Шрифт:
Зал пустовал. Из колонок исходило что-то негромкое и иностранное. В углу спала отнюдь не тощая кошка. Я взял пластиковый стакан и пошел к столику. И тут появилась она - Нинка. Точнее, сперва я увидел нечто большое в джинсах и тельнике, а лишь потом осознал женское по третьему размеру бюста.
– Привет!
– улыбнулась она.
– Первокурсник?
– Руслан меня зовут... Курю "Приму"... Женщину не познавал около месяца... На данный период читаю Евгения Шварца... А именно сейчас - пью водку. Потому что категорический императив и несовершенство мира...
– Достаточно. Подходит...
Мы взяли еще, сели за столик. Нинка поинтересовалась, почему я такой грустный?
– После старославянского, - отвечаю.
– Представляешь, каково христианину узнать, что священное слово "Христос" начинается с буквы "хер"?..
Нинка рассказывала, как здорово в Литинституте, какие вокруг все выпивохи и таланты. Говорила, что учится и одновременно подрабатывает дворничихой. Причем метет те же самые дорожки, что некогда мел незабвенный Андрей Платонов. Поведала также, что любит тяпнуть, особенно на лоне. От слова "лоно" я возбудился и полез целоваться. Потом закричал:
– Все на лоно!
– На лоно!
– загорелась Нинка.
Бармен неожиданно поддержал нашу затею, подразумевая, что нам уже давно пора на природу, к матери, в лоно. Мы забрались в какой-то детсадик на Малой Бронной. По пути взяли что-то красное. Пили его прямо из горла.
– Ты любишь Тютчева?
– спрашивала Нинка.
– Люблю, - соглашался я.
– Дай я поцелую... Подожди. А Ходасевича?
– Тоже люблю.
– Умница... Подожди. А Георгия Иванова?
– Позднего - люблю...
Потом, кажется, нас выгнала сторожиха. Тем более, что Нинка сломала качели, а я погнул грибок и упал в песочницу. Изгнанные из лона, мы направились в ЦДЛ. Но туда нас не пустили, интеллигентно указав на наше бесподобие.
– Пива - и в общагу, - предложил я.
Мы шли в обнимку, взаимно уравновешиваясь. По счастью, с блюстителями порядка нам суждено было разминуться. Вышли на Тверской бульвар, прошли "Макдоналдс", приблизились к Пушкину. Нинка пыталась принять позу, запечатленную скульптором Опекушиным. Я отговаривал:
– Брось, так и по трезвому не устоишь...
Тут к нам подскочили двое: одна - с микрофоном, другой - с камерой. Да так неожиданно, что я поперхнулся.
– Скажите, - защебетала телевизионщица, - вы любите Пушкина?
– Не надо камеры!
– встряла Нинка.
– Мы имеет право расслабиться?..
Но профессионалка знала свое дело и без возмущения повторила вопрос.
– Люблю, - согласился я, откашлявшись.
– А за что?
Нинка уже тянула меня в сторону:
– Пойдем. А то покажут в рубрике...
– За то...
– отчеканил я в расплывающееся пятно микрофона, - за то, что он "милость к падшим призывал"...
Мы с Нинкой удалились до "Ленсовета" и сели на "тройку". В троллейбусе я неожиданно вздремнул, а проснулся с головной болью. Неотвратимо надвигались мысли насчет добавить. Пришлось зайти в винно-водочный на Руставели.
Добрались до общаги. Нинка жила этажом выше. Разобраться с водкой решили у меня. Нинка пошла к себе за закуской. Мысленно я заказал амброзию и что-нибудь маринованное. Когда мыл стаканы, ко мне подошел сильно подвыпивший Стасик.
Стасик был коренным сибиряком и обладал удивительной фамилией Яуя. Писал милые рассказы в духе Андерсена. Главными героями в них выступали форточки и дверные ручки.
– Руслан, - говорит Стасик, - объясни мне, вселенная конечна или бесконечна? Вот, допустим, она конечна...
– Стасик, - перебил я, - это известная антиномия Канта. Разрешить ее можно только при некоторых условных ограничениях. Был такой математик Георг Кантор...
– Так Кант или Кантор?
– Кант сформулировал, Кантор разрешал.
– Руслан, не надо математики, там много переменных. Ты мне прямо скажи - мир конечен или нет?
Что я мог ответить?
– Стасик, - говорю, - мир, каков мы знаем, - это вообще наше представление. Сам по себе он не имеет протяженности.
– Как это?
– А вот так... Слушай, а что это тебя на такие вопросы тянет?
– Руслан, ты не поверишь. Как выпью - так сразу думать начинаю. Откуда это все безобразие взялось и имеет ли оно конец? И думаю до тех пор, пока не напьюсь до отключки.