К вопросу о циклотации (сборник)

Аннотация

В сборник вошли никогда не издававшиеся рассказы и прозаические отрывки, представляющие собой ранние варианты глав «Страны Багровых туч», «Стажеров», «Полдень, XXII век» и «Трудно быть богом». Также в сборник включено «Пояснение к переводу средневекового рыцарского романа „Сказание о Ёсицунэ“», шедевра японской классической литературы, переведенного Аркадием Стругацким.

* * * Первые [1] 1 – Не понимаю, что случилось с амортизаторами. – Командир ожесточенно уже в который раз поправил бинт, съехавший на глаза. – При взлете они сработали замечательно, а тут… Словно их и не было. Инженер не ответил. Он полулежал в глубоком кресле, бережно прижимая к груди упакованную в узкий деревянный ящик руку. Его почерневшее от боли лицо судорожно подергивалось, и он едва слышно рычал сквозь стиснутые зубы. Командир искоса взглянул на него. 1 – Закурите? – спросил он. Инженер кивнул. Командир достал папиросу, вставил ее в запекшиеся губы Инженера и чиркнул спичкой. – Спасибо, – хрипло выдохнул тот. – Нет, не надо. Тошнит. Папироса упала на пол. Звякнул люк, и в каюту вполз Доктор. Оба повернулись к нему. Доктор зажмурился, потер ладонью испачканное засохшей кровью лицо и сплюнул. – Плохо, – сказал он шепотом. – Очень плохо. И часу не протянет. – Он снова сплюнул. – По-видимому, его бросило головой на распределительный щит. Знаете, тот, в моторном отделении. У него в двух местах пробит череп и сломаны шейные позвонки. Командир опустил голову. – Ну, а как вы? – Доктор подошел к Инженеру. – Больно? Сейчас впрыснем вам кое-что. Он опять сплюнул и вытащил из нагрудного кармана коробку со шприцем. – Что вы… всё плюетесь… Доктор? – с трудом выдавил Инженер. Он хотел сказать совсем другое, крикнуть, что он не верит, что брата уже невозможно спасти… но в последний момент вспомнил, что перед ним один из лучших хирургов страны и что вряд ли такие вещи пришли бы ему в голову, если бы Механик не был его, Инженера, братом. И он спросил вместо этого: – Что вы… всё плюетесь? Доктор набирал в шприц желтую жидкость из узкой стеклянной ампулы. – Плююсь? – рассеянно переспросил он. – А… это, друг мой, эмаль. Лопнула от удара эмаль на зубах. Ну-ка, дайте руку… да не бойтесь, здоровую руку. Вот так. Через несколько минут все спустились в нижний отсек. Там в подвесной койке лежал Механик, изжелта-бледный, с широко раскрытыми остекленевшими глазами, с розовой пеной в углах полураскрытого рта. Возле него сидел Радист. Инженер наклонился над братом. – Леня… – тихо позвал он. – Леня! Радист встал, прихрамывая отошел в сторону и отвернулся лицом к стене. Он и Механик были самыми молодыми из экипажа, большими друзьями. – Леня, – еще раз проговорил Инженер. Доктор тронул его за плечо. – Он не слышит вас. – И… никогда больше не услышит, – сказал Инженер. – А, может быть… Широко раскрыв глаза, он взглянул на Доктора. Тот опустил голову. Тогда он опустился на стул, где только что сидел Радист. Потом повернулся к Командиру и проговорил с виноватой улыбкой: – Вы все… уйдите, пожалуйста. Метрах в ста от звездолета в вязком горячем грунте выкопали яму и опустили в нее свинцовый бак с телом Механика. Дали прощальный залп из карабинов. Над могилой поставили лист нержавеющей стали с выцарапанными на нем неровными буквами. 2 Доктор, насвистывая и изредка поплевывая, сидел за столом и выписывал из мокрых листков анализов в большую общую тетрадь. Радист копался в аппаратуре – менял лампы, лопнувшие при ударе. Вскоре вернулись из моторного отделения Командир и Инженер, оба усталые, заляпанные чем-то бурым и жирным и очень озабоченные. – Внимание, товарищи, – сказал Командир. – Все к столу. Давайте быстренько обменяемся информацией и решим, что делать дальше, а затем… – Одну минутку, – прервал его Доктор. – Прошу извинения, но… Насколько я понял, положение очень серьезное, не так ли? Командир кивнул. – Тогда я, как секретарь организации, предлагаю провести экстренное партийное собрание. Повестка дня: «Положение звездолета ЭР-68 и…» – Доктор сделал паузу и раздельно, с ударением на каждом слове произнес: – «…и задачи членов экипажа – коммунистов по выполнению задания партии и правительства». Кто за? Единогласно. Предлагаю для ведения собрания избрать председателя и технического секретаря. – Председателем – Командира, секретарем – Радиста, – сказал Инженер, покачивая у груди сломанную руку. – Я писать не могу. – Так. Кто-нибудь против? Нет? – Доктор вырвал из тетради несколько листов и протянул Радисту. – Карандаш у вас есть? Хорошо. Товарищ Командир, прошу вести собрание. Командир пошептался с Доктором, сказал что-то вполголоса Радисту и громко произнес: – Прошу почтить вставанием память Механика звездолета, коммуниста, члена нашей организации, безвременно погибшего на своем посту. Все встали. – Прошу садиться. Слово для информации о состоянии энергетической и двигательной систем звездолета предоставляется Инженеру. Говорить можно сидя. Инженер достал здоровой рукой записную книжку, раскрыл и снова закрыл ее. – Вкратце дело обстоит так. – Он помолчал, просмотрел свои записи и быстро продолжил: – Вышли из строя реакторы номер три и пять. Остальные три тоже имеют повреждения, но снова могут быть задействованы после небольшого ремонта. Реактор номер три разрушен взрывом контейнера с жидким водородом – это, по-видимому, и послужило причиной аварии. С реактором номер пять дело обстоит лучше, однако исправить его в настоящих условиях невозможно. Короче говоря, состояние двигательной системы не дает нам оснований надеяться на возможность самостоятельного возвращения на Землю. Я уже не говорю о серьезнейших повреждениях системы управления. Он перевел дух и посмотрел на товарищей. Командир рассматривал свои исцарапанные пальцы. Доктор слушал спокойно и внимательно, прикрыв свои острые глазки набрякшими веками. Радист торопливо писал, склонив голову набок. – Теперь о наших энергетических ресурсах. В этом отношении мы обеспечены превосходно. Ядерное горючее для реакторов у нас есть. Жидкий водород нам тратить нет нужды – для снятия тепла и питания турбины можно будет использовать воду или какую-нибудь другую жидкость. Мы с Командиром уже наметили переоборудовать реактор номер два – он пострадал меньше других – для питания генератора мощностью в три тысячи киловатт. Это займет, конечно, известное время и силы. Что касается маяка, то, если мы найдем, что должны искать, – а только в этом случае и имеет смысл устанавливать радиомаяк, – энергетическую установку для него создать будет не трудно. У нас есть материалы и инструменты. Вот и все, пожалуй. – Прошу вас, Доктор, – сказал Командир. – Все мы уже видели, что делается там, снаружи. Уточню кое-что. – Врач перелистал свою общую тетрадь. – Так… ага, вот оно. Температура пятьдесят градусов выше нуля, влажность очень высокая. Воды очень много… почва пропитана ею, как губка. Но эта вода – яд. В ней больше семидесяти процентов тяжелой воды. Растительность и животный мир здесь есть… По-видимому, природа приспособила местную флору и фауну к дейтериевой воде. Но в пищу все это не годится. Впрочем, как вы сами могли убедиться, один только вид местной живности способен убить аппетит даже у умирающего от голода. Значит, мы должны рассчитывать только на свои запасы продовольствия. С водой, конечно, дело обстоит легче – легкую воду мы получим от сжигания водорода в кислороде, водород – протонный водород – у нас есть, а кислород можно добыть электролизом. Над этим еще нужно подумать, но с этой стороны нам нечего опасаться. Опасаться следует другого. Как я и ожидал, там, снаружи, все – вода и атмосфера – насыщено богатейшей микрофауной. Бездна всевозможных бактерий, амеб, инфузорий, в большинстве, вероятно, анаэробных. Многие виды могут оказаться болезнетворными. Будьте осторожны. Перед выходом наружу и по возвращении обтирайтесь раствором формалина или спирта. Малейшую ранку, царапину промывайте и залейте коллоидом. В отношении этого буду просить Командира об отдании приказа по экипажу. Командир кивнул. – Все у вас? – Все. – Какой состав атмосферы? – спросил Инженер, делая какие-то пометки в блокноте. – СО, СО 2 , главным образом. И азот. – Слово предоставляется Радисту. Радист положил карандаш, пригладил волосы. – Собственно, пока я могу сообщить очень немногое. Предварительные расчеты показывают, что в условиях такой высокой ионизации, какую мы имеем здесь, трудно надеяться на связь с Землей. Если бы иметь хоть какое-нибудь представление о том, в какой точке небосвода находится Земля, можно было бы попробовать направленный радиолуч. Но здесь, вероятно, всегда такие тучи и туман, не поймешь даже, день или ночь. Даже инфракрасные средства оказались бессильны – я не смог найти Солнце. Что касается работы на прием… попробуем, хотя… Как бы то ни было, за нами следят с Земли. У нас есть аварийное средство дать SOS – три взрыва атомных зарядов, если не ошибаюсь. В крайнем случае применим это. Вот и все у меня. Наступила пауза. Доктор передал Радисту листки протокола. – Теперь разрешите мне, – сказал Командир. – Товарищи коммунисты! Венера сурово встретила нас, первых людей, высадившихся на ее поверхности. Мы уже теперь, всего через пятьдесят часов после прибытия сюда, можем составить себе представление об огромных, во многих отношениях неожиданных трудностях, которые нас здесь ожидают. Положение усугубляется еще аварией звездолета и трагической гибелью нашего товарища. Но все это не должно запугать нас, не дать нам вспомнить нашу задачу. Трудности и опасности нашей работы не следует преуменьшать, но их не следует и преувеличивать. Трезво оценить обстановку, учесть все наши возможности, сосредоточиться на одной мысли – как выполнить порученное нам дело. Разумеется, можно было бы дать сигнал «терпим бедствие», выставить радиомаяк, запереться в звездолете и спокойно отсиживаться до прихода помощи. Продовольствия хватит, воду и кислород можно добыть – чего лучше? Боюсь, что кое-кто из вас уже подумывает об этом. И оправдание готово: чего, мол, еще можно требовать от экипажа звездолета, потерпевшего аварию? Товарищи коммунисты! Родина наша ждет от нас другого. Наши товарищи ждут от нас другого. Конечно, если мы не сделаем нашего дела, его сделают за нас другие. Не мы, так другие пойдут на поиски «Урановой Голконды», не мы, так другие установят маяк номер один, первый ориентир, с которого начнется завоевание Венеры человеком. Не мы, так другие в этих неслыханно трудных условиях проложат нашей стране дорогу к неисчерпаемым энергетическим богатствам Венеры. Но разве мы, экипаж звездолета «ЭР-68», хуже других советских людей? Ведь именно нам оказал наш народ великую честь быть первыми в этом деле. И мы покажем себя достойными этой чести. У нас есть кое-какие радиометрические данные, полученные беспилотной разведкой в прошлом году, о приблизительном расположении «Урановой Голконды». Один из нас останется здесь, в звездолете, присматривать за работой небольшого кругового радиомаяка, который мы установим. Остальные, взяв необходимые материалы, снаряжение, продовольствие, двинутся на поиски. Выйдя к границам «Голконды», сооружаем маяк, питающую его энергетическую установку и возвращаемся по пеленгу к звездолету. Предварительно можно будет дать сигнал бедствия. Таково мое решение как Командира, и я призываю вас, товарищи коммунисты, всемерно помочь мне претворить его в жизнь. Вот все, что я хотел сказать. У кого есть вопросы – пожалуйста. – Можно мне? – тихо сказал Инженер. – Кто останется здесь? – Вы, – ответил Командир. – Но… – Инженер сморщился и схватился за руку. – Вы не имеете права по инструкции покидать корабль. – Инструкцию составляют люди, инструкцию изменяют люди. Вас послать в экспедицию я не могу. – Из-за руки? – Да. – Ответственность за установку маяка несу я. – Мы все несем эту ответственность, – жестко сказал Командир. – Присоединяюсь как секретарь парторганизации к мнению Командира, – веско сказал Доктор. Он остался один. [Далее текст отсутствует.] Экипаж «Хиуса» [2] Алексей вернулся поздно вечером, усталый и злой. В комнате шторы были опущены, на кровати лежал Вальцев и курил, уставившись в потолок. На полу около его кровати стояла грязная тарелка с окурками, окурки были разбросаны по полу, и дым стоял такой, что Алексей только носом покрутил – ну и ну! 2 – Ты что – зубы болят? – спросил он, с кряхтеньем опускаясь на свою кровать и принимаясь за сапоги. – Болят, – равнодушно согласился Вальцев, не поворачивая головы. Он был небрит, всклокочен и лежал на кровати прямо в ботинках и в пиджаке. Алексей посмотрел на него с удивлением и сочувствием и стал раздеваться. – Давно болят? – спросил он, надевая пижаму. – Да, брат… очень давно, – сказал Вальцев с какой-то странной интонацией в голосе. – Ты бы к врачу пошел, чудак… – Не поможет, – со вздохом сказал Вальцев, подымаясь, – это, Алеха, такой зуб, что никакой врач не поможет… Он помолчал, сидя неподвижно, сгорбившись и уперевшись руками в расставленные колени, потом наклонился и начал подбирать окурки и укладывать их в тарелку. – Ты знаешь, сегодня… приехали наши ребята, – проговорил он, ставя тарелку на стол, – пилоты и геологи… Сашка Бирский, Гришка Ершов… кто там еще?.. – Знаю, – перебил Алексей со вздохом, – я уж познакомился… – …и этот… Цицин Андрей – геолог, мы с ним пол-Тибета прошли… – Что, познакомился уже? Когда это ты успел? – удивился Вальцев, вытаскивая из портсигара папиросу. Алексей рассказал о битве за колючей изгородью. Вальцев с отвращением курил, неохотно улыбался. – Повезло тебе, – сказал он и снова повалился, задрал ноги на спинку, – если б не Сашка – конец бы твоим приключениям… Алексей взял полотенце и пошел мыться. – Левка, открыть форточку надо… – начал он, входя в номер, но Вальцева уже не было. Алексей поднял штору, открыл окно, подивился еще раз густоте табачного дыма и стал прибирать на столе. Засунул в тумбочку толстый том «Электроники» и пачку каких-то технических журналов с унылыми обложками, повесил на гвоздь вальцевский шлем, вытряхнул мусор из карандашницы, собрал в тарелку окурки, аккуратно разложенные по краям стола и, проклиная Вальцева, который на днях расколол пепельницу, объясняя преимущества атомного топлива перед химическим, пошел и помыл тарелку. На столе оставалась еще куча исписанных листков – Вальцев писал статью. Алексей начал собирать их и вдруг увидел свое имя. «…И это не твое дело. Алексей – замечательный человек, не тебе его судить, и если б ты только знал, как мне надоели все эти твои…» Алексей побагровел, поспешно отбросил листки и сел на кровать. Фу ты, черт, как неудобно