Шрифт:
– Билетов не достать, – сказала Вера грустно. – Самый сезон, причем к концу идет, все как раз уезжают...
– Попросим дядю Гошу, поможет. У него тут весь город в друзьях и знакомых.
– Нет уж! – решительно сказала раскрасневшаяся Вера. – Не буду я сбегать. Отпуск догуляю до упора. С пляжа не вылезу, к дяде Сандро съезжу. Без него.
Лаврик осторожно спросил:
– А не получится так, что нам потом придется вас разнимать? Вернее, его оттаскивать?
– Да нет, – сказала Вера. – Есть у него положительная черта: даже пьяный, рук не распускает. Ссорились пару раз... Словес – да, будет выше крыши, и самых матерных. А вот драться точно не полезет.
– Ну, вам виднее, – сказал Лаврик. – Еще стаканчик?
– Нет, спасибо, мне достаточно... Ребята, вы фотографии сожгли?
– Еще вчера ночью, как и собирались, – не моргнув глазом, солгал Лаврик.
– Спасибо... Ну, я пойду...
Она встала и вышла ничуть не шаткой походкой.
– Ну вот, – сказал Мазур. – Зря ребята вчера по городу болтались, да и сегодня...
– Кто ж знал... – сказал Лаврик.
И вдруг, как с ним не раз случалось, моментально переменился: движения стали экономными, резкими, с лица исчезла беззаботность. Он присел на корточки, порылся в своей сумке и извлек муровское удостоверение. Подбросил его на ладони, пропел, не стараясь подражать хрипоте барда:
– Побудьте день вы в милицейской шкуре,
вам жизнь покажется наоборот.
Давайте выпьем за тех, кто в МУРе,
за тех, кто в МУРе, никто не пьет...
* Из песни Владимира Высоцкого (1938—1980) «День рождения лейтенанта милиции» (1965).
– Кирилл, доставай свое. Пойдем смотреть жизнь наоборот. Проще говоря, самое время потолковать по душам с милой тетей Фаей, она же – Фиона. Расклад такой: тебе про нее практически ничего не известно – кроме того, что она змея подколодная. Я тебе буду рассказывать ее жизненный путь, а ты можешь иногда подкидывать реплики, вообще работать доктором Ватсоном. Так оно гораздо выгоднее с точки зрения психологии – когда я ее биографию излагаю не ей самой, а своему напарнику, а ее в упор не вижу... Пошли?
Мазур вышел следом за ним. Покосился на Лаврика – лицо у того стало собранным, жестким, даже хищным. Это было давно знакомо – Лаврик-На-Тропе-Войны. Но не было никаких сомнений, что в дом к Фаине он войдет совершенно другим, с милой улыбкой, хоть ангела на икону с него пиши...
Лаврик шагал неторопливо, мурлыча под нос:
– Аванти пополо, де ля рискосса!
бандьера росса, бандьера росса!*
* Итальянский вариант песни «Красное знамя» — неофициального гимна антифранкистских сил во время гражданской войны в Испании 1936-1939 гг. Прим. автора.
Постучался, и они, услышав позволение войти, вошли. Хозяйственная тетя Фая появилась из кухни, вытирая руки о фартук, спросила со своей всегдашней обаятельной улыбкой:
– Ребята, не за вином ли? Мне не жалко, но рано еще совсем... Отпуск отпуском, а все равно...
– Да нет, – сказал Лаврик, как и ожидал Мазур, улыбаясь не менее обаятельным образом. – Мне бы позвонить...
– Конечно, Костенька. Ты ж знаешь, где телефон...
Лаврик вошел в гостиную, снял трубку, накрутил номер, показавшийся Мазуру короче обычного городского:
– Я это. Ну как? Совсем? Ладушки...
Положил трубку и, уставясь на тетю Фаю уже не так обаятельно, сказал с расстановкой:
– Ребус какой-то получается, тетя Фая. Вы сейчас Вере говорили, что ее загулявший муженек звонил... Только как такое могло быть, если сегодня ни вам никто не звонил, ни вы – никому?
Ее улыбка стала самую чуточку тусклее:
– А с чего ты это взял, Костенька?
Лаврик безмятежно сказал:
– Да с того примитивного факта, синьорина Фиона, что ваш телефон третий день на подслушке.
Он достал удостоверение, сначала подержал, чтобы она успела все прочитать, потом раскрыл и тоже подержал в таком виде достаточно долго.
Послал Мазуру выразительный взгляд, и тот проделал те же манипуляции со своей красной книжечкой. Лаврик сказал доверительно:
– По правде говоря, синьорина Фиона, у нас и другие удостоверения есть, потяжелее, но мы только эти взяли, чтобы лишний раз народ не пугать. Тихо тут, благостно... Ну что, сядем рядком и поговорим ладком?
Он первым уселся в кресло, кивнул Мазуру на другое. Тетя Фая так и стояла посреди гостиной. Ее лицо не исказилось никакими такими гримасами, какие любят описывать авторы скверных детективов – всего-навсего улыбка исчезла с лица, в глазах появилось что-то новое, жесткое. Мазур присмотрелся к ней внимательно: она выглядела моложе своих лет, ничуть не расплылась, в темных некрашеных волосах ни единой седой ниточки. Вполне привлекательная, хорошо сохранившаяся в свои пятьдесят шесть женщина, если бы надумала вдруг выйти замуж за кого-то близкого возрастом, то явно не для того, чтобы разговоры разговаривать. А уж в двадцать два – он прекрасно помнил фотографию из личного дела – и вовсе была красотка.
– Костя... – начала она.
Лаврик бесцеремонно прервал:
– Милая вы наша Фаина-Фиона, помолчите пока, идет? Возмущаться что-то не пытаетесь, права не качаете... Это понятно. Хотите знать, что мне известно. Да ради Бога... – он открыл свою тощую папочку, извлек оттуда несколько фотокопий документов большого формата с подколотым к каждому скрепочной машинописным листом русского перевода, показал ей: – По-моему, достаточно мне известно, а? Тут и личное дело, и подписка, и заявление с просьбой принять в партию... ну, конечно, не в ВКП(6), а в ту, что называлась Партито Национале Фашиста*. Может и приняли бы, но тут из Крыма и немцам, и вашим хозяевам драпать пришлось. Вы посидите пока, помолчите, спешить нам некуда. Мой напарник вашу историю знает в самых общих чертах – бумаги только что подошли, прочитать не успел, так что я уж ему изложу кратенько, чьим он гостеприимством пользовался и чье винцо попивал.