На грани свободы

После того, как Эван Арден был заключен в тюрьму врагом на полтора года, он вернулся из пустыни в качестве героя. Он понес некоторые незначительные травмы будучи в плену и был отстранен от службы морских пехотинцев из-за намека на нестабильное состояние, но считался невредимым. Теперь он задается вопросом, как оказался там, где находится сейчас, - заключенный в тюрьму Чикагского исправительного центра, чтобы подумать о вынесенном превзойденными навыками стрельбы окружном парке мощной снайперской винтовкой и многократной серией выстрелов. Лиа Антонио, женщина, которую Эван спас от жары пустыни в прошлом году, является единственным человеком, который может вывести его из непрекращающейся бессонницы сна и посттравматического синдрома. Когда Лиа помогает ему, Эван знает, что не может просто отпустить ее снова. Он никогда не думал о том, чтобы покинуть бизнес раньше - кто уходит из мафии? - но он преисполнен решимости получить и Лиа, и спокойную жизнь. Эван сталкивается с разными личностями, которые готовы вытащить его из тюрьмы на условии сделки, но ситуация становится более смертоносной и опасной, чем он мог себе представить. Когда на горизонте вспыхивает война между тремя мафиями, и у федералов есть вещественные доказательства, на которые сложно закрыть глаза, у Эвана нет другого выбора, кроме как ввязаться в другой конфликт. В попытках сделать все правильно, Эван пересекается ни с тем человеком и оказывается в центре внимания во время критического момента. Имея смышленость и навыки наблюдения, он пытается опередить своих бывших сотрудников, но на этот раз не только его собственная жизнь стоит под ударом - Эван должен защитить Лиа от человека, который когда-то называл его сыном.  

Переводчик: Inna_Zulu

Редактор: Ms.Lucifer

Вычитка: Jakarta, Ms.Lucifer

Художественное оформление: Ms.Lucifer

Твою мать, как ярко.

Несмотря на то, что свет только что включили, я уже сидел на грубой, неудобной кровати, одной из многих в медицинском блоке Исправительного Центра Метрополитен в Чикаго. До того момента, когда прибыли дневные работники, а дневная охрана заняла место тех, кто работал в ночную смену, было тихо. Я слышал слова, которые произносились во время пересменки, но не обращал внимания на их смысл. Все происходящее вокруг меня было намного больше того, с чем я мог справиться. В это время много чего происходило у меня в голове.

Выстрелы, взрывы, отдача моей снайперской винтовки в плечо и кровь.

Я сдвинул руку, и цепь от наручников на моем запястье загромыхала сбоку о металлическую раму кровати. Эти ощущения заставили меня немного напрячься, и, как это бывало каждый раз, когда я двигался, закружилась голова, и помутнело сознание. С тех пор, как меня сюда привезли, я спал не больше часа или двух.

Сколько я здесь? Два дня? Три?

Изначально тюремный врач настаивал на успокоительных. Принудительный сон и сопутствующие сновидения были худшими, что когда-либо со мной случалось, и после первого раза я отказался от всех других лекарств. Я знал, что в какой-то момент мои тюремщики могут получить судебное постановление, чтобы заставить меня их принимать, но до тех пор, пока я в разумных пределах шел на контакт, они не будут торопиться. Я определенно не был против еще немного с этим подождать. Мне никогда не нравилось принимать наркотики.

Может быть, к тому времени я снова смогу контролировать свои воспоминания. Я умел делать это раньше – даже без того, чтобы кто-то спал со мной рядом и без наркотиков. Сразу после того, как я покинул Вирджинию и переехал обратно в Огайо, мне удавалось контролировать свои сны. Как я это делал?

— Ты чертовски хорош в этом, — говорит Джонатан.

— Много практики, — отвечаю я. — Это единственное, что меня успокаивает, понимаешь?

— Да, ты уже говорил, — он вдавливает сигарету в землю, а потом садится рядом со мной. — Ты когда-нибудь задумывался о том, что... ну, знаешь... стреляешь в людей?

— Каждый, блядь, раз, — бормочу я, нажимая на курок и посылая еще одну пулю в импровизированную цель, расположенную в дальнем конце открытого участка за домом Джонатана.

— Ты на самом деле… — продолжает давить Джонатан. — Ты действительно можешь выстрелить в человека?

— Я делал это, — напоминаю ему. — Много раз.

— Но тогда ты служил, и тебя направляли в боевые точки. А сейчас? И как на счет других, так сказать, врагов?

Я задумываюсь на мгновение, и из кучи других воспоминаний, всплывает одно, о женщине с тусклыми серыми глазами, которые начинали сверкать, когда речь заходила об открытии гребаного цветочного магазина.

— Да, я мог бы это сделать, — говорю я.

Джонатан пристально смотрит на меня какое-то время, и только я собираюсь снова стрелять, сообщает:

— С тобой кое-кто хочет встретиться.

Кажется, прошло сто лет с тех пор, как Джонатан впервые привел меня в офис Ринальдо Моретти. На самом деле, я занимаюсь убийствами для криминального авторитета всего лишь пару лет. Я задался вопросом, сколько людей я для него убил, но решил, что точное число лучше всего не выяснять.

Судорога, скрутившая мышцы спины, заставила меня оторваться от моих мыслей, на которых я застрял достаточно долгое время, и подвинуться немного левее для некоторого облегчения. Я отказывался думать о холодном металле, соединяющем меня с кроватью и препятствующем активному движению. Я старался, чтобы это не напоминало мне о том, что я побывал в горячей, источающей смрад яме где-то в необозримых пустынях Ближнего Востока. Я пытался сказать себе, что это совсем не то же самое. Если бы меня перевернули на живот, а не на спину, или если бы я стоял на коленях, удержаться от воспоминаний было бы невозможно. Как бы то ни было, мысли все еще не исчезли полностью, стучали по черепушке и постоянно требовали доступа в мой мозг.

С этим было трудно бороться, и иногда я сдавался из-за полного истощения.

Внутри меня существовала часть – вероятно, та часть, которая все еще оставалась от того, кем я когда-то был, – которая знала, что я сломлен. Я был психически заблокирован и физически ни на что не реагировал, но все еще понимал значение слов «коматозный» и «склонный к суициду», когда слышал разговоры своих тюремщиков. Все это не имело смысла, но я все равно понимал. Я был слишком поглощен непрерывным каскадом воспоминаний, чтобы заботиться о том, что происходило вне меня.