получилось… Тонкий женский почерк, это, наверное, от Маши… Черт дернул лезть в эти листки… Алексей расстроенно закурил и, стараясь не глядеть в сторону стола, принялся подметать пол. Неприятная это штука – личная жизнь. Ну, кажется, все уже хорошо: замечательный парень, прекрасный работник, любят его все – славный, веселый, жизнерадостный, известный ученый, и – приходит женщина… Он ее, видно, здорово любит… Несмотря ни на что… Но и красива же! Алексей вспомнил изящный профиль женщины в черном платье на фотографии. Гордая красота! Вошел хмурый Вальцев, посмотрел на Алексея. – Лопать будешь? Подошел к столу, резким движением собрал бумаги, запихнул в ящик. Несколько листков упало на пол. Он подобрал их, бегло просмотрел, бросил на стол. – Пойдем к Ершову – там собираются сегодня все наши, – выпьем. Завтра выходной – отоспимся. – Денег нет, – нерешительно сказал Алексей. – Не говори ерунды, – разозлился Вальцев. – Да нет… Понимаешь, неудобно вроде… – Чтот-т-ты… Пошли. Пошли, не искушай… – Да ну, незнакомые люди, что я там буду… – отбивался Алексей. – Не искушай, говорю!.. – Вальцев поволок его к двери, поддал коленом. – Денег у него нет!.. Ступай, ступай ножками, а то вот придам начальную скорость – до Москвы не остановишься! Они пошли вдоль длинного коридора. Гостиница-общежитие при Большом Северном ракетодроме начинала субботний вечер. Из-за стеклянной двери красного уголка доносились стук и лихие возгласы – там играли в пинг-понг. Прошел навстречу Зорин в полосатой пижаме, держа за ручку мальчугана в панаме, волочившего на веревке толстого белого кота. Кот сопротивлялся с молчаливым остервенением. У дверей пятого номера курил унылый молодой человек с пепельницей в руках. Ему не разрешали курить в комнате. Выскочили из-за поворота две хорошенькие нарядные девушки, наткнулись на Алексея, прыснули, застучали высокими каблуками вниз по лестнице в общий зал, откуда доносились звуки, напоминающие пластинку с массовой сценой из «Князя Игоря», пущенную наоборот. Группа плечистых парней радостно хохотала вокруг очкастого с пышной шевелюрой: пышная шевелюра рассказывала анекдоты о пассажире, ехавшем на верхней полке. Из раскрытых дверей какого-то номера плыл табачный дым и звали Витю. Потом хор грянул популярную мелодию «Взвейтесь соколы орлами…». Алексею вдруг стало очень весело и хорошо. Он засмеялся и стукнул Вальцева по спине: – Да не грусти ты, старый сундук! Сейчас выпьем, попоем… Как там у вас – принято петь в компании? Вальцев усмехнулся и сказал, что время покажет. Они поднялись на третий этаж и, не постучав, вошли в номер, на двери которого висело изображение черепа со скрещенными костями и с надписью: «Стучите!» Череп был изображен очень хорошо, но повешен вверх ногами. Номер был большой – на трех человек, посередине стоял стол, на котором красовались бутылки, тарелка с нарезанной колбасой, полосатый носок, куча ножей и вилок, тазик с водой и зеркало. Перед зеркалом, неестественно выпятив челюсть, сидел молодой человек, покрытый сверкающей пеной. Он скосил глаза на пришедших, невнятно проговорил: «Привет!» – и, ужасно исказив лицо, принялся рассматривать себя в зеркале, вытянув шею, обмотанную махровым полотенцем. На столике у окна другой молодой человек в пестром шерстяном свитере резал хлеб, укладывая его в большую фотографическую кювету. При этом он жевал огурец, пел про черные глаза, двигал бедрами и играл в шахматы сразу на двух досках с двумя другими молодыми людьми, из которых один оказался Сашей Бирским, а другой – тем самым веселым пилотом в ярчайшем шарфе, которого Алексей видел несколько дней назад на ракетодроме. Молодой человек в шерстяном свитере обернулся, проглотил огурец и весело проговорил, обращаясь к Вальцеву: – Представь, Лев Николаевич, представь капитана! Знакомясь, он крепко пожал Алексею руку, отрекомендовался Андреем Цициным, отметил, что будет чертовски рад иметь такого спутника, немедленно перешел на «ты», потребовал, чтобы убрали со стола полосатый носок, посоветовал Вальцеву не сходя с места побриться под угрозой немедленного уничтожения, сделал ход на обеих досках и вновь обратился к хлебу, напевая во все горло и выделывая ногами замысловатейшие па. Пожав руку веселому пилоту, который все время ласково улыбался, но имя свое сообщил крайне неразборчиво, Алексей почувствовал себя здесь совсем своим, но был несколько охлажден неприязненным кивком Бирского, проговорившего ледяным тоном: «Мы уже, кажется, знакомы». При этом Бирский осторожно ощупал лиловый синяк над глазом, может быть, впрочем, случайно. Вальцев взялся за подбородок, поскрипел щетиной, неожиданно повеселел и с криком «Ох, и напьюсь же я!..» запустил полосатым носком в бреющегося молодого человека, который в этот момент брил верхнюю губу, оттянув ее книзу и придав лицу то сосредоточенное выражение, которое бывает только у бреющихся людей и у школьников, когда они ловят муху во время урока. Молодой человек взял тазик и стремительно направился к Вальцеву, предварительно сообщив, что он просто не знает, что с ним сделает. Вальцеву же это было, по-видимому, очень хорошо известно, потому что он обратился в бегство, крича, что это несправедливо, что так можно бриться и до бесконечности, потому что при таких темпах, пока бреешь левую щеку, успевает вырасти борода на правой, и чтобы его преследователь побоялся бога. На это преследователь резонно ответил, что бога нет, и пошел умываться, а Вальцев занялся бритьем. Алексей взялся откупоривать бутылки, веселый пилот проиграл партию и начал вскрывать консервы, Бирский, схватившись за волосы, повис над доской, окончательно погибнув для общества, как отметил Вальцев, повеселевший и взмыленный Андрей Цицин громко мечтал о закуске… Буфет межпланетников [3] Выйдя в широкий низкий коридор, Алексей Петрович схватился горстью за подбородок и задумался. Собственно, как будто ничего страшного не произошло. Любой на его месте принял бы предложение участвовать в такой экспедиции за честь. 3 Венера… Что она собой представляет? То, что проходили когда-то в школе, давно забылось. Хорошо бы найти энциклопедию и посмотреть. Пока ясно только, что там есть пустыни. Но до чего все это неожиданно! Всего несколько часов назад ему вручили предписание и выразили надежду, что и на этот раз он оправдает доверие… Интересно, знало ли начальство, на что его посылают? Алексей Петрович принялся вспоминать, и ему стало казаться, что генерал действительно смотрел на него как-то по-особенному, значительно, и пожал ему руку с особым чувством. Но если там было все известно, то почему его не предупредили? «Я бы не вел себя таким идиотом у Краюхина», – подумал Алексей Петрович. Венера, Венера… Говорят, эти межпланетные путешествия – чертовски трудное дело. Нужна особая сноровка, здоровье, хладнокровие. А работа на далеких планетах и того труднее. Но раз Краюхин выбрал его, значит, уверен, что он справится. Краюхину со стороны, безусловно, виднее. Тем более что от него, Алексея Петровича, потребуется только его обычная деятельность. Интересно, что Краюхин имел в виду, когда говорил об обычной деятельности? Ремонт и вождение машин? Скорее всего, просто привычка работать в пустыне. И в конце концов, все эти межпланетные путешественники такие же люди, как он. Раз могут они, сможет и он. Алексей Петрович оставил подбородок и взялся за нос. Мимо прошла хорошенькая девушка в белом платье, мельком взглянула на него и не удержалась – улыбнулась. Да, надо послать в Алма-Ату телеграмму, что командировка будет очень длительной. Жаль, нельзя повидаться перед экспедицией. А что бы это дало? То, что не смог сделать за два года, не сделаешь за пару часов. Ну и ладно. Предоставим все судьбе. Когда он вернется… (В памяти возникло фото из какого-то иллюстрированного журнала: герои безграничных пространств вернулись из космического рейса – цветы, улыбки, поднятые для приветствия руки…) Так вот, когда он вернется, то возьмет отпуск и поедет в Алма-Ату. Он подойдет к одному дому, нажмет кнопку звонка – один длинный и один короткий – и тогда… Алексей Петрович сердито потряс головой и решительно двинулся вдоль коридора. У лифта он остановил рослого красивого человека в легком изящном костюме и спросил, где находится столовая. – Столовая? – протянул тот, окидывая Алексея Петровича внимательным взглядом. – Столовая на шестом этаже. Но она сейчас закрыта. Вы кого-нибудь ищете? – Почему ищу? – удивился капитан. – Я… Мне нужно пообедать, только и всего. – Хм… Тогда вам лучше идти в ресторан. Это напротив, через улицу. Этажом ниже есть буфет межпланетников, но посторонние у нас обычно не обедают. Всего наилучшего. Прежде чем ошеломленный таким тоном и словами Алексей Петрович успел что-либо сказать, человек в изящном костюме повернулся и, не торопясь, пошел прочь. – Вот нахал, – подумал вслух Алексей Петрович. – Да еще и франт вдобавок. Пижон. И хотя он тут же вспомнил, что красавец этот, вероятно, межпланетник, то есть один из тех героев, которых фотографируют и встречают с цветами или хоронят в мрачных ледяных пропастях бесконечного пространства, а потому имеет какие-то основания смотреть на простых смертных несколько свысока, никакого желания найти оправдание поведению «пижона» у него не появилось. Буфет межпланетников оказался огромным светлым залом, ослепительно чистым, прохладным и шумным. За столиками группами по два-три, а кое-где и по пять-шесть человек сидели мужчины и женщины, пожилые, молодые и даже совсем юные. Алексей Петрович сразу же отметил с любопытством, что многие из них носят темные очки. Некоторые были значительно бледнее, чем это полагается в такое время года. У других был очень усталый вид, они ели молча, поспешно и сразу же уходили. Алексей Петрович облюбовал себе столик у раскрытого окна и, когда официантка приняла заказ (безо всяких возражений, вопреки его тайным опасениям) и ушла, стал осматриваться. По-видимому, перерыв заканчивался. Большинство обедавших допивали компоты и соки, оставляли деньги и уходили. Зал быстро пустел, становилось тише, и тогда Алексею Петровичу стало слышно, что говорили за соседним столиком. Там расположились четверо. От Алексея Петровича их отделяла тумбочка с большим фикусом, и он мог незаметно разглядывать и слушать их, потому что и их разговор, и их наружность, и манеры сразу привлекли его внимание, напомнив о совете Краюхина «посмотреть и послушать». Люди эти, по-видимому, тоже только что пообедали и теперь сидели и курили над стаканами светлого вина. Говорили они довольно громко, не стесняясь, как люди, привыкшие чувствовать себя здесь как дома. Скоро Алексей Петрович знал их всех по именам. Место слева занимал худощавый сутулый человек лет сорока, с нездоровым, землистого цвета лицом. Его называли Петей и Петром Васильевичем. Напротив него сидел Михаил Иванович, румяный толстяк в голубой шелковой рубашке с короткими рукавами, открывавшими его белые, полные, как у женщины, руки. Рядом с Михаилом Ивановичем, придерживаясь за его плечо, покачивался на стуле смуглый, обритый наголо парень, непрерывно куривший папиросу за папиросой. Звали его Гришей, и, когда к нему обращались, он медленно задумчиво улыбался, прекращая свое покачивание, и наклонялся к столу. Спиной к Алексею Петровичу сидел Федя. Фикус почти полностью скрывал его, но его низкий хриплый голос был слышен хорошо. Говорил Петр Васильевич, устало помаргивая и глядя то в свой стакан, то на собеседников, а те внимательно слушали, изредка вставляя короткие замечания. – …Но вот в чем дело: горючего оставалось в обрез. Воронин подумал и говорит: «Пристраивайся так, чтобы держаться на высоте километров в триста от поверхности и идти по круговой орбите». Дал координаты, посмотрел на меня. «Не сорвешься?» – спрашивает. Я отвечаю, что постараюсь не сорваться, а сам думаю: «Какая же это у нас будет скорость?» Да… Ну пошли мы, Воронин считал, что они погибли где-нибудь в скалах западнее Ледяного Плато. Ты, Гриша, водил туда картографов и, должно быть, помнишь эти места. Гриша перестал раскачиваться, улыбнулся и сказал: – Пропасти глубиной до трех километров, отвесные скалы. – Точно, – кивнул головой Петр Васильевич и продолжал: – Но был шанс, что им удалось сесть удачно. И Воронин решил не упускать и этот шанс. Выжал я из ракеты все что можно. Нет, не хватает мощности. Ныряет, и только. Вот-вот носом врежемся. «Ну, – думаю, – прощайся с жизнью, дорогой товарищ». А Воронин все шипит: «Давай, давай, жми еще!» Наконец после третьей или четвертой попытки удалось занять орбиту. Выключаю двигатель, жду. «Теперь глядите в оба, ребята», – говорит Воронин. А кому было глядеть? Юшков с самого начала свалился, Петренко со своей фотоаппаратурой возится, я от приборов ни на шаг отойти не могу. Воронин сам сел за локационный экран. Ладно, сделали мы так кругов двадцать, и после каждого круга он велел на полградуса менять плоскость орбиты, чтобы охватить локатором возможно большую площадь. Вот так… – Петр Васильевич описал рукой несколько замысловатых кривых, слушатели кивнули. – Да… Ну, крутимся два часа, три, четыре. Спрашиваю Воронина, что видно. Он только рукой махнул. Ничего. Никаких следов. Как сквозь землю провалились. Очень мешало Солнце. Ты помнишь, Гришка, какое оно там? Каждый раз, когда оно выскакивало из-за горизонта, мне казалось, что мы ныряем, я хватался за стартер, и ракета подпрыгивала. И каждый раз Юшков стукался головой о мою спину. Наконец Воронин сказал, что это дело бесполезное, и приказал ложиться на обратный курс. Петренко было заныл, что ему надо произвести еще несколько снимков, и стал просить сделать еще несколько кругов… – Петренко в своем репертуаре, – усмехнулся Гриша. – Воронин так глянул на него, что он боком, боком назад и заполз обратно в свою каюту. Да… И пошли мы обратно. – Значит, никакой надежды? – спросил толстый Михаил Иванович. Петр Васильевич не ответил, поднял к губам стакан и отпил немного. – Даже если они не разбились, – заговорил Гриша, – у них не могло быть никакой надежды, разве что на вашу помощь. Но найти их таким образом… – Он усмехнулся и покачал головой. – Это только Воронину могло прийти в голову. – У них не оставалось ни горючего, ни кислорода, – пробормотал Федор. – А если они сели еще и на освещенную сторону – Меркурий – страшное место. Самая скверная планета. Это уже третья экспедиция, которая там погибла. – Ее нельзя считать, – возразил Петр Васильевич. – Это была актинографическая экспедиция, и они сели на Меркурии только из-за аварии. – Все равно. – Все равно в том смысле, что мы не скоро узнаем, что с ними случилось, ты хочешь сказать? Согласен. Как о