Шрифт:
Что я и сделал.
Кое-что может повторяться, кое-какие детали могут не совпадать.
Я не стал менять ничего.
Оставил и реальные события и реальные имена.
Оставил все детали бытия и ту неповторимую ауру чувственности, которая окутывала будущих художников слова, стоявших у порога лестницы, которая казалась ведущей на Олимп.
И предложил почитать все, что возникает у меня в памяти при мысли о том здании на Тверском бульваре №25, где прошли с промежутками 5 лучших лет моей жизни – с 1989 по 1994 годы.
Надеюсь доставить своим бывшим сокурсникам ностальгическое удовольствие, а новым читателям – интерес от встречи с жизнью, которая уже никогда не повторится вновь.
Уфа
«И Степану Халтурину спать не дает динамит…»
Почему у меня сразу по написании названия в заголовке возникла строчка из до трепета любимой поэмы Пастернака «1905 год»?
Разумеется, не потому, что поэт был связан с этим городом.
Пастернак не имеет к Уфе ни малейшего отношения; ему здесь не поставили бы даже уродливого – словно монстр из компьютерной игры! – памятника, украшающего одну из площадей Оренбурга. И напоминающего всем прохожим. что Александр Сергеевич Пушкин в поисках материалов по истории Пугачевского бунта добрался на восток до этого городишки на границе Европы с Азией…
Нет, просто с окна своего 14-го этажа я увидел ползущий вдалеке нефтеналивной состав.
И подумал, что здорово было бы налить эти цистерны не мазутом, а динамитом, а потом грохнуть по одной из них кувалдой.
Чтобы взлетело на воздух все сущее вокруг меня.
В стоса и спаса и в протопопские херувимы,
в католикоса греческого и митрополита Санкт-Петербургского,
с загибом влево при тазовом предлежании,
в 33 света и в мутный глаз
– через 7 гробов в центр мирового равновесия!
1
Я родился в этом городе 22 июля 1959 года. Через
14 лет от Победы над Германией. Или 6 от смерти Сталина. 3 года после одиозного ХХ съезда КПСС, развенчавшего культ Вождя. Съезда, делегатом которого был мой дед по маме, партийный работник…
– так написал я сам о себе во внутреннем монологе полностью аутогенного главного героя романа «Der Kamerad».
Трагедия моя состоит в том, что дед Василий Иванович Улин был партийным работником союзного масштаба и после войны не вернулся обратно в Ленинград, откуда эвакуировался в 1941 году с одним из оборонных заводов.
Если бы он вернулся, то я родился бы ленинградцем и жизнь свою прожил бы совершенно иначе.
Вращался бы среди людей, а среди воинствующего бескультурья, из которого так и не сумел вырваться.
* * *
Не помогло мне и то, что отец мой, врач-хирург-амбидекстр Виктор Никитович Барыкин (погибший трагически на четвертый день после моего рождения) был не просто из старой интеллигентски-барской семьи, а по своей матери Зое Ивановне Воронцовой происходил из ветви того самого дворянского рода.
И даже то, что и отца моего и дядю Михаила Никитовича, уважал один из последних русских интеллигентов этих мест – ушедший от нас Юрий Андрианов…
Высокий, тонкий, серебряновеково бородатый поэт, по возрасту находившийся ровно посередине между мною и поколением родителей.
* * *
И по сути дела всю свою жизнь я пытался выкарабкаться даже не из болота (из болота-то все-таки можно вылезти, если ухватиться за что-нибудь, растущее неподалеку), а из ямы в песке.
То есть оттуда, откуда спасения не может быть в принципе.
2
Писать я начал тому назад более полувека: 21 сентября 1967 года.
* * *
Эту дату отмечаю с биографической точностью.
Ведь до сих пор сохранилась одна из первых записей в дневнике, который я вел спорадически на протяжении четверти века.
В тот день я бодро сочинил собственное продолжение детской сказки -«Приключений мышонка Пика», не помню уже какого автора.