Во все века разбойникам на больших дорогах приходилось зачастую грабить и нищих. Такое действо обязательно, уже только для того необходимо, чтобы утвердиться им, «радетелям за свободу народа» в данной жизни на… пятьсот лет вперёд. Правда, так не бывает, особенно, в России. Такой вот суровой ментальности страна. Каждая сестрёжка получает по серёжке… Пусть не сразу, но получает. Утверждаясь, хищник, чаще всего умело прячет собственную волчью пасть и окровавленные клыки если не под овечьей маской, то под «благими намерениями», смешными, нелепыми и… дикими.

Всё для бандитов происходит, как нельзя, лучше. Они напялили «законодательно», на полных лохов, на овец этакие… образные волчьи шкуры. Впрочем, подобных, «прикидов» самых натуральных, настоящих хищников довольно много осталось на поруганной земле (и в ней) после бандитских разборок, и вот теперь «мелкие, простые людишки», потерявшие самые элементарные права… щеголяют в таких шкурах. Они – не лояльные граждане и даже… экстремисты. А вот те, кто вгоняет в гроб не сотни, а многие миллионы людей, белые и пушистые. Полномочным представителям голи перекатной даже кажется, что они свободны, когда критикуют поступки какого-нибудь важного господина из бывших… товарищей или зоновских граждан.

Но тем-то по барабану пустые затеи «ничтожных низов», бунтующих на коленях. До фонаря! Пусть про них смерды, то бишь ряженные в волков, овцы, произносят шёпотом и невнятно то, что желают. Никто не услышит, да и слушать не станет пустое блеянье. Да и такая гласность на руку разбойникам, ибо она-то им и позволяет очень часто чужое, народное объявить своим, личным. Свобода ведь! Кто успел, тот и съел.

Об этом сейчас вдруг стал думать Прохоров, да порой и произносить мысли вслух. Устал он от долгого пути, вот и уже начал говорить… Даже спорил с кем-то не видимым, горячо возражал ему… Но ведь не понимал, что в его-то личной беде совсем не виноваты те, кто не очень-то и думал, то есть переживал за судьбы народных масс. Его ведь из собственной квартиры выгнал не премьер министр России, а родная дочь, милая Аннушка. Впрочем, нет, он, родной отец не очень доброго создания, не мог называть даже сейчас, в трудное для него время, свою дочурку… невоспитанной. Может быть, она справедливая? Или не совсем? Но она… хорошая.

Просто чего-то девочка недопонимает. Да и, может быть, он вот сам во многом виноват, не сумел сделать её жизнь счастливой и радостной. Не научился воровать и грабить, брать взятки… Остался человеком… старой формации.

Анюта запросто полгода назад сказала ему:

– Папа, ушел бы ты от нас с мамой. Нет от тебя толку никакого…

– Куда же я пойду, доченька? Родственники мои, почти все перемёрли… Да если уж я тебе с матерью не нужен, то… кому-то и подавно, будто кость в горле.

Прохоров с некоторой надеждой посмотрел на свою жену, сухонькую женщину, ставшую в последнее время очень суровой. Но жалости или участия к своей судьбе не прочитал в её маленьких и злых глазках. Ведь он почти тридцать лет прожил вместе с этой женщиной, и ведь многое доброго и даже материального в их совместной жизни создал своими, собственными руками. Пусть не всё так блестяще получилось, как у других. Но зато ведь, они теперь не на улице. Да и не так бедны, как многие. Теперь его жена Вера Григорьевна предприниматель, имеет частное ателье и пару магазинчиков. Ведь когда он работал, сумели же, как-то, подкопить денег для таких вот надобностей.

– Нашу трёхкомнатную квартиру делить бессмысленно,– как бы, со вздохом сказала ему Вера Григорьевна.– На мои деньги не рассчитывай! Всё в дело пойдёт. Да и ты здесь, Захар Алексеевич, не причём. Сам понимаешь, Анна, скоро замуж выйдет…

– Как же не причём! Ведь я и главным инженером одно время работал на заводе металлоконструкций. Да ведь в Луговске меня многие знают.

– А что толку? Тут почти каждый каждого знает. Многие делали вид, что тебя уважали. Что сейчас? Тебя с треском с завода не вышибли за… вздорный характер,– ухмыльнулась Вера Григорьевна.– А дочери нашей Анюте строить жить надо. Ты ведь отец… понимаешь. Не хвост собачий.

– Ничего не понимаю! – Откровенно признался Прохоров.– Да и за кого она-то выйдет? Ведь с её… характером и поведением…

– Я то, папаня, выйду… за кого-нибудь, пусть за Мишку или Владимира Петровича… Петрович вот он – человек, свою квартиру обязательно детям оставит и жене. А ты… Ты лучше о своей шкуре сам теперь заботься! Надоело нам с мамой тебя кормить!

– Шкуре?! Да я, всего-то, три месяца не работаю… в силу обстоятельств. – У Прохорова глаза чуть не выпали из орбит.– И такое ты, Аня, говоришь, не очень хорошее, о родном отце? Чем же я тебе помешал в жизни-то?

Печальные очи Аннушки тоже своеобразно среагировали на ситуацию. По её щекам покатились горючие слёзы. Откровенные, идущие от души. Если, конечно, она таковую имела. Здесь его, Захара Алексеевича, явно перестали понимать. Что не уважали и раньше, он знал, но терпел… Ради того и терпел, чтобы у Ани, дочки его, был отец, а не какой-нибудь там… балбес из местной секты йогов… с чётко выработанной забугорной программой. Возможно, все беды в его семье и шли от местного ашрама.

Ведь в их подмосковном городке прочно обосновался сплочённый коллектив граждан, объявивших себя представителями седьмой или восьмой человеческой расы. Бесподобный и наглый народец… Впрочем, не все из них таковые. Большей частью среди «избранных» люди потерянные и зомбированные… оттуда, из-за бугра. Давно уже ведь земная теология стала одной из сфер политического влияния и негативного воздействия на массы. Так на всей Земле-матушке.