Еськине, Кукскико, Лядове и о многих других. За их светлую память! Все четверо подняли стаканы и молча выпили. – Вся беда в том, – после небольшой паузы сказал Петр Васильевич, – что мы связаны малым запасом свободного хода. Лучшие из наших ракет остаются без горючего в самый опасный момент. Вот в чем вопрос. Чего думают наши… – Погоди, – перебил его толстяк. – Ведь ты не знаешь, два года здесь не был. Ты о «Хиусе» слыхал что-нибудь? – О «Хиусе»? Это устройство для использования термоядерных процессов, кажется? Слыхал, конечно. А что? – Ну, ты, брат, отстал, – заметил Гриша, улыбаясь и похлопывая его по руке. – Это же новая эра, можно сказать! Тут Алексею Петровичу принесли салат и стопку ледяной водки. Взяв стопку, он шепотом повторил: «За их светлую память!» – и залпом осушил ее. Это несколько отвлекло его от разговора. Когда он снова прислушался, то сначала ничего не понял. Говорил толстяк, убеждающе похлопывая ладонью по столу: – Да в том-то и дело, дорогой Петр Васильевич, что с «Хиусом» эти соображения теряют всякий смысл. Здесь же совсем другое. Долго объяснять, ты лучше зайди ко мне, я тебе дам последний номерок «Космонавта», там прекрасная статейка по этому поводу. – Здесь, Петро, не просто механическая сила отдачи, – вмешался Федор. – Здесь фотонное давление, понимаешь? Плазмовый шнур мгновенно освобождается от магнитного поля и распадается в облако… – Да знаю я эту азбуку, – раздраженно махнул рукой Петр Васильевич. – Еще в институте над ней сидел. Не пойму только, как можно полезный эффект такой штуки увеличить настолько, чтобы применять ее практически. Тем более в нашем деле… – Господи, – воскликнул Гриша. – Да ведь он еще ничего не знает об «абсолютном отражателе»! Нет, так ты ничего не поймешь. Возьми у Михаила Ивановича журнал, там увидишь. Толстяк поднялся и стал разливать в стаканы вино. – Самое главное, – сказал он, – что ты вернулся цел и невредим. Как ни говори, а этот твой рейс был ой-ой-ой! – Он сморщился и покрутил головой. – Да еще с таким командиром, как Воронин, – добавил Гриша. Петр Васильевич решительно поднял руку. – Воронина ты не задевай. Он очень хороший командир, смелый, знающий. Посмотрел бы ты, какой он расчет сделал для обратного полета! Ведь мы буквально на соплях долетели, баки были пусты и сухи, как печные трубы. А он заставил на себя работать даже старуху Луну. Ни одной неточности. – Не знаю, не знаю, – с сомнением сказал Гриша и отпил из своего стакана. – Может, это и так. Но уж очень он рисковать любит, этот твой Воронин. Помнишь историю с англичанами? Как он тогда выбрался, не понимаю. – Ладно вам, – сказал толстяк. – В общем, я хотел сказать, что мы все рады, что ты снова дома. А вот нам с Гришей скоро в путь. – А куда? – Петр Васильевич живо повернулся к нему. Но в эту минуту за столиком недалеко от них раздался взрыв молодого хохота, и ответа толстяка Алексей Петрович не расслышал. Разговор этот очень заинтересовал его. Он понял, что ему удалось услышать беседу богов – настоящих, прошедших через все испытания своей профессии межпланетников, причем как раз в такое время, когда это больше всего на свете занимало его. Молодежь приутихла, и он снова прислушался, неторопливо управляясь с борщом. – Запасы огромные, практически неисчерпаемые, – оживленно говорил Михаил Иванович. – «Не счесть алмазов», так сказать. Уран, торий, даже, как предполагают, заурановые элементы. И все это буквально под ногами. – Вот добраться туда будет трудновато, до этих запасов, – заметил Гриша. – Вообще, все планеты с атмосферами – гадость. – Кроме Земли, конечно, – сказал Федор. – Да, трудно будет добраться до Голконды. А еще труднее… – Еще труднее будет дотащить эти сокровища до дому. Не понимаю, – толстяк поскреб мизинцем недоуменно вздернутую бровь, – на что старик рассчитывает? Но у него есть что-то на уме, или за двадцать лет знакомства я ничего в нем не понял. – Работа на будущее. А наше дело – вперед, к звездам. – И Гриша прочитал звонко: Как аргонавты в старину, Покинув отчий дом, Поплыли мы, тирам-та-там, За золотым руном. Голконда… В старое доброе время мы не мечтали ни о каких таких сокровищах. Нужно было лететь и исследовать. Сколько открытий! Сколько новинок! – Помните Каллисто? – спросил Петр Васильевич. – Ого, помним ли мы Каллисто! – отозвался Гриша. – Аммиачный туман и всякая ползучая гадость. Мы привезли тогда полудохлого червяка длиной в три метра, и как же ликовали наши биологи! Но больше я туда, надеюсь, не вернусь. Каллисто… Зеленый мир, тьфу! Толстяк улыбнулся и обратился к Федору: – Поговаривают, что скоро снова направляют туда экспедицию. Полетишь? – Нет уж, дудки. Разве что опять с Гладковым. – А если бы с Краюхиным? Алексей Петрович отложил ложку и замер. – Или с Краюхиным. Старый диктатор как никто знает свое дело. Но ведь ему запрещено летать в опасные рейсы. А так – пожалуйста! Все почему-то рассмеялись. – Помнишь, десять… нет, одиннадцать лет тому назад? Федор поднял руку к лохматой макушке, и все рассмеялись еще громче. – Ну и что же, с кем не бывает, – сказал Михаил Иванович, вытирая ладонью глаза. – Но ты, я вижу, не забыл всемилостивейшей оплеухи! – Еще бы! – проворчал тот. – Ручка у него тяжелая. Как влепил, искры из глаз, сразу в чувство привел. – Кстати, о Краюхине, – заговорил Петр Васильевич. – Ведь это, конечно, его инициатива насчет «Хиуса»? – Разумеется. – Гриша поднял указательный палец, выпучил глаза и глухим голосом, имитируя кого-то (Алексей Петрович сразу понял – кого) пробубнил: – «Все сокровища вашей Урановой Голконды останутся там, где они есть, пока мы не научимся пользоваться фотонными двигателями». И еще: «Мощное, удобное в управлении устройство с практически неограниченным запасом хода – вот что нам нужно. Так. И пока единственный путь получить такое устройство – это взяться за «Хиус». Так». – Так! – хором сказали все и снова засмеялись. – И когда он войдет в строй, этот «Хиус»? – спросил Петр Васильевич. – Уже вошел, – сказал толстяк. – Собственно, это уже второй. А первый сгорел при испытаниях. – Жертвы? – Ты, наверное, не знаешь. Петросян, из молодых. Хороший пилот, умница. – А мне почему-то кажется, что наши старые ракеты еще послужат, – сказал Петр Васильевич, помолчав. – Я, конечно, плохо знаком с фотонными двигателями, но… – Нет, Петр Васильевич, – раздался вдруг звучный веселый голос. – Время старых ракет проходит! Алексей Петрович поднял глаза, поперхнулся и закашлялся: у столика старых межпланетников стоял тот самый «пижон», с которым он разговаривал у лифта. Только теперь на его крупном красивом лице не было и тени пренебрежительного и брезгливого выражения, так покоробившего час назад Алексея Петровича. Напротив, оно светилось радостью, широкая улыбка открывала блестящие ровные зубы, глаза весело сверкали. – Сашка, черт! – воскликнул Петр Васильевич, вскакивая с места. – Здравствуй, геолог несчастный! Он расцеловался с «пижоном». Официантка, тоже радостно улыбаясь, придвинула к столику еще один стул, и «пижон», пожав руки остальным, уселся. – Как рейс, Петя? – спросил он. – Все хорошо… у нас, конечно. А Гершензон погиб со своими ребятами. – Слыхал. Слыхал. Жалко Мишу. Да и других жалко. Он помолчал, следя, как толстяк наливает вино в подставленный перед ним стакан. – Я все боялся, что Воронину взбредет в голову тоже сесть. Тогда бы и вам пришлось туго. На наших нынешних гробах садиться где попало еще нельзя. И неизвестно, будет ли когда-нибудь можно. Ну, когда ваш доклад? – Послезавтра, – сказал Петр Васильевич. – Отчитаемся, попируем и – в отпуск. Домой, брат! – Он радостно засмеялся и хлопнул «пижона» по плечу. – Придешь на доклад? – Нет, Петенька, рад бы, да не могу. – Почему? – Да ведь он тоже с нами на Голконду, – сказал толстяк. Старая компания. «Пижон» комически развел руками и подмигнул. – Вот оно что! – протянул Петр Васильевич. – Теперь я понимаю. На «Хиус», значит, выпросились? – Выпросились, Петя. Так что на ближайший год сидим с тобой за одним столом в последний раз. – Хорошо, если только на ближайший, – задумчиво проговорил Федя. – Голконда – это не шутка, как я слыхал. Да и «Хиус» – новое дело. – Не каркай, Федя, – сердито огрызнулся толстяк. – Не дурачки летят, небось не сорвемся. «Пижон» с улыбкой смотрел на них, потом вздохнул и сказал: – Совсем как в старину. Все сидим за одним столом. Не часто так бывает. – Да и то далеко не все. – Из нашего выпуска – почти все, – возразил толстяк. – Не хватает только Махова, он начальником на «Циолковском» с января. А остальные – живые, конечно – все. – Так ты домой после отчета? – обратился «пижон» к Петру Васильевичу. – Домой, Сашка. Годичный отпуск, месяц в санатории… – На север, конечно? – Разумеется. Все, кто ходит во внутренние рейсы, проводят санаторный период в Карелии. А затем к себе в Новосибирск, огородик разводить. Гриша презрительно фыркнул. – Так тебе и поверили. «Огородик»! Обложится книгами и будет изобретать в пику Краюхину, вот увидите! Бифштекс остывал. Алексей Петрович с изумлением и почтением присматривался к этим людям, так просто и бесхитростно, словно о загородной прогулке, разговаривающих о необыкновенных вещах, о которых можно прочесть разве что в книгах. Но не это было самым удивительным. Их манера обращения друг с другом, каждая фраза, каждый взгляд, которыми они обменивались, выдавали странную и нежную привязанность, не совсем подобающую, по мнению Алексея Петровича, мужчинам их возраста и положения. Он даже забыл про грубость «пижона» Саши, невольно поддавшись обаянию ласковой теплоты, которая светилась в его глазах, обращенных на Петра Васильевича. Все они – и Гриша, обнявший «пижона» за плечи, и толстяк, хлопотливо подливающий вино, и молчаливый Федор, и Петр Васильевич с его добрым усталым лицом, – все они, обменивающиеся дружескими шутками и любовными взглядами, словно не было ада у одних за спиной, у других – в недалеком будущем, – страшно нравились Алексею Петровичу, и он невольно подумал, удастся ли и ему стать таким же, как они? Между тем разговор продолжался. – Ты пилот, Петруша, – говорил «пижон», – и, конечно, понимаешь в машинах больше, чем я. Но я считаю, что при нынешних средствах нам оставаться нельзя. Они чудовищно стесняют нас… – Вот-вот, о чем я и говорю, – вставил толстяк. – …лишают свободы в пространстве, заставляют соразмерять свои намерения с прочными, как тюремные стены, законами природы. А это человеку не подходит. И пусть у «Хиуса» в том виде, в каком он сейчас, тысячи недостатков. Пусть мы еще не умеем полностью контролировать страшную реактивную мощь плазмы. Но я верю: пройдет год-два, и мы будем с презрением оглядываться на теперешние импульсные пукалки и полностью пересядем на фотонную технику. Петр Васильевич с сомнением покачал головой. – Вы сами, ребята, говорили, что первый «Хиус» сгорел. – Ну и что же? А сколько сгорело ракет за последние два десятка лет? – Но зачем же рисковать в таком серьезном деле, на которое вы идете сейчас? – Петр Васильевич яростно втиснул окурок в пепельницу. – Пусть ваш «Хиус» пройдет нормальные испытания, совершит пробные пролеты внутри лунной орбиты, а тогда уже можно… – С такими мыслями мы до сих пор еще топтались бы на Земле, не решаясь прыгнуть, – укоризненно проговорил толстяк. – Без риска никогда ничего не получится. – Да ведь ты так и не думаешь, Петр, я тебя знаю, – ласково сказал «пижон». – Ты просто чертовски устал и расстроен гибелью Гершензона. И ты никогда не говорил бы этого, если бы сам участвовал в нашей экспедиции, правда? Петр Васильевич пожал плечами и отвернулся. «Пижон» взглянул через стол. На мгновение глаза его встретились с глазами Алексея Петровича. И сейчас же ласковое выражение исчезло с его лица. Оно снова стало таким же брезгливым и пренебрежительным, как тогда у лифта. Он нагнулся к Грише, сказал что-то вполголоса, и оба они посмотрели на Алексея Петровича. Несомненно, капитан бы покраснел, если бы мог. Да он и покраснел – внутренне. Но цвет его обожженного солнцем лица, конечно, не изменился. – Что, в наш буфет стали пускать всех, кому вздумается? – громко сказал «пижон», обращаясь к толстяку. Тот растерянно огляделся. Гриша положил «пижону» руку на плечо и примирительно проговорил: – Не надо, Саша. Алексей Петрович встал, положил на стол деньги и, стараясь идти как можно медленнее, с независимым видом двинулся к выходу. Ругаться или просто грубить он не хотел, да и не умел толком. У буфетной стойки он задержался, чтобы купить папирос, и услыхал, как «пижон» горячо говорил кому-то: – Нет, не все равно. Им нечего здесь делать, ходить, слушать и пускать слюни от умиления, чтобы потом рассказывать знакомым. Пусть все эти журналисты, делегации, праздные вояки держатся подальше от наших горестей и радостей. Нельзя позволять им лезть в наши души грязными пальцами. Мы – это мы, и только. Ведь, по сути дела, только здесь мы можем говорить обо всем откровенно. И незачем давать посторонним совать нос в наши дела и наши могилы. Выйдя из буфета, Алексей Петрович посмотрел на часы. До трех оставалось еще полчаса. Он остановил первого же проходившего мимо человека и спросил, где читальня. Необходимо было узнать о Венере. Вряд ли путешествие на Венеру менее почетно, чем на какую-то Голконду. А после – после они встретятся с этим «пижоном» как равный с равным и поговорят по душам. Лев Вальцев объясняет [4] – Нет, это не я, – сказал Вальцев, накрывая на стол. – Это Краюхин. Понимаешь, он-то еще раньше знал, что на совещании ты ничего не поймешь, и попросил меня ввести тебя во все подробности нашей работы. Кроме того, разговор в такой обстановке гораздо приятнее, чем в кабинете. Он отступил на шаг, любуясь живописным натюрмортом бутылок, консервных банок и свертков в пергаментной бумаге. – Обстановка подходящая, – согласился Алексей Петрович и добавил оглядываясь: – Вообще, живешь ты, Лева, как буржуй. Жена? 4 Он указал на висевшую над пианино фотографию красивой грустной женщины в черном, закрытом до шеи платье. Вальцев мельком взглянул. – Да… нет. Ладно, об этом потом. Сейчас время говорить о королях и капусте, о сургучных печатях и о… о чем там еще? Одним словом, садись, и приступим. Тебе коньяку? Водки? Вот здесь балычок, а там… В общем, сам разбирайся. – Кстати, – сказал он немного погодя, когда были осушены первые рюмки. – Знаешь, кто втравил тебя в эту историю? – В какую? – В экспедицию. – Краюхин? – Алексей Петрович выложил себе на тарелку полбанки пряно пахнущего паштета. – Нет. Я. И начал я еще с позапрошлого года, как только вернулся из Алма-Аты. Благодарен ли ты мне, краснолицый брат мой? – Сук-кин сын, – с чувством проговорил Алексей