Пока дух человеческий всматривался в свое предназначение, плоть его терзалась мощными конвульсиями войны. Ему приходилось не легче, чем человеку, когда тот в горячечном бреду сознает, что его спасет лишь холодная голова, и великим усилием заставляет себя обдумывать и точно исполнять лечение.

Воюющие народы теперь напрягали последние силы — одна сторона, чтобы оттянуть гибель, другая — чтобы завоевать скорую и решительную победу. Огромные флотилии несли громадные армии к вражеским берегам. Громадные воздушные флоты уничтожали город за городом. Грохочущие машины и орудия сталкивались на лугах и сожженных нивах, над пожарищами деревень. Отступающий враг взрывался, горел, страдал. Повсюду малые члены его тела принимали дисциплину и опасности, терпели боль, увечья, смерть в простой надежде, что их жертва спасет других и приведет к более счастливому миру. Их хрупкую плоть терзали и калечили бездушные снаряды и дьявольски-изобретательная жестокость собратьев-смертных. Людей подвергали научно-обоснованным пыткам или просто уничтожали тысячами, как уничтожают паразитов — самым дешевым из доступных способов. А другие, свободные граждане и борцы, тонули в море, рушились с неба, гибли под развалинами домов, сгорали, оставляя после себя головешки обугленной плоти и почерневших костей.

Эту телесную агонию претерпевал и сам дух человеческий, ведь их плоть была его плотью. И душевные муки гибели не были чужды ему, ведь он пребывал в каждом из них. Но, при всех этих бедствиях и вопреки им, он все яснее различал правду о себе.

— Как удивительна и тонка, — говорил он себе, страдая, — взаимосвязь между этими малыми созданиями и мною. Если они не подчиняются полностью моей воле, меня разрывают внутренние противоречия; однако же если эти клетки моего тела отринут свою истинную личность и станут простыми клетками, простыми шестеренками, бездуховными частицами, целиком послушными бездушной организации целого, я сам, мое истинное Я, кану в ничто. Ведь я существую только как единство духа во всех и каждом из моих членов. Мне осталась одна последняя надежда: что они по собственной, свободной воле, а не по принуждению, подчинят себя общему благу и Духу. Но ведь и этого недостаточно. Обуздывая себя, они должны еще и сохранить бескомпромиссную верность собственной индивидуальности и уникальности.

Дух человеческий видел, что в этом и состоит теперь его дело. Он должен точнее вдохновлять свои члены. Бесполезно было бы пробуждать в них смутную верность Духу. Он должен открыто объявить, чего требует от них Дух в данный момент истории.

И вот он принялся очищать свои мысли и прояснять вдохновение своих членов — прямо здесь, на пороге лихорадки. В то самое время, когда наиболее социально-умудренные люди принялись, наконец, исполнять его прежние предначертания, пропагандировать волю к общественной дисциплине и мировому планированию, ему пришлось отыскать в себе силы, чтобы пробудить в наиболее духовно-чутких новую нежность к индивидууму, к искренним душевным движениям. Многим его членам, как прежде и ему самому, чудилось, что эти направления противоречат друг другу, на деле же, они были необходимыми половинами целого.

И потому дух человеческий провозглашал свое новое послание в сердцах истерзанных войной людей всех стран.

— Вспомните великого пророка Любви, — говорил он. — Вы понемногу начали перерастать границы его учения, но одновременно забыли истину. Бесспорно, он внушал вам сомнительные догмы, заявляя, что человек бессмертен и что Бог — его любящий отец — что совершенно непостижимо для человека. Но в то же время он помог иным из вас увидеть, что все люди — части друг друга, и что лишь в деятельной любви к ближнему, к товарищу, спасение человека. А потому будьте нежны — о, всегда нежны к отдельному человеческому существу. Вам придется планировать, потому что ваш мир в беспорядке. Вам придется управлять, в нынешней крайности вам не приходится даже чураться применения бомб, танков и пулеметов, поскольку иные из врагов Духа очень сильны и слишком извращены, чтобы прислушаться к иным средствам убеждения. И порой вы, обладая силой, чувствуете, что не применить ее в полной мере — предательство. Но пусть ваша твердость пребудет в вечном браке с нежностью. Даже повергнутый, но все еще опасный враг — человек и сломанное орудие Духа. И маленький безымянный человек, работающий на заводе и возвращающийся домой измученным и безрадостным, имеет право на бесконечную нежность даже тогда, когда по глупости или из слепого самолюбия сопротивляется вашим благодетельным планам. И пусть все правители огненными буквами выжгут у себя в памяти, что если их планы не дадут безымянному человеку крылья и свободу их использовать, планы эти напрасны.

Миллионы за миллионами смутно отзывались новому вдохновению. Люди, подавленные большими и малыми, злобными и благонамеренными тираниями, как никогда жаждали свободы. Их смертельно измучила дисциплина, приказы, структуры, номера и правила. Они желали одного — покончить с войной, вернуться к мирной жизни, к хорошей работе, заработать деньги на удовольствия. Те, кто обладал властью денег, еще сильнее мечтали о свободе от тех ограничений, которых требует поиск себя. И эта огромная жажда свободы только здесь и сейчас оборачивалась желанием свободно служить Духу в единстве индивидуальностей, в целом же, то было желание наслаждаться жизнью, ни за кого не отвечая.

Большинство людей охотно принимали смутные послания духа. Их ждали и люди доброй воли, и те, кто желали вернуть свои прежние неограниченные вольности. И последние перекраивали новое писание под собственные цели. Тогда верные обществу, требующие плана, осудили новую жажду свободы как уловку врагов общества. Очень немногие принимали ее как завершение их личного евангелия.

И в который раз, дух человеческий не сумел вдохновить свои члены — отчасти, быть может, из-за слабости и недомыслия новых пророков, но больше из-за непреодолимого сопротивления тех общественных сил, которые неумолимо перемалывали человечество, выстраивая из него жестокий безжизненный муравейник.

Звонили победные колокола. Трубили трубы и развевались флаги. Войска проходили парадами по всем городам. Толпа ликовала. Люди приветствовали золотое, но призрачное будущее. Прошлое осталось лишь болью в памяти. Никто, кроме калек и сирот, не хотел о нем вспоминать.

Колокола звонили о победе, о мире, о том, что черная полоса жизни миновала, о возвращении на гражданку, о приближении чертовски хороших времен; и о торжестве Духа (так говорили победители) над силами зла, едва не завоевавшими планету.

Но дух человеческий не слишком ликовал — ведь вслед за одной доблестно отраженной угрозой надвигалась новая. Один приступ болезни отступил, но болезнь не прошла. Куколка готовилась к великому преображению, но мотылек был еще скован коконом и в каждой клетке его ослабленного лихорадкой тела таился паразит.

Дух человеческий, вопреки надежде, с опасением взирал в будущее.