы облегчать боль. Понимаете? Чисто физическую, которая бывает подчас нестерпимой. Неужели я стал бы тратить его на пьянчужку, которому приснился кошмар?

– Что же вы ему дали?

Мериме махнул рукой и ответил:

– Ничего особенного. Питательный раствор.

– И это подействовало? – Я был поражен. – Так быстро?

– Как видите. Немалое значение имеет психологический эффект. Кучер, как и вы, решил, что я дал ему морфий. Он знает, что опиат должен успокаивать – вот ему и полегчало. – Мериме довольно улыбнулся.

В этот момент на крыльце появился кучер. Он тащил наш багаж.

– Ну что, как самочувствие? – весело поинтересовался Мериме.

– Гораздо лучше, доктор, – прокряхтел кучер, направляясь к нашей карете. – Спасибочки вам. Дай Бог здоровьица.

– Не за что, – отозвался Мериме, попыхивая трубкой.

– И после этого вы скажете, что медицина – не шарлатанство? – решил я его поддразнить.

Доктор приподнял брови и осведомился:

– Я разве не помог пациенту?

– Помогли, – был вынужден признать я. – Результат налицо.

– Тогда в чем дело? – Мериме пожал плечами. – Какие могут быть претензии ко мне?

– А как насчет его похмелья? – спросил я, наблюдая за тем, как кучер укладывает вещи.

Один чемодан он уронил, другой никак не мог поднять на нужную высоту.

– Я дал ему немного спирта. Разбавленного, конечно.

Из дверей станции вышел Никифор Бродков и направился к нам. Мы обменялись приветствиями.

– Я увидел из окна, что вы собираетесь в дорогу, – сказал лесничий извиняющимся тоном. – Я все еще могу воспользоваться вашей добротой?

– Конечно, – ответил я, хотя мне очень хотелось придумать какую-нибудь отговорку.

Минут через двадцать мы уже разместились в экипаже. Бродков устроился напротив нас с доктором. Рядом с собой он положил большой и, судя по всему, довольно тяжелый мешок. Кучер сидел на козлах немного косо и неуверенно. Но он торжественно поклялся доктору, что довезет нас прямехонько до Кленовой рощи.

– Похоже, ты славно провел время, приятель, – обратился к нему лесничий.

В ответ на это кучер недовольно кашлянул. Вероятно, если бы не наше с доктором присутствие, он не преминул бы сообщить Бродкову, что думает по поводу деревенщин, сующих нос в чужие дела. Но этот пьяница чувствовал себя виноватым перед нами, поэтому сдержался.

– Поезжай, – сказал я. – И поаккуратней.

Кучер молча щелкнул хлыстом, и экипаж тронулся с места.

Когда мы набрали какую-никакую скорость, Мериме обратился к лесничему:

– А ты, любезный, никого не подозреваешь в этих жутких совершенных убийствах?

Тот с серьезным видом покачал головой и ответил:

– Я нет, но отец Василий говорит, что это Господь покарал грешников. Хотя, честное слово, не могу взять в толк, что такого могли совершить эти женщины, чтобы прогневить Бога.