Петрович. – Вот то-то… Конечно, никакие рекомендации не помогли бы, если бы ты не понравился Краюхину. Но он видит людей насквозь. Особенно таких, как ты. – Это каких же? – Таких… Честных, прямодушных служак, для которых дело есть три четверти жизни. – Мерси. Это он тебе сам сказал? – Почти что. Да, он с тобой ведь беседовал? – Беседовал. – Расскажи. Алексей Петрович рассказал, причем не удержался и упомянул об оскорбительном намеке Краюхина. Вальцев рассмеялся. – Так и сказал – «не женаты, конечно»? – Мгм… – Не обижайся. Ты, конечно, не красавец, да и я, и он тоже, но он имел в виду, что ты, вероятно, не успел жениться за несколько недель, которые прошли со дня, когда он получил твое личное дело. – А почему бы и нет? Впрочем, это все ерунда, брат. Давай-ка лучше я буду спрашивать, а ты отвечай. – Идет. Вальцев закинул ногу за ногу, поднял рюмку и стал глядеть поверх нее на Алексея Петровича. Тот на минуту задумался. – Давно ты работаешь у межпланетников? – Почти десять лет. Летал два раза на Луну и раз на Марс. – И мне ничего не говорил, скотина! – А для чего? У нас не принято хвастать такими вещами. Кроме того, наша работа в Каракумах числилась секретной – это была проверка одной теории, созданной на основании некоторых находок на Марсе. Так что болтать много было нельзя. – Ну, положим. И сейчас мы отправляемся на Венеру тоже для проверки этой самой… теории? – Твое здоровье. Нет, почему? Та теория оказалась никуда не годной, и из ее обломков создана новая, правильная. Речь шла о проблеме происхождения радиоактивных веществ на планетах. Наша же теперешняя задача гораздо более практична… ближе к жизни, так сказать. Он нагнулся над столом и отправил в рот кусок ветчины. – Вот послушай-ка… Тебе, конечно, смерть как интересно узнать, что такое Голконда, и что такое «загадка Яниса», и все прочее. Алексей Петрович кивком показал, что не отрицает этого, и уселся поудобнее. – Лет семь назад ученые на искусственных спутниках, запущенных вокруг Венеры, обнаружили там область мощного радиоактивного излучения. Точно локализовать ее было невозможно из-за сплошной вековой облачности… – Из зерен аммиака… – вставил Алексей Петрович. – Из зерен… Не из зерен, а из кристаллов. Не в этом дело. Короче говоря, нащупали эту область зондами-автоматами. Понятно, всех это страшно заинтересовало. Судя по мощности излучения, там должны были лежать – и, несомненно, лежат прямо на поверхности миллионы и миллиарды тонн всяких радиоактивных руд, настоящее сокровище. Условно эту область назвали Урановой Голкондой. – Красивое название. – Да. Несколько лет Голконду исследовали с искусственных спутников. Подобраться к ней вплотную и пощупать, так сказать, руками все не удавалось. Высадиться на Венере очень трудно, мешают ужасные бури в ее атмосфере и еще кое-какие явления, на этом сломала себе шею не одна экспедиция. Ну вот. У нас в управлении был крупный геолог, латыш, Янис. Голконда стала для него идеей фикс. Долго он ходил по всяким инстанциям и наконец добился разрешения на попытку высадиться в том районе с помощью спортивной ракеты. Его назначили начальником, в пилоты он пригласил Строгова, который уже давно славился своим мастерством. С ними летели еще два человека. С большим трудом им удалось сесть где-то километрах в двадцати от границы Голконды. Янис оставил Строгова у ракеты, а сам с остальными двумя отправился на разведку. Что там произошло – неизвестно. Янис вернулся к ракете через двое суток один, страшно истерзанный, обожженный, больной «песчаной горячкой». Он принес образцы урановых, ториевых и других активных руд – богатые руды, просто загляденье – и клочок красноватой массы, похожей на резину. Показав ее Строгову, он сказал: «Бойтесь красного кольца». Больше до самой смерти он не произнес ни слова. Умер на обратном пути. Вот так-то, Алеха. Вальцев опустил голову и замолк. Алексей Петрович не двигался. – Дальше, – сказал он. – Вот… Анализ образцов показал, что Голконда – действительно одно из богатейших месторождений активных руд во Вселенной. И мы должны будем удостовериться в этом и определить возможности его эксплуатации. Понятно? – Понятно. За окном сгущались сумерки. С легким фырканьем пронесся двухместный вертолет. Где-то печальный женский голос – вероятно, по радио – пел старинную русскую песню. – А что стало с этим красным… веществом? – Не знаю. – Вальцев покачал головой. – Кажется, оно не то распалось, не то затерялось. В общем, не удалось определить, что это такое. Да в это мало кто верит. Считают, что Янис просто помешался от «песчаной горячки» и от гибели товарищей. А Строгов… Строгов никогда не говорит, если его не спрашивают. Тем более об этом деле. Он полмесяца провел в ракете с трупом Яниса. – Словом, – проговорил как можно более спокойнее Алексей Петрович, – мы идем на большой риск, так ведь? – Риск… хм… риск. Ха, конечно, риск есть. Это же совсем новое дело. А почему ты спросил? Ты боишься? Он сказал это не насмешливо, а ласково, почти сочувственно. – Я ничего не боюсь, – сердито отрезал Алексей Петрович. – С чего ты взял? Но я должен знать, на что я иду. – Я тебе скажу, на что ты идешь. – Вальцев растопырил пальцы и стал загибать их один за другим. – Если «Хиус» не сгорит при взлете – раз; если «Хиус» не сгорит при посадке – два; если ты не заблудишься в пустынях – три; если ты не повредишь об острые камни спецкостюм – четыре… Что еще? Если не схватишь какую-нибудь неизвестную болезнь или «песчаную горячку» – это пять; если тебя не сожрет «красное кольцо» – шесть; если тебя не убьет Сашка Бирский – семь… – Ну тебя к черту. – Алексей Петрович засмеялся и потер руки. – Ясно, дело подходящее, хотя, конечно, страшновато. – А ты как думал? Думаешь, мне не страшновато? Думаешь, остальные как на пикник едут? А Краюхин? Он за всех нас головой отвечает. Поэтому ты и нужен, что твои нервишки крепче, чем у всех нас, вместе взятых. – Надо понимать так, что я буду при вас вроде няньки, – сказал Алексей Петрович. – Вот так должность! – Няньки не няньки… Все-таки ты офицер, военная дисциплина и все такое. А главное – у тебя хорошая выдержка. Там это очень нужно. – Ну ладно, ладно. – Алексей Петрович хлопнул ладонью по колену. – Слушай, у тебя большой опыт. Скажи, как ты представляешь себе нашу там работу? Обстановку, методы? Вальцев задумался на минуту. – Видишь ли, друг Алеха, о Венере очень мало известно. Высадимся, попробуем определиться. Окажется, что сели километрах в ста от Голконды. Песчаные бури, жара несусветная. Погрузимся на «Мальчик»… – Да, что это такое – «Мальчик»? Транспортер? – И очень хороший. Скоро ты с ним будешь знакомиться. Так вот. Кто-нибудь останется у «Хиуса», остальных ты повезешь. Потом местность станет непроезжей даже для «Мальчика». Потащимся пешком. Идти тяжело. Связи нет… – А почему нет связи? – По нашим данным, многие из современных радиоприборов не годятся для Венеры. Пользоваться можно только УВЧ. Остальное все стирается магнитными полями. – Ну дальше. – Будем тащить на себе еще и эти маяки, будь они неладны. Потом доберемся до места, проведем исследования, установим маяки – и назад. Все очень просто. Начать и кончить. – Ф-фу, – сказал Алексей Петрович. – Давай еще по одной, что ли. Вальцев налил, и они молча выпили, значительно подмигнув друг другу. – Завтра в это время, – сказал Вальцев, отдувшись и понюхав корочку, – мы уже будем на Седьмом полигоне. – На седьмом… на чем? – На Седьмом полигоне. Это крупная база Управления в Заполярье. Оттуда через месяц будем стартовать. – А как ты думаешь, когда мы вернемся? – Когда вернемся? Точно сказать нельзя. Если бы речь шла о нормальных атомных ракетах с жидким горючим, я бы рассчитывал года на полтора. – Ого! – Ну, а поскольку мы летим на «Хиусе», сроки сокращаются раз в десять. – Слушай, почему это? Что это за чудо – «Хиус»? Вальцев усмехнулся. – Видел у Краюхина в кабинете? – Что? Эта дурацкая черепаха? – Чудак. Это модель «Хиуса», вот что это такое. Я, брат, всего-навсего геолог и в этих вещах не силен. Но в общем дело обстоит следующим образом. Старые ракеты вынуждены все время экономить горючее и пользоваться притяжением Солнца и планет. Например, перелет до Венеры занимал несколько месяцев. Из этого срока двигатель ракеты действовал всего час при взлете и несколько минут при подходе к спутнику. Остальное время ракета двигалась пассивно, по законам всемирного тяготения. А «Хиус»… – Ну, а «Хиус»? – «Хиусу» не нужно экономить. Термоядерная ракета. Почему-то ее называют «фотонной». Она все время летит с включенными реакторами и может, как говорят, достигать любых скоростей. Но как это делается – убей, не знаю. – Он сейчас на полигоне? – Нет, что ты! Он в пробном рейсе. Побыл на наших искусственных спутниках при Венере и должен через две недели вернуться. Еще вопросы? – Почему сгорел первый «Хиус»? Вальцев, прищурившись, посмотрел на Алексея Петровича. – Тебе это уже известно, оказывается? Да… Никто не знает почему. Спросить не у кого. Единственный человек, который мог бы пролить свет на происшествие, как говорится в детективных романах, это Ашот Петросян, светлая ему память. Он распался в атомную пыль вместе с массой тугоплавкой легированной стали, из которой был сделан корпус первого «Хиуса». Он помолчал, играя вилкой. – Конечно, «Хиус» еще очень несовершенен. Но ведь нужно! Нужно, Алеша! Сейчас это единственное средство освоить Венеру. Вот и летим. Подумай, миллиарды тонн радиоактивных материалов, когда мы дрожим над каждой тонной! И прямо под ногами. Какая находка для государства! А время не терпит… Алексей Петрович ласково глядел на товарища. Левка, видимо, все еще считает, что он боится. Да разве дело в страхе? Самое главное – суметь сделать то, чего от него ждут. А это еще не совсем ясно. Но, надо думать, станет ясно в ближайшее время. От вина на душе стало легко и тепло, ощущение риска и опасности притупилось. Лева Вальцев, старый друг, которого он выручил в Черных Песках, ручался за него. И раз он идет на такое дело, как может позволить себе отстать капитан Громыко? Он встал и прошелся по комнате. У пианино задержался, снова поглядел на фотографию. – Ну, хорошо. Хватит о «Хиусе», о «красных кольцах». Кто это, если не секрет? – Нет, какой же секрет, – нехотя сказал Вальцев. – Маша Бирская. Сашкина сестра. – А-а… – Мы были женаты, потом она ушла. Да, слушай, как у тебя дела? – Дела? – Ну да, с этой твоей… алма-атинской красавицей. Алексей Петрович сразу поскучнел. – Так себе, – грустно сказал он. – Встречаемся, когда приезжаю. – Ага, встречаетесь, когда ты приезжаешь. Ну и что? – Что? И ничего. – Ты ей делал предложение? – Делал. – И она отказала? – Нет. Сказала, что подумает. – Давно она это сказала? – Да… скоро уже год. – Дурак ты, Леша, как я погляжу. Алексей Петрович обреченно вздохнул. Вальцев с откровенной насмешкой смотрел на него. – Нет, вы подумайте! – сказал он. – Человеку тридцать пять лет. Заслуженный командир. Не пьет… Во всяком случае, не напивается. Влюблен в красивую незамужнюю женщину и встречается с ней уже десять лет… – Семь. – Пускай будет семь. На седьмой год делает ей предложение… Сколько лет ты собирался сделать ей предложение? – Шесть лет. – Да… Наконец делает ей предложение. Заметьте, она терпеливо ждала целых шесть лет, эта несчастная женщина. – Ну, ладно, хватит. – После этого, когда она из скромности или из маленькой мести сказала, что подумает, он ждет еще год… – Хватит, говорю! – Правда, Алешка, ты самый положительный дурак, каких… – Ну? – Алексей Петрович схватил с дивана валик и поднял над головой. – Молчу, молчу… Садись, пожалуйста, Алексей Петрович, сделай милость. Если уж говорить серьезно, то ты сам виноват. Я ее хорошо не знаю, видел всего два… нет, три раза, а ты знаком семь лет. Но ведь твой способ знакомства похож на издевательство. Ты ее и не обнял, наверное, ни разу. Что она о тебе подумает? Но, кажется, она славная женщина. Тебе просто везет. – Куда уж мне с моим-то рылом… – уныло сказал Алексей Петрович. Вальцев хлопнул его по спине. – Не горюй. Вернешься домой – герой! – у тебя и уверенности больше будет, все сразу уладится. – А вдруг за это время… – Господи! За семь лет ведь ничего не случилось, верно? Алексею Петровичу было страшно приятно, что друг Лева успокаивает его и так уверенно говорит о его будущем. Он повеселел, схватил Леву за шею и одним движением пригнул до пола. – Ох, и силен же, чертяка! – морщась от боли, проговорил Вальцев. – Вот за это самое вас, офицеров, девушки и любят. Алексей Петрович рассмеялся. – Брось скромничать. Да зажги-ка, брат, свет, и давай еще чего-нибудь выпьем. – Не вредно, не вредно, милостивый государь! Комната ярко осветилась, за окнами стало совсем темно. Вальцев опустил шторы. – Светло и уютно, – хихикнул он, потирая руки. – Чего желаешь? – Налей сухого, если есть. – Как не быть, дорогой? Изволь, вот цинандали. Пойдет? – Еще как! Они сели рядом на диван с бокалами в руках. – Знаешь, Лева, расскажи-ка ты мне об этих ребятах. – О каких? – О наших. О нашей команде. Кто они такие и что собой представляют? Тебе они нравятся? Вальцев задумчиво отхлебнул вина, затем поставил бокал на стол. – О наших ребятах, значит… Мне-то они очень нравятся. Подбор людей в эту экспедицию до удивления хороший. Только Строгова, командира, я знаю плохо. – А остальные, значит… – Хорошие, я же тебе говорю. Орлы! – И этот «пижон»? – Какой пижон? – Бирский. – С чего ты взял, что он пижон? Алексей Петрович сделал неопределенный жест. – Так мне кажется. – Ладно, начнем с Бирского. Ты на него не сердись. Он хороший парень и, когда вы поработаете вместе, станет твоим лучшим другом. – Сомневаюсь. – Твое дело. Только когда я впервые пришел в Управление, он меня третировал еще хуже. Понимаешь, у него бзик: всякий, кто приходит «со стороны», то есть не имел высокой чести крутиться в шаровых камерах и сидеть месяцами в маске в азотной атмосфере – это все глупости, которые проделывают со слушателями Института подготовки, – так вот, тот, кто не прошел через это, для работы в пространстве, по его мнению, не годится. А потом мы с ним очень подружились во время экспедиции на Марс. Он, конечно, немного неврастеник. Но что в нем характерно, так это полное отсутствие инстинкта самосохранения. Он смел, как наполеоновский гвардеец, вернее, как Рикки-Тикки-Тави. И вместе с тем очень добрый и отзывчивый парень. – Положим, – пробормотал Алексей Петрович, поднимаясь, чтобы налить себе вина. – Вот тебе и «положим». В общем, не пройдет и месяца, как вы перестанете глядеть друг на друга волком… или я не знаю тебя и его. Здесь, понимаешь, вот еще что. Вначале в экспедицию намечали