«Третий способ, - говорит он, игнорируя мой косвенный вопрос, - это линейное отслеживание. Оно подразумевает наличие личной связи или «прямой линии» с предметом, который ты отслеживаешь. Или, в данном случае, наличие прямой линии с чем-то или кем-то, кто резонирует с тем, что ты отслеживаешь. То есть, со мной».

Он ждёт, пока я уловлю направление его мысли.

«Используй эту возможность, чтобы почувствовать в следе меня, Элли».

Теперь я понимаю его логику. Если я резонирую с ним, а он резонирует с целью, я тоже буду резонировать с целью. Просто.

Я сосредотачиваюсь на незнакомой мне струе света в одной из его рук. Вибрация мгновенно изменяет мою собственную вибрацию.

«Резонанс не имеет пространственных ограничений или лимита на количество стыковок, - добавляет он, пока я играю с его светом. – Если ты резонируешь с чем-то, что резонирует с чем-то, а то резонирует с чем-то ещё... теоретически ты можешь отследить любое звено цепочки. Расстояние может смазывать отпечаток, но необязательно. Армия поневоле полагается в основном на вторичные или третичные связи. Иногда они вынуждены использовать связи с куда большим расстоянием от цели. Большая часть разведывательной работы сводится к этому. Обнаружение линий или «прицепок», что может быть сложно, даже утомительно. Проникновение в жизнь цели, охота на них, чтобы подобраться к их свету...»

Я очарована, улавливая от него образы.

«Ты все ещё занимаешься этим? Профессионально?»

«Да»,– посылает он.

«Для кого?»

Его свет искрит раздражением. «Попытайся подстроиться под мой свет... или возвращайся и жди меня в комнате, Элли».

«Обижуля, обижуля», - мягко посылаю я.

Но я пытаюсь сделать, как он говорит, так что его мысли делаются чуть менее ворчливыми.

«Когда ты выслеживаешь, лучше, если цель тебя не чувствует, - советует Ревик. Он ждёт, пока я внесу поправки на основании его слов. Когда я этого не делаю, он вздыхает.
– Это вовсе не деликатно, Элли. Будь я целью, я бы знал, что меня отслеживают».

«Я тебя услышала. Просто дай мне приноровиться, ладно?»

Он сдаётся, позволяя мне открыто изучать его свет.

Однако сегодня он раздражителен. Я понятия не имею, связано ли это со мной, но я решаю попытаться сделать так, как он говорит. Я то и дело отвлекаюсь на механику взаимодействия нашего света, но я также пытаюсь найти след.

Мой aleimi очень хочет резонировать с его светом. Это не столько вопрос попытки, сколько необходимости позволить этому случиться. Так что я расслабляюсь, разжимая кулак, который я и не осознавал.

Моя вибрация изменяется.

Я чувствую одобрение Ревика.

«Хорошо»,– посылает он.

Теперь он ближе ко мне, и внезапно я борюсь уже с другим. То тянущее-тошнотворное-болезненное ощущение, которое я испытываю рядом с ним, без моего тела становится сильнее, носит более приказной характер. До меня доходит, что боль - это наверное то, как моё тело воспринимает этот приказ, словно трансформируя электрические сигналы. Затем я осознаю, что я смущена собственными попытками дать этому научное объяснение.

Ревик вежливо убирает свой свет.

«Ты готова?»– посылает он.

Я примерно в сотый раз подумываю спросить его об этой тяге, затем решаю оставить этот вопрос до того времени, когда он будет в хорошем настроении.

Я позволяю ему почувствовать это. То есть, то, что я готова.

Он отпускает то, чем удерживал нас на месте, и мы стремительно уносимся в ночное небо.

Иногда с места на место нас перемещают похожие на туннели воронки, но не в этот раз. В этот раз перемещение от одной локации до другой происходит быстро, почти мгновенно, без передышки между двумя состояниями.

Город вырывается из тьмы.

Его многочисленные окна отражают лучи раздутого солнца, выглядывающего из-за горизонта.

Я узнаю очертания из своих снов. Я вижу зазубренные стальные и стеклянные квадраты, выдающиеся из земли, плотный слой смога над сигналящими машинами, велосипедами и авто-рикшами на дороге. Люди идут по тротуару петляющими маршрутами, стоят у кофеен и старых с виду зданий с красными и золотыми фасадами. Я вижу проблески города со всех сторон, с земли и до хорошей наблюдательной точки где-то в облаках.

Я боюсь, глядя на металлические и стеклянные квадраты, возвышающиеся из пыли.

Я жду воя сирены воздушной тревоги.

Свет становится ярче, лучи солнца льются на землю, и затем...

... я парю над другой площадью, наполненной людьми.

Небо в этом новом месте - полная противоположность тому, что нависает над апокалиптическим Пекином.

Атмосфера парит так высоко и ясно, что у меня мелькает мысль - она принадлежит другой планете. Солнце здесь сияет ярче, но как будто нежнее; оно висит в небе, такое бледное бело-золотое, что почти кажется голубым, такое маленькое и яркое, что я не могу долго смотреть на него, даже из Барьера.