– Этот Хирам очень подозрительный, – сказал Петер Хансу, – Я хочу допросить его слугу на всякий случай. Мы попугаем его вот этим, и он всё расскажет.

– Мы не станем его убивать? – обеспокоенно спросил Ханс.

– Пока в этом нет надобности…

Они старались красться осторожно, и всё же наделали шуму, к тому же освещали дорогу факелом. Но слуга проснулся лишь, когда они вплотную подошли к нему. Он страшно испугался, увидев вооружённых людей, замахал руками и что-то залопотал. Петер немного знал этот язык.

– Ты рус? – спросил он слугу.

– Да, я русской земли, – закивал слуга.

– Говори медленнее, – приказал ему Петер, – чтобы я мог разобрать, что ты лепечешь.

– Не убивайте меня, – попросил слуга. – Я христианин, – он бил себя кулаком в грудь. – Вот, – он полез под одежду и вынул висящий на шнурке крест.

Петер с Хансом переглянулись.

– Хорошо, – сказал Петер. – Но почему ты с ними? – он махнул головой в сторону дома.

– Я пленник, – пояснил слуга, – я был взят в плен во время набега, совсем недавно. Мой хозяин не знает, что я христианин, иначе он убил бы меня.

– Почему?

– Он ненавидит христиан…

– Кто он? Он сказал, что из Хазарии, из города Итиль.

– Да, это правда.

– Но почему он так странно ведёт себя?

– Он бежал…

– Бежал? – удивился Петер, – из Итиля?

Как ни напуган и измождён был слуга, но он не смог сдержать улыбки:

– Итиля больше нет!

– Как нет?

– И Хазарии нет.

– Куда же они подевались?

– Князь русов Святослав Хоробрый сын Ингварев разбил войска хазар. Он взял их столицу Итиль и разрушил её. Больше нет логова сатаны!

– Но как же твой хозяин? Почему ему удалось бежать?

– Потому что он, – тут слуга перекрестился, – потому что он сам дьявол!

Петер и Ханс тоже перекрестились.

– Почему он сбежал именно сюда?

– Потому что персы зажарили бы его, как барана, а аланы сняли бы с него шкуру живьём.

– А ты почему не бежишь от него?

– У меня совсем нет сил, – жалобно сказал слуга, понурив голову. – Хозяин меня почти не кормил. И я не знаю, куда идти… Я умру в дороге без одежды и пищи.

Петер повернулся к Хансу и что-то стал тихо говорить ему, изредка показывая на слугу. Ханс куда-то ушёл.

– С рабом-христианином нам будет много возни и неприятностей, – снова обратился Петер к слуге. – Я дам тебе еды на первое время, одежду и нож. В лесу срежешь сук – сделаешь лук – для того, чтобы подстрелить лесного голубя, зайца или рыбу на мелководье – этого хватит. Будешь идти на восход солнца – не промахнёшься, так чтобы закат был всё время у тебя за спиной.

В это время пришёл Ханс. Он принёс узелок с едой, старые разбитые сапоги, холщовую куртку и длинный старый нож со сточенным, но острым лезвием.

– Здесь вместе с харчами уложено несколько сухих воловьих жил, – пояснил Петер, – сделаешь тетиву. Сейчас я проведу тебя через задний двор, дальше пойдёшь через сенокос. Выйдешь за ограду, спустишься в овраг. По нему дойдёшь до леса, там заночуешь…

Утром Хирам вышел из комнаты и столкнулся с Хансом, словно тот поджидал его. Увидев его, Ханс странно улыбнулся и быстро и взволнованно заговорил:

– Отец чуть свет ушёл искать для вас покупателей. Они, должно быть, уже скоро придут…

Хирам подозрительно посмотрел на него и сразу же направился к конюшне. Ханс пошёл было за ним, но увидев, куда тот идёт, отстал. Не успел Хирам войти в конюшню, как раздался его голос, до того взволнованный, словно случилось самое великое горе, какое только можно представить:

– Где мой раб?!

– Не знаю, – отозвался Ханс. – Вчера я относил ему еду и больше не видел…

– Лошади все на месте? – сурово осведомился Хирам, выходя из конюшни. Хотя и сам мог всё прекрасно видеть.

– Все, – поспешил заверить его Ханс. – На месте, накормлены.

– Не поил? – Спросил Хирам уже другим голосом, словно совсем забыл о слуге.

– Нет, – ответил Ханс.

– Не пои. Напоишь побольше перед тем, как вывести к продавцам, – приказал Хирам и ушёл в дом с таким видом, будто ничего не произошло. Больше он о слуге не спрашивал.

Войдя в дом и сев за стол, он спросил молока и хлеба у хлопотавшей возле очага хозяйки, одетой в удобное свободное платье с широкими рукавами, такими просторными, что когда она тянулась, чтобы снять с верхней полки горшок с крупой, мукой или кувшин с маслом, то её полные белые, словно мрамор, руки открывались до самых плеч.