Савушкина, его большого приятеля. А потом назначили вдруг тебя. – Ага… – Но это обойдется. – Ладно, посмотрим. А что Гриша? – Гришка Ершов? У нас его называют «небожителем». Если ему дать волю, он вообще не будет возвращаться на Землю. Для него существует только пространство и приборы в кабине. И еще Верочка Званцева – ты ее не знаешь. У нас есть несколько таких – отравленных на всю жизнь. – А ты? – Я? Нет, я – другой. И таких, как я, большинство, и ты, вероятнее всего, будешь таким же. Мы «тоскуем по голубому небу». Есть такой вид психического расстройства – «тоска по голубому небу». Я своими глазами видел, как прославленные межпланетники, вернувшись на Землю после длительного рейса, плакали и хохотали в истерике и прыгали, как молодые козлята, выйдя из звездолета. А вот Гриша – не такой. У него все это наоборот. Хороший милый человек, между прочим. Страшно любит старых друзей, с остальными держится просто приветливо. Большой друг Крутикова, хотя люди они совершенно разные. Бывают же чудеса, скажи на милость! – А что Крутиков? – Да ты его с первого взгляда видишь. Как на ладони. Прекрасный семьянин, во время рейсов очень тоскует по жене и детям и втихомолку проклинает свою профессию, но жить без нее тоже не может. И вот тебе пара, всегда летают вместе: «небожитель» Гриша и Санчо Панса Крутиков. «Этот камушек я повезу Лёлечке. Какое странное растение! Жалко, что его не видит мой Мишка. Он бы его обязательно нарисовал». Говорят, когда-то над ним очень смеялись. Но однажды… В общем, милый и, главное, верный человек. Гений добросовестности, идеальный штурман. Ну вот, кажется, все. Доволен? – Доволен. У тебя все они очень милые, добрые и… и отзывчивые. – Да ведь так оно и есть, дорогуша! Давай по последней, что ли? Содвинем их разом… будь здоров. Они выпили и с удовольствием посмотрели друг на друга. – Хорошо… – Хорошо, брат Алеха! – Вперед? – Вперед, Алеха! – «Как аргонавты в старину…» Да, кстати, что это за стихи? Знакомые, но откуда, чьи – хоть убей, не помню. Вальцев рассмеялся: – Это эпиграф к какому-то рассказу Лондона. А у наших межпланетников, особенно у старых, это нечто вроде девиза. Кто первый ввел его в обиход, сейчас уже неизвестно. – Как-то подходит он к вашему делу, верно? – Верно. Трус и подлец так не скажет: Как аргонавты в старину, Покинув отчий дом, Поплыли мы, тирам-та-там, За золотым руном. Эпилог [5] За последние полтора года Алексей Петрович привык получать письма и даже немного научился на них отвечать. Сегодня писем было четыре: от жены, от Юрковского, от Михаила и еще какое-то, с незнакомым почерком, – Алексей Петрович отложил его в сторону. Потом он надел пижаму, выключил верхний свет, с наслаждением рухнул на диван и принялся ворочаться, устраиваясь поудобнее. Сегодня был очень напряженный и хлопотливый день, после занятий пришлось остаться на два часа, чтобы разобраться в схеме нового усилителя, и теперь было особенно приятно полежать просто так, ничего не делая и почитывая письма, которые он давно ждал и которые получал не так уж часто (особенно от Юрковского). 5 – Письма следует читать со вкусом, – объявил Алексей Петрович, взял письмо жены и распечатал его нарочито медленно и аккуратно. «Дорогой Алик! Пишу тебе на уроке. Ребята страдают над контрольной, и у меня полчаса свободного времени. Давно что-то не получала от тебя весточки и немножко беспокоюсь, не удрал ли ты опять на какую-нибудь Венеру, не спросивши ни позволения моего, ни благословения. Надеюсь – не удрал. Надеюсь – жив и здоров. Надеюсь – помнишь, что у Гришки через полгода день рождения и что мы будем тебя ждать. Упомянутый Гришка чувствует себя прелестно и все время порывается сказать «папа», но дальше «мамы» продвинуться пока все-таки не может и вообще по натуре молчалив и углублен в себя. Валентина Павловна из яслей – ты ее, конечно, не помнишь, где там! – зовет его не иначе как Григорий Алексеевич и приблизительно раз в неделю интересуется твоим здоровьем. Чувствую, что мне придется все-таки сообщить ей, что ты ее не помнишь. Милый Алик, ты пишешь мне про «Джаль Алла», а я и не читала. Все очень хвалят, даже Дезвиг в «Литературке» – охотно верю, но… Кончается четверть. Опросы. Контрольные. Подтягивание. Консультации. Петя Сокольников никак не уразумеет формулу Байеса. Лира Алиева окончательно и бесповоротно забыла, чем отличается теорема синусов от теоремы косинусов. И т. д. и т. п… и пр. Читаю мало, но зато позавчера поймала с мальчиками телепередачу из Калькутты – показывали очерк «Покорители», и я полюбовалась и на тебя, и на Володю Юрковского. До сих пор не понимаю, ты нарочно споткнулся, когда взбирался на лестницу, или это вышло случайно. Во всяком случае, мальчишки уважительно хихикали и косились на меня, и мне было очень приятно. Ой, пора кончать. Кажется, Лира все-таки вспомнила разницу – во всяком случае, она уже кончает. До свиданья, милый! Очень жду твоего письма и буду учить Гришку говорить «папа». Алма-Ата, 17.12». – Да, – произнес Алексей Петрович, перечитав письмо. – Действительно, через полгода Гришке – год! Как летит время!.. Ну-с. – И он взял второе письмо. Экипаж «Скифа» [6] Сценарий научно-фантастического фильма по мотивам повести «Страна багровых туч» Плутон. Свирепый ветер несет тучи черной пыли над дикими нагромождениями скал, воет и свистит в горных вершинах, гонит в низком багровом небе толпы меняющихся облаков. Сквозь рев бури прорывается далекий гул и грохот – словно далеко-далеко за горизонтом бурлит, закипая, исполинский котел со смолой. Между скал, тяжело переваливаясь через валуны, ползет человек. На нем просторный скафандр с кислородными баллонами за спиной, голову покрывает прозрачный шлем. Скафандр и шлем испачканы в пыли и жидкой грязи. Человек ползет из последних сил, время от времени он останавливается и в изнеможении опускает голову в шлеме на землю. И чей-то голос устало и настойчиво повторяет: 6 – Мехти… Мехти… Отзовись… Мехти… Человек приподнимается на локтях и стирает перчаткой грязь с лицевой стороны шлема. Видно его лицо – изможденное, с заплывшими глазами, с сухими запекшимися губами. На щеке и на подбородке – черная застывшая кровь. Человек с трудом шевелит губами. Хриплый шепот едва слышен: – Я здесь… Здесь… Я сейчас… Сейчас… Но снова звучит усталый и настойчивый призыв: – Мехти… Мехти… Где ты, Мехти… Отзовись… И тогда Мехти с прежним упорством переползает через обломок скалы, скатывается и ползет дальше. Ветер обрушивает на него целую кучу черной пыли, переворачивает его, человек судорожно цепляется за землю, за камни. – Мехти… Ты слышишь меня?.. Отзовись, Мехти… – Сейчас, сейчас… Я спешу… Я сейчас… Мехти огибает огромный валун, и перед ним открывается обширная неровная поляна. Посередине поляны торчит, упираясь тонким, как игла, шпилем в багровое небо, покосившаяся ракета. На полированных боках ее светятся темно-красные отблески далекого зарева. Рядом с ракетой сидит прямо на земле Ермаков, сгорбленный, придавленный полуторакратной силой тяжести на Плутоне. Он в таком же просторном скафандре и прозрачном шлеме. Его ноги занесло черной пылью. Это его голос слышится сквозь вой бури и грохот далекого кипящего котла: – Мехти… Мехти… Отзовись… Он вдруг замечает ползущего и вскакивает на ноги. Вернее, хочет вскочить, но просто тяжело поднимается и так же тяжело и неуклюже спешит к Мехти. Мехти продолжает ползти к нему навстречу. – Мехти, друг, что с тобой? Мехти исчерпал все силы. Голова его падает, он лежит неподвижно. Ермаков опускается около него, кладет его голову в шлеме к себе на колени. – Что с тобой, Мехти? Мехти! Мехти открывает глаза. – Анатолий… там… страна чудес… только я не успел… Он вновь закрывает глаза и вдруг начинает быстро-быстро говорить по-азербайджански. Ермаков склоняется к нему так низко, что касается шлемом его шлема. – Мехти… Погоди, Мехти… Мехти, не открывая глаз, говорит громко и отчетливо: – Это планета сокровищ, Толя… Там бесчисленные сокровища… Их нужно взять… Подарить Земле… – Голос его падает до шепота. – Только там опасно… Там смерть… – Мехти, о чем ты? Какие сокровища? Но Мехти опять принимается быстро-быстро говорить по-азербайджански. Ермаков трясет его за плечи. – Мехти! Говори по-русски! Мехти! О чем ты? Страшное, окровавленное лицо Мехти вдруг преображается. Он улыбается и шепчет: – Хорошо как… Голубое небо… Толя… Смотри… голубое небо… Он умолкает, голова его скатывается набок. Мехти умер. Ермаков поднимает лицо и смотрит в ту сторону, откуда пришел Мехти. По щекам его катятся слезы. Багровые отблески светятся на прозрачном материале шлема, на каплях слез и в сверкающих яростью глазах… А там, откуда приполз Мехти, за черными исполинскими скалами, сквозь черную бурю, разливается в полнеба ослепительное фиолетовое зарево и раздается грохот чудовищного взрыва… * * * Кабинет Председателя комитета межпланетных сообщений. Огромное светлое помещение. На стенах портреты выдающихся деятелей космонавтики. По углам модели различных ракет, начиная от старинных многоступенчатых и кончая последними – атомными. За большим письменным столом в креслах пятеро – члены комитета, старые испытанные межпланетники, руководители космонавтики Советского Союза. Председатель комитета НИКОЛАЙ ЗАХАРОВИЧ КРАЮХИН резко говорит: – Гибель Мехти – это серьезное предупреждение. Некоторые здесь воображают, что мы все еще живем в эпоху первых космических полетов… ГОЛОВИН, приземистый лысый пожилой человек, ворчливо замечает: – Когда я высаживался на Церере, для меня опорных баз не делали… КРАЮХИН: И вернулся ты без пяти ребер. ГРОМОВ, высокий, с лицом словно отлитым из бронзы, добавляет: – И сидишь теперь в Комитете вместо того, чтобы летать. ГОЛОВИН: Можно подумать, что вы летаете! КРАЮХИН (продолжает) : И мы должны строго предупредить всех членов экипажа о недопустимости бессмысленного риска… Никаких рискованных шагов вне главных целей экспедиции! ГОЛОВИН: А в чем же теперь главные цели? Я уже совсем ничего не понимаю! КРАЮХИН (терпеливо) : Повторяю для непонимающих. Мы утверждаем вторую комплексную экспедицию к Плутону на фотонном планетолете «СКИФ», имеющую цель: А. Создать опорную базу-ракетодром как плацдарм для широких исследовательских работ в области, именуемой «Страной Мехти». Б. Разведать предполагаемые геологические богатства области, именуемой «Страной Мехти». Ясно? Ляхов, широкоплечий, седой, в темных очках, замечает: – Ты забыл, Николай, пункт В: обязательно вернуться на Землю! ГРОМОВ: С целыми ребрами. ГОЛОВИН (обиженно) : Накинулись… КРАЮХИН: Да, да, Андрей, вернуться целыми и невредимыми. Ну, и состав экспедиции… Начальником идет, как договорились, Ермаков… Возражений нет? ЛЯХОВ: Лучше не придумаешь… ГРОМОВ (задумчиво) : У Анатолия свои счеты с Плутоном… Забыть Мехти не может. КРАЮХИН: Штурманом-инженером идет Спицын. ЛЯХОВ: Ну, Богдан – это небожитель… КРАЮХИН: Геолог – Юрковский. ГОЛОВИН (ехидно улыбаясь) : Не понимаю. Если вам нужны целые ребра – при чем здесь Юрковский? ГРОМОВ: Это правда. (Краюхину.) Владимир всегда лезет в самое пекло. КРАЮХИН (строго) : Юрковский, как вам отлично известно, самый способный из молодых геологов. А что касается его темперамента, то рядом Ермаков и Спицын, крепкие люди. ЛЯХОВ: Ясно, у них не порезвишься. КРАЮХИН: К тому же у нас есть еще один крепкий человек, четвертый, и последний, член экспедиции – инженер Быков. ГРОМОВ: Это твой инженер из Антарктики? КРАЮХИН: Да. ГРОМОВ: А тебя не смущает все-таки его возраст, Николай Захарович? КРАЮХИН: Двадцать пять лет? Если мне не изменяет память, мы с тобой ходили в первый рейс двадцати лет… ГРОМОВ (уточняет) : Двадцати двух! КРАЮХИН: А у этого хлопца за плечами уже пять лет Антарктиды и спасение французской экспедиции! ЛЯХОВ (усмехаясь) : Французы прозвали его Стальным Капитаном. ГРОМОВ: Хорошо, хорошо, я ведь не против. КРАЮХИН (нажимает кнопку на краю стола и говорит в микрофон) : Попросите ко мне товарища Быкова. Дверь открывается. В кабинет неторопливо входит высокий молодой человек атлетического телосложения, в белом спортивном костюме. Он останавливается у порога и негромко здоровается: – Здравствуйте, товарищи! КРАЮХИН: Здравствуйте, Алексей Петрович. Садитесь, пожалуйста. Вот сюда, поближе… БЫКОВ садится. Все внимательно рассматривают его. КРАЮХИН (мягко) : Вы не изменили вашего решения? Плутон вас не пугает? БЫКОВ: Нет. ГОЛОВИН (хмуро) : И вы не побежите в последний момент освобождаться по семейным обстоятельствам? Или по состоянию здоровья? ЛЯХОВ и ГРОМОВ засмеялись. БЫКОВ (вполне серьезно) : Нет, не побегу. Почему вы так думаете? ГРОМОВ (ласково) : За последние четверть века, товарищ Быков, нам приходилось видеть всякое. Космос – дело нешуточное. КРАЮХИН: Вы командир вездехода. Судьба экспедиции во многом будет зависеть от вас. БЫКОВ (по-прежнему серьезно) : Нет, нет. Я взвесил все. Я не раздумывал. И если вы не изменили вашего решения, я готов! КРАЮХИН переглядывается с членами комитета. КРАЮХИН: Ваше мнение, товарищи? ГОЛОВИН (ворчливо) : Утвердить. Посмотрим. ГРОМОВ и ЛЯХОВ (в один голос) : Согласны. КРАЮХИН (официально) : Государственный Комитет утверждает товарища Быкова Алексея Петровича инженер-водителем и химиком комплексной экспедиции к Плутону. Все поднимаются. Члены Комитета молча пожимают руку Быкову. ГОЛОВИН (со вздохом, вполголоса) : Ох, счастливец! ГРОМОВ (хлопает его по плечу и смеется) : Нечего завидовать, старый ворчун! Мы с тобой свое отлетали. Эстафета у молодежи. КРАЮХИН (кладет руку на плечо Быкова) : Они правы, Алексей Петрович. И когда завидуют, и когда говорят, что эстафета у молодежи. Пожалуй, никогда еще перед космонавтами не стояла такая ответственная и тяжелая задача. В дни нашей молодости мы и мечтать не смели о таком рывке к границам Солнечной системы… ГОЛОВИН (мрачно) : Еще бы… Шесть миллиардов километров за сто суток!.. В дверях появляется секретарь: – Николай Захарович, ваш стратоплан на старте. КРАЮХИН (весело и энергично) : Полетели, Алексей Петрович! Глаза БЫКОВА округляются. БЫКОВ: На Плутон? Все смеются. КРАЮХИН: Ну нет, не так скоро. Пока поработаем на Земле. Есть такой ракетодром, «Седьмой Полигон». Слыхали? * * * Стратоплан вертикального взлета уносится в синее безоблачное небо. В кабине, полулежа в креслах, беседуют КРАЮХИН и БЫКОВ. КРАЮХИН: Полстолетия космонавты всего мира смотрели на Плутон, как лиса на виноград. БЫКОВ (улыбаясь) : Видит око, да зуб неймет. КРАЮХИН: Вот именно. Каждому мечталось преодолеть чудовищную пропасть пространства, первому водрузить знамя своей родины на этой последней, крайней планете Солнечной системы. БЫКОВ: Я недавно подсчитал, что на нынешних ракетах