Та с притворной строгостью махнула на него рукой: он всегда привязывался к старухе…

– Матушка, барыня, Арсений из Питера вернулся… – озабоченно доложила она хозяйке. – Ну, только ничего не привез… И сам, говорит, едва ноги унес…

Все взволновались. И Зина, шумя юбками, сразу унеслась за Арсением. Он ежегодно по первопуточку ездил в Петербург продавать яблоки и всякую другую деревенскую снедь, а на вырученные деньги покупал там сахар, чай, вино и прочее.

– Вот он!.. – крикнула раскрасневшаяся Зина с порога.

Арсений, почтенный, чистоплотный старик с круглым, бритым лицом, солидным брюшком и сдержанными манерами, помолился от порога на образа, степенно подошел к Прасковье Александровне к ручке и так же степенно раскланялся с Пушкиным и с барышнями. Зина так вся ходуном и ходила: вот еще китайские церемонии!..

– Ну, что там еще такое? – спросила Прасковья Александровна. – Правда ли, что ты не привез ничего?..

– Ничего-с… – подтвердил Арсений. – Свое все продал, а закупить не успел ничего… И подводчиков своих бросил, а сам поскорее на почтовых поехал, чтобы упредить вас на всякий случай…

– Да в чем дело?

– А все это волынка там идет, кому на престоле быть… – отвечал Арсений, видимо, не одобряя. – По улицам везде разъезды конные пущены, караулы выставлены и полиция ко всякому привязывается, что вот, прости господи, собака цепная… Все опасаются, как бы чего не вышло… Николая-то Павлыча, сказывают, в гвардии не больно уважают…

– А Константина Павловича обожают? – рассмеялся Пушкин.

– Может, и его не очень уважают, но главная вещь, каков он там ни на есть, а все же законный… – солидно сказал Арсений, которому не понравилось, что Пушкин в таком важном деле зубы скалит. – Конечно, не нашего ума дело, сударь, но мы по-простому так полагаем. Очень, которые опасаются, что при Каскянкине Павлыче полячишки наверх полезут, а все-таки закон – это закон…

– А немцы лучше? – опять рассмеялся Пушкин. – Известно, хрен редьки не слаще…

Арсений махнул только рукой… Дамы еще и еще раз заставили его повторить все, что он там видел и слышал. На всех лицах были недоумение и тревога. Пушкин замолк и нахмурился.

Немного погодя, не оставшись, как обыкновенно, ужинать, он простился со всеми и быстро зашагал снежной дорогой к Михайловскому. Он решил ехать в Петербург. В суматохе его, вероятно, там не заметят, а если что разыграется, он будет на месте. И он, шагая, обдумывал, как поумнее все это дело наладить. В гостинице, понятно, остановиться нельзя. Нельзя заехать и к кому-нибудь из своих великосветских приятелей, которые враз разболтают все. Лучше всего будет поехать прямо к Рылееву и от него узнать все, как и что…

– Ах ты, косой черт!.. – вдруг выругался он, останавливаясь: матерый русак, ковыляя, перебежал ему дорогу. – Чтобы тебя черти взяли!..

Это считалось в народе очень дурной приметой, и Пушкин был раздосадован… Он подходил уже к своим любимым трем старым соснам на границе михайловских владений, как услыхал в темноте скрип полозьев и пофыркивание лошади. Он посторонился в сугроб.

– Никак Александр Сергеич? – послышался из возка знакомый голос.

Это был поп Шкода со своим верным спутником Панфилом, дьячком и политиком.

– Ах, чтоб тебе провалиться, батька!.. – с досады воскликнул Пушкин. – Ведь знаешь же, что встреча с попом – это еще хуже зайца, а лезешь…

Попик с Панфилом засмеялись.

– А что новенького слышно? – спросил отец Шкода.

– А, поди ты к черту!.. – выругался Пушкин. – И какого черта тебя тут в темноте носит!..

Отцы духовные закатились веселым смехом.

– Ага!.. Не любишь… Бога опровергать – это сколько угодно, а попа боишься… Эх, вы, Аники-воины!.. Ну, прощай, коли так…

Пушкин сердито зашагал к дому: «Приметы скверные, ехать нельзя… Но, с другой стороны, там, может… Нет, поеду, наплевать…»

Вокруг в темных полях стояла глубокая тишина – только где-то за Соротью, на деревне, упорно лаяла собачонка… Потом в лесу сова жалобно прокричала. Это был тоже недобрый знак… Пушкин, входя, сердито хлопнул дверью, но, увидев Арину Родионовну, смягчился…

– Мама, собери мне с Якимом все, что нужно в дорогу на короткое время, – сказал он. – Я еду на рассвете в Петербург…

Старуха удивленно посмотрела на него. Она хорошо знала, что ему ехать никуда нельзя. Он угадал ее мысли.

– Няня, прошу тебя не вмешиваться в мои дела!.. – решительно сказал он. – Мне многого с собой не надо, только то, что войдет в кожаный чемодан…

В почти сонном доме началась беготня. В кабинете Пушкин остановился в задумчивости над ворохом бумаг на столе. Неожиданно тихо вошла Оля. Сильно исхудавшее и бледное лицо ее было все в слезах.

– Ну, ну, ну… – нахмурился он. – В чем дело? Я еду всего дня на два, на три, а потом назад…