при инерционном полете такое путешествие заняло бы больше столетия… КРАЮХИН: Значительно больше. Нет, нынешние ракеты для этого не годятся. Проблема была решена только тогда, когда советские космонавты получили в свои руки новое, небывалое орудие исследования Космоса – фотонный планетолет. БЫКОВ: «Скиф»? КРАЮХИН: Да, «СКИФ». В нем сконцентрировалась вся мощь советской науки и техники. Мы строили его более двадцати лет. И вот два года назад он покинул лунные доки и отправился в пробный рейс к Плутону. БЫКОВ (усмехаясь) : Пробный рейс в шесть миллиардов километров! КРАЮХИН: А как вы думаете? Такую фантастическую машину можно испытывать только на фантастических дистанциях. На девяносто третьи сутки «СКИФ» вышел на орбиту вокруг Плутона. БЫКОВ: Я представляю себе, как ликовал экипаж! КРАЮХИН: Да нет, они даже обрадоваться не успели… БЫКОВ: Почему? КРАЮХИН: То, что они увидели на Плутоне, просто ошеломило их. Плутон оказался необычайной планетой. Вместо сугробов замерзшего газа – бешеная раскаленная атмосфера. Вместо вечного мрака и неподвижности – электрические бури, грандиозные выбросы ионизированных паров. И неудивительно, что неистовый азербайджанец Мехти потребовал немедленной разведки на десантной ракете. БЫКОВ: Что же там оказалось, Николай Захарович? КРАЮХИН (помолчав) : Этого мы до сих пор не знаем. Мехти погиб и успел перед смертью сказать всего несколько слов. Он говорил о каких-то несметных сокровищах. БЫКОВ: Но хоть какие-то предположения существуют? КРАЮХИН: У нас есть результаты наблюдений с борта «СКИФА», и у нас есть слова Мехти. Мощная ионизация, бурное истечение раскаленных газов, сокровища… Предположения возникают самые фантастические… БЫКОВ: Какие же? КРАЮХИН: Например, возможно, что процессы, происходящие обыкновенно в глубоких недрах планет, на Плутоне происходят почему-то на поверхности… БЫКОВ: При чем же здесь сокровища? КРАЮХИН: Имеются в виду процессы непрерывного образования и распада трансурановых элементов… БЫКОВ (напряженно хмурится) : Невероятно. Природные трансураниды, да еще на поверхности планеты! Тогда это должны быть действительно сказочные богатства! Мы-то знаем, чего стоит изготовить на Земле хотя бы миллиграмм менделевия! КРАЮХИН: Вот проверить это, создать плацдарм для широких исследовательских работ в этом направлении, и есть цель вашей экспедиции. ГОЛОС ШТУРМАНА (в микрофон) : Через три минуты «Седьмой Полигон». КРАЮХИН: Узнайте, чем занят экипаж. ГОЛОС ШТУРМАНА (после паузы) : Экипаж обедает. * * * Ресторан гостиницы «Седьмого Полигона». Экипаж «СКИФА» за столом. Едят второе. Геолог ЮРКОВСКИЙ, красивый, немного стильный молодой человек, лениво ковыряет вилкой в куске телятины. Штурман-инженер БОГДАН СПИЦЫН, невысокий, полный, аккуратно подчищает корочкой подливку уже пустой тарелки. Командир корабля ЕРМАКОВ, сухощавый, совсем седой, аккуратный, ест неторопливо и методично. СПИЦЫН вздыхает и рассматривает свою пустую тарелку. ЮРКОВСКИЙ, украдкой поглядывая на ЕРМАКОВА, отрезает половину своего куска телятины и медленно двигает свою тарелку к тарелке штурмана. Тот делает то же. Тарелки сближаются. Вилка ЮРКОВСКОГО двигает телятину к штурману. Штурман тянется к телятине своей вилкой. ЕРМАКОВ (не поднимая глаз) : Владимир Сергеевич. ЮРКОВСКИЙ замирает. СПИЦЫН торопливо придвигает к себе тарелку. ЮРКОВСКИЙ: Э-э… Что вы сказали, командир? ЕРМАКОВ: Доедайте второе. ЮРКОВСКИЙ (кладет вилку) : Мне не хочется что-то, Анатолий Борисович. ЕРМАКОВ (поднимает на него глаза, говорит тихо и спокойно) : Владимир Сергеевич, я прошу вас доесть второе. ЮРКОВСКИЙ: Неужели это так важно? ЕРМАКОВ (спокойно) : Мы не можем позволить себе дать Плутону хотя бы один шанс против нас. ЮРКОВСКИЙ: Даже в виде этого несчастного кусочка телятины? ЕРМАКОВ: Нарушение режима начинается с малого. У одних с кусочка телятины, у других с контрабандных пирожных! СПИЦЫН (бормочет растерянно) : Какое пирожное? Я понятия не имею о пирожных, Анатолий Борисович. Ах, пирожное… СПИЦЫН вытаскивает из-за графина тарелку, полную пирожных, и разглядывает ее, словно видит впервые. Затем радостно восклицает: – Ах, это? Впервые вижу… Я пирожные терпеть не могу… Стараясь не глядеть ни на кого, штурман относит пирожные на буфет, затем вздыхает и вытирает корочкой уже и без того чистую тарелку. ЕРМАКОВ прикладывает к губам салфетку, следит, как ЮРКОВСКИЙ неохотно доедает, и говорит холодно: – Как дети, черт бы вас побрал! ГОЛОС ДЕЖУРНОГО (в репродукторе) : Председатель Государственного Комитета прибыл и приглашает экипаж «СКИФА» в кабинет начальника космодрома. ЮРКОВСКИЙ вскакивает и сейчас же садится под тяжелым взглядом ЕРМАКОВА. Торопливо запихивает в рот остаток телятины. ЕРМАКОВ: Обед закончен. Прошу в кабинет начальника. Кабинет начальника космодрома инженера СМИРНОВА. Светлое помещение с окном во всю стену. На столе несколько видеофонов, прибор селектора. За окном сад. КРАЮХИН отчитывает СМИРНОВА. БЫКОВ смирно сидит в стороне, положив руки на колени. КРАЮХИН: Сколько раз нужно повторять вам, Федор Григорьевич? Я категорически запрещаю посылать стажеров в трансмарсианские рейсы! А вы опять отпустили двух стажеров с Федотовым! СМИРНОВ (оправдываясь) : М-19-й очень надежный корабль, и сам Федотов… КРАЮХИН: Он лентяй, ваш Федотов! И я отлично знаю, зачем он берет стажеров! И вы это отлично знаете… ГОЛОС СЕКРЕТАРЯ (в микрофон) : Экипаж «СКИФА» явился по вашему приказанию, товарищ Председатель Комитета! КРАЮХИН: Проси… Входят ЕРМАКОВ, ЮРКОВСКИЙ и СПИЦЫН. КРАЮХИН и СМИРНОВ выходят из-за стола им навстречу. Молча, но сердечно здороваются. КРАЮХИН: Рад сообщить вам, товарищи, что приказ о старте подписан. Личный состав утвержден безоговорочно. Поздравляю! ЕРМАКОВ спокойно кивает головой. БОГДАН СПИЦЫН радостно потирает руки. ЮРКОВСКИЙ самодовольно оглядывается. КРАЮХИН (продолжает) : Представляю вам четвертого члена экипажа – инженера Алексея Петровича Быкова. Все смотрят на БЫКОВА. БЫКОВ торопливо вскакивает и застенчиво кланяется. КРАЮХИН подводит БЫКОВА к ЕРМАКОВУ. КРАЮХИН: Командир корабля и начальник экспедиции Анатолий Борисович Ермаков. С этой минуты поступаете в его распоряжение. ЕРМАКОВ пожимает руку БЫКОВА, пристально глядя ему в глаза. ЕРМАКОВ: Рад, товарищ Быков. КРАЮХИН (поворачивается к Юрковскому) : Геолог… точнее, планетолог и опытный межпланетник Владимир Сергеевич Юрковский. Между прочим, большой романтик. ЮРКОВСКИЙ (с полупоклоном) : Это мой порок, Николай Захарович? КРАЮХИН: Напротив. Это ваше достоинство. ЮРКОВСКИЙ: Тогда я спокоен! (Поворачивается к Быкову.) Очень рад. (Пожимает ему руку.) У вас большой опыт межпланетной деятельности? БЫКОВ (скромно) : Я лечу в первый раз. ЮРКОВСКИЙ хочет что-то еще сказать, но КРАЮХИН уже отводит БЫКОВА к СПИЦЫНУ. КРАЮХИН: Богдан Богданович Спицын. Штурман-инженер и гордость советской космогации. СПИЦЫН (в крайнем смущении) : Ну что вы, Николай Захарович, право… Товарищ Быков может подумать… Очень рад, Алексей Петрович… (Обмениваются рукопожатиями.) КРАЮХИН (возвращается к столу) : Садитесь, товарищи. Несколько слов о порядке работы. Все садятся. КРАЮХИН: Старт через месяц. Штурман-инженеру ориентироваться на двенадцатое июля. СПИЦЫН: Есть, Николай Захарович. КРАЮХИН: Приказ вам известен. Комплексная задача – всестороннее испытание эксплуатационно-технических качеств фотонной ракеты «СКИФ», высадка на Плутоне в районе «Страны Мехти», оборудование в «Стране Мехти» базы-ракетодрома, первичная оценка предполагаемых геологических богатств… ЮРКОВСКИЙ (перебивает) : Почему – предполагаемых? КРАЮХИН (терпеливо) : В том, что эти богатства существуют, Владимир Сергеевич, уверены пока только вы… Все остальное человечество пока только предполагает. ЮРКОВСКИЙ (картинно вздыхает) : Ну, раз все человечество – уступаю. КРАЮХИН (продолжает) : Итак, первичная оценка предполагаемых образцов, приближенный расчет экономической эффективности предполагаемого месторождения и при всех условиях благополучное возвращение на Землю! ЕРМАКОВ (спокойно) : Приказ ясен. КРАЮХИН: Детальный план работы уточните на месте, мы не можем в этом кабинете предвидеть обстоятельства, с которыми вам придется столкнуться. Но помните одно – смерть Мехти должна быть последней жертвой на Плутоне! Это прямое указание Центрального Комитета, а мы с вами все коммунисты! СПИЦЫН (убежденно) : Ну разумеется, Николай Захарович. КРАЮХИН: Тогда у меня все. Есть вопросы? ЮРКОВСКИЙ (вкрадчиво) : У меня есть один вопрос… Если можно, конечно… КРАЮХИН: Слушаю вас, Владимир Сергеевич. ЮРКОВСКИЙ: Вот Комитет исключил из состава экспедиции второго геолога, моего помощника, видимо, его заменили товарищем Быковым, а что будет делать товарищ Быков в нашей экспедиции – лично мне не понятно. Новичок… Такой рейс все-таки… КРАЮХИН: Товарищ Быков утвержден командиром вашего атомного вездехода. ЮРКОВСКИЙ: Ах, он водитель? КРАЮХИН (терпеливо) : Инженер-водитель и химик-радиолог. ЮРКОВСКИЙ (Ермакову) : Это забавно… КРАЮХИН: Больше вопросов нет?.. (Молчание.) Завтра начинаем проверку оборудования. Товарищ Ермаков, экипаж ваш. ЕРМАКОВ (повернувшись к экипажу) : Экипажу отдыхать! Все уходят. БЫКОВА уводит под руку СПИЦЫН. КРАЮХИН (Смирнову) : Дайте сводку загрузки «СКИФА» горючим. «СКИФ» грузится. Он почти не виден за решетчатыми конструкциями кранов, он опутан покрытыми инеем трубопроводами – броня на колпаке поднята. Многочисленные причудливые машины – грузовики, цистерны, контейнеры – стоят вблизи и вдали, подъезжают и уходят. Снуют люди. Внизу, у похожего на башню реакторного кольца, окруженный инженерами КРАЮХИН. Сверху голос ЕРМАКОВА: – Товарищ Председатель Комитета! КРАЮХИН поднимает голову. ЕРМАКОВ стоит, высунувшись из люка. ЕРМАКОВ: Шестой отсек заполнен. КРАЮХИН: Вызывайте «Черепаху»! У распахнутых настежь ворот длинного низкого ангара стоит «Черепаха» – атомный вездеход последнего выпуска, огромный обтекаемый танк с прозрачной лобовой броней. Возле «Черепахи» – БЫКОВ, вытирающий паклей руки, и представители завода, построившего танк, – пожилой инженер и молодая девушка. ИНЖЕНЕР: Вы не волнуйтесь, Алексей Петрович. «Черепаха» – отличная машина. Она гораздо лучше горьковской модели, а ведь та как отлично себя в Антарктике показала! БЫКОВ: То Антарктика, а то Плутон… ИНЖЕНЕР (категорически) : Никакой разницы. БЫКОВ: То есть как это никакой разницы? Одна полуторакратная тяжесть что значит! ИНЖЕНЕР (пренебрежительно) : Так здесь же на рессорах тройной запас прочности… А броня! А ширина гусениц! Да нет, можете ехать совершенно спокойно. В кармане у БЫКОВА гудит зуммер. БЫКОВ достает из кармана радиофон, нажимает кнопку. БЫКОВ: Слушаю. ГОЛОС ЕРМАКОВА: Алексей Петрович, на погрузку! БЫКОВ: Есть на погрузку! (Прячет радиофон.) Ну вот и все. Прощайтесь со своим дитятей. ИНЖЕНЕР: Ну, «Черепашка», счастливого пути. (Хлопает танк по броне.) . ДЕВУШКА (торопливо) : Не забывайте, Алексей Петрович… Все замечания по машине… Аккуратненько записывайте… По возвращении, знаете… У вас всегда такие толковые замечания. Помните, по «Пионеру»? БЫКОВ (забирается в люк) : Не забуду, Танечка. Если только… ДЕВУШКА: Понимаю, понимаю… Плутон! Ой, и зачем вы согласились! «Черепаха» срывается с места и мчится по дороге… Останавливается… Встает на четыре ноги… Делает несколько неуклюжих шагов… Снова опускается на гусеницы. Неожиданно, вытянув железную лапу манипулятора, срывает цветок у обочины и… подает его девушке… «Черепаха» мчится по полю… Перескакивает через холм… «Черепаха» приближается к «СКИФУ». Она минует решетчатые постройки, несколько громоздких машин. Регулировщик с флажком показывает БЫКОВУ, где остановиться. БЫКОВ вылезает из люка, неотрывно глядя вверх. Он подавлен и даже не замечает, как за его спиной металлические щупальца кранов подхватывают и уносят его танк. БЫКОВ делает несколько шагов и останавливается. Над его головой – блестящий свод отражателя фотонной ракеты – пятидесятиметровое вогнутое зеркало с круглой дырой в центре. Чья-то рука опускается на плечо БЫКОВА. Он вздрагивает и оборачивается. Перед ним улыбающийся КРАЮХИН. КРАЮХИН: Любуетесь, Алексей Петрович? БЫКОВ: Да, я ведь впервые такое чудо вижу… КРАЮХИН: Пойдемте, я вам покажу. (Выводит Быкова в центр, под черное сопло фотореактора.) Вот здесь, где мы с вами стоим, – фокус отражателя. Здесь протекает сумасшедшая реакция синтеза легких ядер. Полмиллиона водородных взрывов в секунду. БЫКОВ: А как же земля, Николай Захарович? Ведь здесь все сгорит на тысячу километров вокруг… КРАЮХИН (посмеиваясь) : Для старта с Земли фотореактор, конечно, не годится. Он включается только в пространстве. А с Земли мы уходим вот на этих пяти обычных ракетах. (Показывает на реакторные кольца.) БЫКОВ: Грандиозная махина… КРАЮХИН: Эта махина – ключ ко Вселенной. Пойдемте, я познакомлю вас с нею поближе. Они входят в кабину лифта… Поднимаются к куполу… Входят в кубическое помещение кессона… КРАЮХИН: Тамбур-кессон. Они поднимаются по трапу, оказываются в коридоре. КРАЮХИН толкает двери с высокими комингсами и объясняет на ходу: – Каюта… – Каюта… – Душевая… – Радиообсерватория… – Резервная штурманская… БЫКОВ с любопытством заглядывает в каждую дверь. Он видит небольшие, прекрасно оборудованные помещения, обшитые блестящим и матовым пластиком, откидные койки, откидные столики, сверкающие стеклом и металлом сложные приборы, низкие мягкие кресла особого устройства, с широкими ремнями. КРАЮХИН: Кают-компания… Они входят в круглое помещение. Стол, мягкие кресла, экраны магнитовидеофонов, дверцы шкафов, вделанных в стены. КРАЮХИН: Здесь будете отдыхать, развлекаться, а самое главное – переживать старты и финиши. А теперь поднимемся в мозговой центр корабля, в рубку. Поглядите, во время рейса вход туда воспрещен. Они поднимаются в рубку. Вдоль изогнутой стены – высокие, до сферического потолка, светло-серые шкафы – это кибернетический штурман, мозг корабля. На шкафах перемигиваются крошечные светлые глазки. Корабль еще на Земле, но он уже живет своей огромной и сложной, скрытой от глаз жизнью. Посередине рубки на возвышении – штурманский стол, рядом впритык – электронно-счетная машина. Между штурманским столом и стеной – кресло командира, перед креслом сравнительно небольшой пульт. По сторонам пульта закрытые пластмассовыми чехлами коробки ручного биоточного управления. ЕРМАКОВ и СПИЦЫН вводят программы в киберштурман. КРАЮХИН ведет БЫКОВА по рубке. КРАЮХИН (бегло показывая) : Киберштурман… Электронно-счетная машина… Комбайн контроля отражателя… Комбайн контроля реакторов… Пульт контроля фотореактора… Ручное биоточное управление… Пульт управления электронным проектором… Контроль противометеоритного устройства… Что еще? (Останавливается возле Ермакова и Спицына.) О, самое главное, чуть не забыл… Два пилота, которые искусно управляют этим хозяйством… В настоящий момент они… (Нагибается и заглядывает через плечо Ермакова.) …вводят стартовую программу в киберштурман. СПИЦЫН (поднимается) : Уже ввели, Николай Захарович… (Быкову.) Тут посложнее, чем атомный вездеход, правда, Александр Петрович? БЫКОВ (неуверенно) : Так мне кажется, во всяком случае. КРАЮХИН: Ничего, ничего, вот вернется с Плутона, пошлем в Школу Высшей Космогации. Пойдете, Алексей Петрович? БЫКОВ (подумав) : Надо сначала подумать… (Кашлянул.) Вернуться. Все смеются. КРАЮХИН грозит БЫКОВУ пальцем. КРАЮХИН: Но-но, смотрите у меня! Задание не помните? В дверь просовывается голова ЮРКОВСКОГО. ЮРКОВСКИЙ (сухо) : Командир, отметьте. Маяки погружены. ЕРМАКОВ: Отлично. КРАЮХИН: А теперь, Алексей Петрович, поднимемся для полноты впечатления на купол. Все пятеро выходят на купол «СКИФА» и молча смотрят на землю. Под ними бескрайние степи, голубая дымка на горизонте, белые домики городка, зелень садов, блестящие нитки дорог. Гигантские эстакады рейсовых планетолетов. За горизонтом поднимается пыль, гремит далекий гром, встает столб огня. В синюю высь, набирая скорость, уходит ракета. ЮРКОВСКИЙ: Лунник стартовал. СПИЦЫН (мечтательно) : Скоро и мы вот так двинем… КРАЮХИН: И через три месяца вы увидите отсюда совсем другие пейзажи. БЫКОВ искоса глядит на межпланетников. Лица – спокойное ЕРМАКОВА, гордое – ЮРКОВСКОГО, довольное – СПИЦЫНА, задумчивое – КРАЮХИНА. КРАЮХИН: Завидую вам, мальчишки! Утро старта. Автомобили движутся по улицам городка. Вдоль улиц сплошной стеной стоят люди – работники «Седьмого Полигона» и их семьи. Люди молчат и только смотрят. Дорога усыпана живыми цветами. БЫКОВ сидит в машине между СПИЦЫНЫМ и ЮРКОВСКИМ. БЫКОВ (едва слышно) : Богдан Богданыч, почему так тихо? СПИЦЫН (тоже шепотом) : Такой закон в городке… Чтобы на нервы не действовать… БЫКОВ: Ага… СПИЦЫН: Это ведь работа – то, что мы делаем. Обычный рейс. Вот когда вернемся… (Улыбается.) Вот тогда тишины не будет. Машины несутся по ракетодрому… Подкатывают к «Скифу»… Все выходят. Экипаж выстраивается в ряд. ЕРМАКОВ, ЮРКОВСКИЙ, СПИЦЫН, БЫКОВ. За их спинами громоздится «Скиф», уже свободный от лесов, озаренный розовым утренним солнцем. КРАЮХИН (останавливается перед строем) : Ну, что вам сказать на прощание… Вы молоды и органически лишены драгоценного дара осторожности. Говорить с вами о благоразумии – это сотрясать атмосферу. Но я хочу еще раз напомнить вам об одном. И это не пустые слова. Ваш рейс – необычный рейс. От вас сейчас зависит – получит ли человечество сокровища девятой планеты для превращения нашей Земли в цветущий сад. Никому, кроме вас, советских космонавтов, коммунистов, не дано совершить это. Я кончил. КРАЮХИН неуклюже обнимает всех членов экипажа по очереди. За ним с экипажем прощаются остальные провожающие. КРАЮХИН (командует) : К старту! ЕРМАКОВ: По местам! Экипаж направляется к подъемнику. Провожающие во главе с КРАЮХИНЫМ возвращаются к машинам. С поднимающейся площадки лифта видно, как машины с места трогаются на полный ход и стремительно удаляются в пустыню. Кают-компания. ЕРМАКОВ и СПИЦЫН быстро проходят по трапу в рубку. ЮРКОВСКИЙ и БЫКОВ садятся в кресла и пристегиваются ремнями. ГОЛОС ЕРМАКОВА: Внимание! Загорается зеленая лампа. – Старт! Лицо КРАЮХИНА в амбразуре наблюдательного пункта. Несколько секунд «Скиф» стоит неподвижно – один среди бескрайней равнины. Затем из-под реакторных колец вырываются клубы пламени. Туча пыли заволакивает ракету до самого колпака. Секунда, другая – и «Скиф» сначала медленно, затем все быстрее и быстрее поднимается в синее небо. Вот он блеснул на мгновение в лучах солнца и исчез. Кают-компания. ЮРКОВСКИЙ с усмешкой смотрит на БЫКОВА, судорожно вцепившегося в подлокотники кресла. Из рубки спускается веселый СПИЦЫН. СПИЦЫН: Развязывайтесь, друзья! Мы в пространстве! БЫКОВ (растерянно) : Уже! ЮРКОВСКИЙ: Ну, разумеется. А вы как думали? «Отважные межпланетники, героически сопротивляясь все возрастающей силе тяжести, мужественно глядели в глаза опасности…» СПИЦЫН: А что? Так и было когда-то! * * * Космос… Через черное поле, усыпанное звездами, стремительно несется, вспыхивая фотонным реактором, «Скиф». Земля и Луна – два огромных серпа перед пылающим Солнцем. «Скиф» исчезает среди звезд… Рубка планетолета. ЕРМАКОВ у пульта. Нагибается над микрофоном бортового журнала. ЕРМАКОВ: Абсолютное время – ноль суток восемь часов ноль-ноль минут… Скорость относительно Солнца шесть тысяч метров в секунду… Ускорение один запятая один «же»… Двигатель в норме… Экипаж работает по распорядку. Кают-компания. ЮРКОВСКИЙ, расстелив на столе карту Плутона, прикидывает циркулем и курвиметром возможные маршруты передвижений в «Стране Мехти». Радиообсерватория. Спицын производит измерения радиоизлучения Солнца. На круглом экране оптического преобразователя – мохнатый солнечный диск. БЫКОВ, затаив дыхание, наблюдает за работой СПИЦЫНА. Рубка планетолета. Ермаков над микрофоном бортового журнала. ЕРМАКОВ: Абсолютное время одиннадцать суток восемь часов ноль-ноль минут… Скорость шестьдесят тысяч метров в секунду… Кают-компания. СПИЦЫН и БЫКОВ сидят за столом. СПИЦЫН придирчиво проверяет столбцы вычислений, немилосердно чиркая красным карандашом. СПИЦЫН (ворчливо) : Забыли интегралы, Алексей Петрович, забыли! Как же мы с такими знаниями к тензорному исчислению перейдем? БЫКОВ (крайне скромно) : Может быть, постепенно? СПИЦЫН: К завтрашнему дню восемь задач на дифференциальные уравнения. Любые, прямо по задачнику… БЫКОВ: Есть восемь задач. * * * Рубка планетолета. Ермаков над микрофоном бортового журнала. ЕРМАКОВ: Абсолютное время двадцать пять суток. Восемь часов ноль-ноль минут… Грузовой отсек «Скифа». Перед прозрачной лобовой броней «Черепахи», стиснутые в тесных стенах отсека, БЫКОВ, СПИЦЫН и ЮРКОВСКИЙ. БЫКОВ читает лекцию. СПИЦЫН слушает внимательно, держа наготове блокнот и карандаш. ЮРКОВСКИЙ томно зевает, облокотившись на гусеницу танка. БЫКОВ (настороженно) : Незнание особенностей транспортера, особенно в незнакомой местности, например, в Антарктиде, или, скажем, на Плутоне, может повлечь чрезвычайно тяжелые последствия. Вот почему каждый из вас обязан знать эксплуатационно-технические качества атомного вездехода «ЗИЛ-86Л»… ЮРКОВСКИЙ (сквозь зевок) : Именуемого в просторечье «Черепаха». БЫКОВ: Вот товарищ Юрковский и расскажет нам сейчас… Рубка планетолета. ЕРМАКОВ над микрофоном. ЕРМАКОВ: Абсолютное время тридцать двое суток восемь часов ноль-ноль минут… Скорость относительно Солнца два запятая четыре мегаметра в секунду… Ускорение один «же»… Двигатель в норме… ЕРМАКОВ встает и подходит к одному из аппаратов у стены. Нажимает кнопку. Из щели в аппарате толчками выползает узкая голубая лента с волнистой чертой вдоль нее. ЕРМАКОВ (не оборачиваясь) : Богдан Богданыч. СПИЦЫН сидит за штурманским столом. В руках у него тонкая брошюрка, глаза подняты к потолку, он шепчет что-то про себя… ЕРМАКОВ подходит к нему. ЕРМАКОВ: Что это у вас, Богдан Богданович? СПИЦЫН молча показывает ему обложку брошюрки. Брошюрка озаглавлена: «Атомный вездеход ЗИЛ-86Л»… СПИЦЫН (со вздохом) : Загонял нас Быков! Юрковский – и тот учит! ЕРМАКОВ: Быков мне нравится. Он с характером. А как у вас с программой выхода к Плутону? СПИЦЫН: Мало данных. Придется уточнить на подходе. ЕРМАКОВ: Хорошо. Вы знаете, что первый слой отражателя выгорел? (Протягивает Спицыну ленту записи.) СПИЦЫН (просматривает ленту) : А что вы хотите, Анатолий Борисович, второй миллиард километров пошел! В репродукторе деловитый голос БЫКОВА: – Экипажу обедать! СПИЦЫН вскакивает и торопливо собирает бумаги на столе. Кают-компания. Все за столом. БЫКОВ подает последнее блюдо, виноградный сок в высоких бокалах. СПИЦЫН (с наслаждением отхлебывая) : Ну, накормил нас, Алексей Петрович!.. Придется тебе по математике пятерку поставить! ЮРКОВСКИЙ: По кулинарии. Одни бифштексы можно оценить на пять с плюсом! Неожиданно на стене тускло загорается экран электронного проектора. Появляется размытое изображение лица. Далекий едва слышный голос произносит: – «Скиф»… «Скиф»… Говорит база Бамберга… Говорит Костяков. Все работники базы Бамберга передают привет и наилучшие пожелания командиру Ермакову, штурман-инженеру Спицыну, планетологу Юрковскому, инженеру Быкову… Успеха, друзья… Слышится сигнал, похожий на сигнал точного времени. Тот же голос говорит: – Пятнадцатого августа девять ноль-ноль мирового времени. Экран гаснет. ЕРМАКОВ глядит на часы. ЕРМАКОВ: Девять ноль-пять. Спасибо, Бамберга. БЫКОВ (удивлен) : У кого же часы правильнее? ЕРМАКОВ: И у нас, и у них. От Бамберги радиоволны идут до нас пять минут. БЫКОВ: А что это такое – Бамберга? ЕРМАКОВ (рассеянно) : Это наша планетологическая база на астероиде Бамберга. Последний пост человечества в Солнечной системе. Дальше только мертвая материя, пустота и мы. ЮРКОВСКИЙ: Я знаю Костикова. Работал с ним на Луне когда-то. Дельный парень. Умница. БЫКОВ собирает и уносит посуду. В камбузе он некоторое время стоит неподвижно, затем гордо и торжественно говорит вслух: – Дальше только мертвая материя, пустота… и мы! Рубка планетолета. ЕРМАКОВ над микрофоном. ЕРМАКОВ: Абсолютное время тридцать восемь суток восемь часов ноль-ноль минут… Каюта СПИЦЫНА. БОГДАН БОГДАНОВИЧ сладко спит, причмокивая губами. Кают-компания. ЮРКОВСКИЙ возлежит в кресле и читает «Овода». Каюта БЫКОВА. Здесь тесно. Между койкой и стеной едва можно повернуться. БЫКОВ лежит на узкой койке и пытается уснуть. Вертится с боку на бок. Сначала он не замечает тонкого свиста, проникшего в каюту. Свист усиливается. На лицо БЫКОВА падают розовые отблески. БЫКОВ открывает глаза. Лицо его искажается ужасом, когда он видит, как крошечная лампочка в обшивке стены над дверью наливается кровавым светом. Свист сменяется пронзительными трелями звонка. БЫКОВ срывается с койки и в халате на голом теле выскакивает в коридор. В коридоре тоже красные лампочки и звон. БЫКОВ бежит по коридору и скатывается по трапу в кают-компанию… БЫКОВ (кричит) : Излучение! В кают-компании уже все остальные. ЕРМАКОВ, СПИЦЫН и ЮРКОВСКИЙ неподвижно замерли, каждый на том месте, где его застал тревожный сигнал. Все смотрят на лампочку и слушают звон. БЫКОВ (значительно тише) : Излучение! ЮРКОВСКИЙ (не поворачивая головы) : Видим и слышим. БЫКОВ: Почему? Откуда? ЮРКОВСКИЙ: Праздный вопрос. БЫКОВ (подходит к Спицыну) : Может быть, можно закрыться? СПИЦЫН: Спецкостюмы? БЫКОВ: Ну да! ЮРКОВСКИЙ: Ерунда! Спецкостюмы! Пробило оболочку и защитный слой… Тревожный сигнал усиливается… Еще ярче вспыхивают красные сигналы тревоги. ЕРМАКОВ (задумчиво) : Да… От этого не закроешься. СПИЦЫН: Будем ждать и считать секунды… БЫКОВ видит, как все наблюдают за секундной стрелкой электрических часов на стене. ЮРКОВСКИЙ: Рентген сто, не меньше. СПИЦЫН: Больше. ЕРМАКОВ: Сто пятьдесят. ЮРКОВСКИЙ берет со стола циркуль СПИЦЫНА и принимается сгибать его трясущимися пальцами. ЮРКОВСКИЙ: Сто пятьдесят – раз, сто пятьдесят – два… Честное слово, я прямо чувствую, как в меня врезаются протоны… Интересно, долго это будет продолжаться? СПИЦЫН: Если больше пяти минут – нам труба! БЫКОВ: А сколько же прошло? ЕРМАКОВ (после паузы) : Прошло три минуты пятнадцать секунд. Все смотрят на лампочки… Звенит сигнал… Отсчитывая секунды, неумолимо движется стрелка часов… ЮРКОВСКИЙ не выдерживает. Он срывается с места и стремительно идет по кают-компании… ЮРКОВСКИЙ: Слушайте, командир, нельзя ли выключить этот проклятый перезвон? Я не привык умирать в таких условиях! ЮРКОВСКИЙ, как в подтверждение своих слов, сжимает циркуль в кулаке, и тот ломается. ЮРКОВСКИЙ бросает обломки на стол. СПИЦЫН невозмутимо смотрит на обломки, на ЮРКОВСКОГО… СПИЦЫН (спокойно) : Первая жертва лучевой атаки… Владимир Сергеевич, будь другом, засунь руки в карманы. ЮРКОВСКИЙ, намеревавшийся взять в руки счетную линейку, невольно отдергивает руку и снова устремляется в свой поход по кают-компании. ЕРМАКОВ: Четыре минуты… Внезапно все стихает. Сигнальные лампы гаснут. Некоторое время все молчат. ЕРМАКОВ: Четыре минуты двенадцать секунд… Отбой! СПИЦЫН (облегченно) : Ф-фу… Пронесло… (Поворачивается к Юрковскому.) А ты все-таки фат, Володенька Сергеевич, да еще и психопат притом… ЮРКОВСКИЙ: Ну-ну… СПИЦЫН: Ты не нукай, а достань-ка лучше новый циркуль… И в следующий раз ломай свои циркули… ЮРКОВСКИЙ: Тебе хорошо… а у меня и без того на счету целая куча этих рентгенов! ЕРМАКОВ (задумчиво) : Удивительное невезение. Такие вещи раз в сто лет бывают. БЫКОВ: А что это было? ЮРКОВСКИЙ: Ясно даже и ежу – космическое излучение. Впрочем, в Антарктике вы этого не проходили. БЫКОВ так рад, что не реагирует на выпад. БЫКОВ: А я, признаться, думал, что у нас кожух фотореактора пробило… СПИЦЫН: Если бы лопнул кожух, мы с тобой, Алексей Петрович, путешествовали бы дальше в виде космической пыли. ЕРМАКОВ: Нет. Это был, конечно, блуждающий пакет. БЫКОВ (удивленно) : Блуждающий кто? ЮРКОВСКИЙ (авторитетно) : Блуждающий пакет, товарищ химик-водитель, есть не что иное, как туча протонов сверхвысоких энергий. Какая-нибудь звезда в оное время выплюнула протуберанец, и потащился он между звездами, подгоняемый магнитными полями, а мы в него и врезались… ЕРМАКОВ: А он таскался, может быть, миллионы лет… СПИЦЫН: Редчайший случай. ЕРМАКОВ (с обычной сухостью) : Экипажу немедленно в медотсек, на прививку арадиотина. СПИЦЫН (жалобно кряхтя) : А может, обойдемся, Анатолий Борисович? ЕРМАКОВ: Нет, не обойдемся. Вы, Спицын, первый. Жду вас в медотсеке через две минуты. (Уходит.) СПИЦЫН (снимая куртку) : Терпеть не могу уколов, братцы… ЮРКОВСКИЙ: А я терпеть не могу лучевой болезни. Иди, а то я пойду вне очереди. СПИЦЫН: Вне очереди командир все равно не пустит… Пойду, ладно уж… (Уходит.) БЫКОВ (с иронией) : Все-таки, Владимир Сергеевич, «отважным межпланетникам» приходится иногда «мужественно смотреть в глаза опасности»? ЮРКОВСКИЙ (усмехается) : Это, дорогой товарищ, еще не опасность… Это элементарный первобытный страх всего-навсего! А вот… ГОЛОС ЕРМАКОВА (по радио) : Юрковский, в медотсек! * * * Рубка. ЕРМАКОВ, нагнувшись над микрофоном бортового журнала, говорит: – Абсолютное время сорок шесть суток восемь часов семь минут. Скорость девять миллионов восемьсот тридцать три тысячи метров в секунду. Ускорение один запятая один «же». Готовимся к повороту для торможения. Кают-компания. ЮРКОВСКИЙ с презрительным видом выносит посуду на камбуз. БЫКОВ, развалившись в кресле, делает вид, что читает книгу. ГОЛОС ЕРМАКОВА (в микрофон) : Подготовиться к повороту – Юрковскому и Быкову закрепиться в креслах. ЮРКОВСКИЙ выскакивает из камбуза и с радостным видом бросается в кресло. БЫКОВ в недоумении. ЮРКОВСКИЙ: Пристегивайтесь, юноша. Будем переворачиваться. БЫКОВ (медленно начинает пристегиваться) : Как переворачиваться? ЮРКОВСКИЙ: А так, вверх ногами. Пристегнулись? БЫКОВ: Пристегнулся. А что все-таки будет? ЮРКОВСКИЙ: Я же говорю, пойдем к Плутону кверху ногами. Руки Быкова судорожно вцепляются в подлокотники. ГОЛОС ЕРМАКОВА: Готовы? ЮРКОВСКИЙ (небрежно) : Вполне. БЫКОВ (неуверенно) : Кажется, да… Рубка. Ермаков и Спицын, пристегнутые к креслам, глядят на приборы. СПИЦЫН (тихо) : Пять… четыре… три… два… один… Ноль! Палец ЕРМАКОВА нажимает клавишу. В космосе. «Скиф» плавно, но быстро переворачивается на сто восемьдесят градусов. Вспышки плазмы направлены теперь вправо от зрителя. В кают-компании. Заканчивается момент поворота, словно взмах гигантских качелей. Напряженное лицо БЫКОВА. Дверь на камбуз распахивается, выкатываются грязные тарелки. Из рубки спускается СПИЦЫН. СПИЦЫН: Вот и все. Расстегивайтесь. Быков расстегивается, робко поднимается. БЫКОВ: Богдан Богданыч, правда, что мы сейчас вверх ногами? СПИЦЫН удивлен, затем, поняв, в чем дело, поворачивается к ЮРКОВСКОМУ. СПИЦЫН: Мы? Нет, мы с тобой нормально. Это Юрковский вверх ногами. ЮРКОВСКИЙ молча ползает по полу и собирает посуду. СПИЦЫН (говорит, показывая руками) : Мы просто начинаем торможение, Алеша. Прошли половину пути реактором к Солнцу, набрали скорость в десять тысяч километров в секунду, а теперь перевернулись реактором к Плутону, чтобы прийти к цели с нулевой скоростью. БЫКОВ: Только и всего? ЮРКОВСКИЙ (из-под стола) : Только и всего! Святая простота! * * * Рубка планетолета. ЕРМАКОВ у микрофона бортового журнала. ЕРМАКОВ: Абсолютное время пятьдесят шесть суток… Скорость девять мегаметров в секунду… Экипаж занимается по распорядку… Наплывом: Спицын работает у счетной машины… Юрковский спит, вытянувшись на своей узкой койке, положив книгу на грудь… Быков в камбузе готовит какое-то оригинальное блюдо… ЕРМАКОВ (у микрофона) : Абсолютное время шестьдесят пять суток… Скорость семь мегаметров в секунду… Наплывом: СПИЦЫН дремлет в кресле у включенного магнитовидеофона… На экране кадры веселой музыкальной комедии… БЫКОВ принимает экзамены у ЮРКОВСКОГО в тесном грузовом отсеке, где закреплена «Черепаха»… ЕРМАКОВ (у микрофона) : Абсолютное время восемьдесят семь суток… шестнадцать часов десять минут… Скорость относительно Солнца двадцать три тысячи метров в секунду… Ускорение один запятая два «же»… Двигатель в норме… Выгорел третий слой отражателя… Готовимся к выходу на орбиту возле Плутона… (Поворачивается к Спицыну, напряженно работающему за штурманским столом.) Богдан Богданович, пора? СПИЦЫН (заметно волнуясь) : Можно начинать. ЕРМАКОВ: Оповестите экипаж! Камбуз. ЮРКОВСКИЙ с недовольным видом готовит незамысловатое блюдо… На пороге появляется СПИЦЫН. СПИЦЫН: Володя! Выходим к Плутону! ЮРКОВСКИЙ, не говоря ни слова, бросает все и выскакивает в кают-компанию. Каюта. БЫКОВ спит, свернувшись калачиком под простыней. Распахивается дверь, и входит СПИЦЫН. СПИЦЫН (громко) : Алеша! Плутон! (Быков не реагирует.) Вставай же, тебе говорят! (Трясет за плечо.). БЫКОВ недовольно мычит и переворачивается на другой бок. Тогда СПИЦЫН встряхивает его и с трудом переводит в сидячее положение. БЫКОВ открывает глаза. БЫКОВ (недовольно) : В чем дело? СПИЦЫН: Подходим к Плутону! БЫКОВ (все еще не проснувшись) : К какому Плутону?.. (Вдруг сообразив.) Ах, к Плутону!.. (Вскакивает.) Космос. «Скиф» с погашенным реактором медленно ползет среди звезд. На экран выползает гигантский тускло-зеленый диск Плутона… Кают-компания. ЮРКОВСКИЙ и БЫКОВ сидят, пристегнувшись, в креслах. Помещение слабо освещено. Одна стена кают-компании служит экраном электронного проектора. На фоне черного неба медленно поворачивается тусклый зеленоватый диск Плутона… Тяжести на «Скифе» нет, поэтому БЫКОВ и ЮРКОВСКИЙ придерживаются за подлокотники кресел. Через помещение протянуты несколько тонких шнурков. В воздухе медленно плавают забытые предметы – записная книжка, авторучка, листки бумаги… ЮРКОВСКИЙ и БЫКОВ молчат, пристально разглядывая страшную планету… Атмосферный панцирь Плутона кипит, это заметно по движениям теней на его поверхности. ЮРКОВСКИЙ (вдруг вскидывается) : Страна Мехти!.. БЫКОВ: Где? (Резко наклоняется вперед и чуть не вылетает из кресла.) ЮРКОВСКИЙ: Тише, расшибете голову… Вон, видите? Плутон на экране поворачивается теневой стороной… На терминаторе (границе света и тени) видно нечто вроде огромного завихрения. На теневой стороне оно слабо отсвечивает розовым. БЫКОВ: Таинственная «Страна Мехти»… Что же это такое? ЮРКОВСКИЙ: Скоро мы это узнаем… Мы пройдем ее из конца в конец… Перевернем там каждый камешек… (Нетерпеливо и с досадой оглядывается на люк в рубку.) Ну чего они тянут там? «Скиф» выходит на теневую сторону Плутона. Диск планеты почти не виден, только красноватые искры там и сям обозначают его. ЮРКОВСКИЙ (словно в бреду) : Вулканы… Кипящая атмосфера… Какая планета! БЫКОВ (очень искренне) : Владимир Сергеевич… ЮРКОВСКИЙ: Вы хоть чувствуете, какой это рай для геологов? БЫКОВ: Владимир Сергеевич, вот об этом я и хочу сказать… У вас нет второго геолога… ЮРКОВСКИЙ (резко) : Не напоминайте мне об этом! БЫКОВ: Может быть, я могу в какой-то степени заменить вам его? ЮРКОВСКИЙ (поворачивается к Быкову, несколько секунд с недоумением глядит на него, затем качает головой) : Геологом нужно родиться. В рубке. Мир без тяжести. ЕРМАКОВ и СПИЦЫН, переползая от машины к машине, делают последнюю проверку готовности аппаратуры. Здесь экраном служит сферический потолок, рассеченный координатной сеткой. На экране плывет толстеющий на глазах серп Плутона. СПИЦЫН: Кажется, все в порядке, Анатолий Борисович. ЕРМАКОВ: Да, можно начинать посадку. СПИЦЫН (с сомнением) : Не слишком ли к северу мы взяли? Ведь уходим от «Страны Мехти»… ЕРМАКОВ (сухо) : Нет. Лишние сто километров ничего не значат. А точно будем садиться – когда построим ракетодром. ЕРМАКОВ, цепляясь за тросик, пробирается к своему креслу у пульта и пристегивается ремнями. ЕРМАКОВ: Богдан Богданович, ступайте в каюту. СПИЦЫН: Почему? ЕРМАКОВ: Так мне будет спокойнее. Идите, идите. Я… один. Кают-компания. СПИЦЫН быстро и ловко спускается в свое кресло. ЮРКОВСКИЙ: Почему ты не в рубке? СПИЦЫН (пристегиваясь) : Сейчас командир начинает свой второй поединок с Плутоном. Рубка. ЕРМАКОВ наклоняется над микрофоном бортжурнала. ЕРМАКОВ: Абсолютное время восемьдесят восемь суток один час тринадцать минут. Начинаю посадку на Плутон. (Поворачивается к микрофону интеркома – внутреннего телефона.) Старт через пять минут. Даю Солнце. Кают-компания. Экран гаснет и загорается снова. На этот раз он полон звезд и между ними – одна, ослепительно яркая… БЫКОВ: Что это? СПИЦЫН: Солнце, Алеша. Перед спуском на планету есть обычай последний раз посмотреть на Солнышко. ЮРКОВСКИЙ (задумчиво) : Сколько раз спускался на другие планеты, но никогда еще не видел его таким крошечным. ГОЛОС ЕРМАКОВА: Три минуты до старта. СПИЦЫН (отвечая Юрковскому) : Шесть с половиной миллиардов километров за спиной. Экран гаснет, вспыхивает свет. ГОЛОС ЕРМАКОВА: Старт! Все обретает вес. Оседают в креслах люди. Падает книжка, катится по полу авторучка. БЫКОВ: А почему Анатолий Борисович в рубке? Разве спуск не автоматический? ЮРКОВСКИЙ (с досадой) : Кто же спускается на автоматах в кипящей атмосфере? СПИЦЫН: Нас же раздавило бы, как улиток под каблуком. БЫКОВ (недоуменно) : А я думал, машина… ЮРКОВСКИЙ: Машина – она дура. В непредвиденных обстоятельствах она легко идет на самоубийство. СПИЦЫН: А нам это ни к чему. Помещение дрогнуло. «Скиф» качнулся. Спуск начался. Рубка. Глаза ЕРМАКОВА прикованы к приборам. Мокрые от пота кисти рук лежат на панелях биоточного управления. Внешне напряженная работа командира выражается только в движении глаз по приборам и по едва заметному дрожанию пальцев. Приборы – несколько десятков крошечных светящихся окошечек на пульте – в непрерывном изменении. Они вспыхивают разноцветными огнями. Рубка непрерывно и неритмично покачивается. Чувствуется, что «Скиф» уже находится в сфере действия каких-то огромных сил. И полная тишина. ГОЛОС СПИЦЫНА: Анатолий Борисович, трудно? ЕРМАКОВ (сквозь зубы) : Трудно. ГОЛОС СПИЦЫНА: Бесится Плутон… ЕРМАКОВ: Не мешай! Кают-компания. Толчки все усиливаются. Космонавтов то глубоко вдавливает в кресла, то чуть не выбрасывает так, что ремни впиваются в тело. БЫКОВ, держась за ремень, нервно покашливая, осторожно косится на товарищей. Видимо, даже бывалым межпланетным волкам не по себе. ЮРКОВСКИЙ внешне спокоен, но бледен и весь мокрый от пота. СПИЦЫН откровенно охает при каждом толчке. Но он бодрится. СПИЦЫН: Ничего, ничего, голубчик, все равно сядем… все равно наш будешь… ЮРКОВСКИЙ (с нарочитой бодростью) : Может, споем? ГОЛОС ЕРМАКОВА: Внимание! СПИЦЫН (тихо) : Все. Садимся. Пол встает дыбом. Начинаются невообразимые рывки и толчки. Кто-то стонет. Крупно – лицо Быкова, мокрое и несчастное. У него широко раскрыты глаза. В его глазах кают-компания расплывается в бесформенные цветные пятна. Возникают радужные круги. В вихрях черной бури, озаряемый багровыми вспышками, раскачиваясь и кренясь, «Скиф» идет на посадку. Из-под отражателя вспыхивает слепящее пламя. При каждой вспышке «Скиф» словно подпрыгивает. Вот внизу стремительно проносится вершина черной скалы. Навстречу «Скифу» поднимаются огромные клубы фиолетового пара. «Скиф» медленно снижается и исчезает в облаках пара. Мертвая тишина. Рубка. Руки ЕРМАКОВА сползают с пультов биоточного управления. ЕРМАКОВ откидывается на спинку кресла. Закрывает глаза… ЕРМАКОВ (шепотом) : Вот и все. Кают-компания. Пассажиры лежат неподвижно, необычайно глубоко провалившись в кресла. Первым приходит в себя СПИЦЫН. Он пытается приподняться, но сейчас же охает и снова валится. СПИЦЫН: Вот это встряска… Алексей, Володя! Живы? Кажется, мы сели! ЮРКОВСКИЙ (стонет) : Что такое… я пошевелиться не могу… СПИЦЫН (радостно кричит) : Значит, мы сели! Слышите, ребята? Мы сели! Мы на Плутоне! Вот она – полуторакратная тяжесть! (Смеется, с видимым усилием поднимает руки.) ЮРКОВСКИЙ (брюзгливо) : Черт, я совсем забыл… Нужно быть осторожным теперь… а то с непривычки все кости переломаешь… БЫКОВ (слабым голосом) : А где командир? Рубка. ЕРМАКОВ склонился над микрофоном бортжурнала. ЕРМАКОВ: Абсолютное время восемьдесят восемь суток два часа двадцать пять минут… «Скиф» на Плутоне… Посадка прошла благополучно… Состояние экипажа… ГОЛОС ЗА КАДРОМ: Отличное! ЕРМАКОВ оглядывается. В дверях рубки три улыбающихся лица. ЕРМАКОВ (в микрофон) : Удовлетворительное. * * * «Скиф» на Плутоне. Обширная ледяная равнина. Из фиолетового льда торчат нагромождения черных скал. Базальтовые глыбы, подобно клыкам исполинских животных, окружают сверкающий лиловым инеем межпланетный корабль, вмерзший в лед на треть высоты. Вечная буря несет тучи черной пыли, по низкому небу несутся багровые облака. Свист и вой ветра. На горизонте дрожит далекое голубое зарево. Слышится приглушенный гул «Страны Мехти». Купол «Скифа». Откидывается люк. На купол выбираются, поддерживая друг друга, ЕРМАКОВ, ЮРКОВСКИЙ, СПИЦЫН и БЫКОВ. Они в спецкостюмах. ЕРМАКОВ, ЮРКОВСКИЙ и СПИЦЫН взволнованно, но деловито и внимательно осматриваются. Только БЫКОВ заворожен дикой и страшной красотой этого места. ЕРМАКОВ (указывает рукой на далекие зарницы) : «Страна Мехти» там… Километров сто пятьдесят… ЮРКОВСКИЙ: Может, поднимем «Скиф» и перелетим? СПИЦЫН: Мало тебя трясло?.. ЕРМАКОВ: Нет, пойдем на «Черепахе». Алексей Петрович! Ответа нет. БЫКОВ, не отрываясь, глядит в сторону «Страны Мехти». ЕРМАКОВ: Алексей Петрович! БЫКОВ (поворачивается и восторженно сообщает) : Анатолий Борисович!.. Товарищи!.. Мне кажется… Я думаю… «Страна Мехти» вон там! Там! ЮРКОВСКИЙ и СПИЦЫН смеются. ЮРКОВСКИЙ: Вы подумайте, какой нюх! Быков, назначаю вас своим заместителем. ЕРМАКОВ: Алексей Петрович, сгружайте «Черепаху». Готовность к маршу через два часа. Юрковский и Спицын – приготовить к погрузке маяки и оборудование. Все. * * * Два часа спустя. У подножия «Скифа» «Черепаха» готова к старту. Под ее гусеницами уже намело черной пыли. БЫКОВ и ЮРКОВСКИЙ прощаются со СПИЦЫНЫМ и лезут в танк. ЕРМАКОВ (пожимая руку Спицына) : Приказ понятен? СПИЦЫН: Да. Связь ежесуточно в восемнадцать ноль-ноль по абсолютному. От «Скифа» не отлучаться ни на шаг ни при каких обстоятельствах. ЕРМАКОВ: Все правильно. До свидания, Богдан. Он поворачивается и скрывается в люке танка. Танк трогается и вскоре исчезает в черной метели. СПИЦЫН медленно машет вслед рукой. * * * «Черепаха» медленно сползает с отрогов ледяной равнины. Впереди неоглядная черная пустыня. Ветер несет черную поземку. На фоне багрового неба, величественно раскачиваясь, проползают вдали тонкие, похожие на змей столбы смерчей. В кабине. БЫКОВ ведет машину, уверенно манипулируя клавишами управления. Позади, на ящиках с оборудованием, ЮРКОВСКИЙ отмечает на карте движение «Черепахи». Счетчики радиации. Медленно мигают красные огоньки. ЕРМАКОВ поворачивается, смотрит. ЕРМАКОВ: Пятнадцать рентген. БЫКОВ: Многовато для начала. ЮРКОВСКИЙ: Хорошо бы начать брать пробы грунта… Вон там слева… ЕРМАКОВ: Нет. Выходить будем только при крайней необходимости. ЮРКОВСКИЙ: Всего на пять минут – зачерпнуть пыли в контейнер. ЕРМАКОВ: А потом пятнадцать литров воды на дезактивацию. БЫКОВ: А зачем выходить, Анатолий Борисович? Если разрешите… Где ваш контейнер, Владимир Сергеевич? ЮРКОВСКИЙ пожимает плечами, затем неохотно лезет в бортовой отсек. Танк останавливается. Из-под днища выдвигаются манипуляторы» которые ловко выхватывают из люка контейнер, зачерпывают пыль и подают контейнер обратно в люк. ЮРКОВСКИЙ (очень вежливо) : Благодарю вас, товарищ Быков. Не ожидал. БЫКОВ молча трогает клавиши. Танк идет вперед. Внезапно впереди за горизонтом вспыхивает на полнеба ослепительное зарево. ЕРМАКОВ: «Страна Мехти» приветствует нас. Приготовьтесь, товарищи. Сейчас что-то будет. Всем пристегнуться. На горизонте, гася багровое небо, встает непроглядная стена клубящейся черной пыли. Танк замедляет ход, и вдруг на него обрушивается бешеный ураган. Танк встает дыбом. Наступает тьма, озаряемая вспышками молний. Ураган несет миллионы тонн пыли, обломков скал. В кабине БЫКОВ напряженно манипулирует клавишами. С бортов танка выдвигаются и втыкаются в почву опорные лапы. Ураган давит, нажимает на танк, и видно, как мощные стальные опоры начинают прогибаться.

Конец ознакомительного фрагмента.