Холод прутьев обжигал лицо. Они прижимались к правому виску и левой щеке, как раз в тех местах, где были синяки. Ощущение потрясло ее, вернув смутные воспоминания. Однажды она уже пыталась просунуть голову между прутьями. Очевидно, рвалась на свободу, к ясному небу.

Мейкпис услышала, как ее собственный вопль превращается в гортанный бесконечный рев. Теперь ее лицо прижималось к прутьям с калечащей силой, поворачивалось, протискивалось вперед. Перед глазами девочки плавали темные пятна. Руки бесплодно царапали камень, кожа на кончиках пальцев стерлась…

«Прекрати, – велела она себе. – Прекрати. Что же ты делаешь?»

Истина поразила ее, словно падающая звезда.

«О Боже! О Боже небесный! Какая же я дура! Конечно, медведь смог войти в Гризхейз. И конечно, он здесь! Он во мне!»

Ослепленный, отчаявшийся, озлобленный призрак, вселившийся в Мейкпис. Ее худшие страхи оправдались. Теперь медведь будет двигаться в ней ощупью и окончательно повредит рассудок! Искалечит, раздерет в кровь ее тело в лихорадочном стремлении покинуть комнату в башне…

«Прекрати!»

Смертельно напуганная, она снова призвала на помощь так долго дремавшие силы обороны, ангелов ее сознания. Они сплотились и ринулись в бой, и она услышала рев медведя. Сверхчеловеческим усилием воли Мейкпис закрыла глаза, заключив в темноту себя и медведя. Эта ночь была наполнена безмолвным шумом, и ее сознание ревело в такой же панике, какая обуревала и медведя.

Что-то произошло. Внезапный удар сотряс ее сознание до самой сердцевины. На какое-то мгновение она ощутила, как душа бьется и борется за то, чтобы выровняться, обрести равновесие. Воспоминания истекали кровью, мысли рвались в клочья. Медведь набросился на нее. И все же именно этот удар стал той встряской, что вывела Мейкпис из паники.

«Боится. Он боится».

Она представила огромного медведя, затерянного во мраке, без друзей, пойманного в ловушку, и это продолжалось очень долго. Зверь не мог понять, где он, почему здесь оказался, почему его тело стало таким странным, так ослабло. Он сознавал одно: на него нападают, как нападали всегда.

Мейкпис осторожно, но решительно взяла себя в руки и стала управлять дыханием. Спокойно вдыхала и выдыхала, стараясь замедлить сердцебиение, изгнать страх, что медведь разорвет ее изнутри. «Тише», – мысленно прошептала она медведю. И снова представила зверя. Но теперь она стояла рядом с ним, вытянув вперед руки, как в тот момент, когда они пытались защитить друг друга.

«Тише, медведь. Тише. Это я».

Безмолвный рев сменился таким же безмолвным прерывистым рычанием. Возможно, он успел узнать ее. Совсем немного. Возможно, понял, что теперь на него никто не нападает.

«Я твой друг, – сказала она ему, а затем: – Я твоя пещера».

«Пещера».

Медведь не понимал слов, но Мейкпис чувствовала, что он нерешительно принял мысль, взяв ее в лапы, как берут яблоко. Может, он никогда не был диким и с младенчества рос на цепи. Но все же оставался медведем и в глубине души знал, что такое пещера. Пещера – не тюрьма. Пещера – это дом.

Успокоившись, Мейкпис задалась вопросом, как она могла не заметить, что медведь пробрался к ней в голову. Может, постоянная тошнота и странные ощущения – это все оттого, что медведю нужно было место в ее сознании.

Он большой, если можно применить такое слово для описания чего-то призрачного. Теперь Мейкпис чувствовала его бездумную силу. Он, возможно, способен разрушить ее рассудок так же легко, как одной лапой перервать ей горло, если бы они встретились в жизни. Но он стал спокойнее, и она поняла, что его власть над ее телом немного ослабла. Теперь она, по крайней мере, могла глотать, расслабить плечи, шевелить пальцами.

Мейкпис еще какое-то время собиралась с мужеством. И только потом открыла глаза, убедившись перед этим, что стоит спиной к окну. Для медведя решетка могла означать тюрьму, а она не хотела, чтобы он снова взбунтовался. Поэтому опустила глаза на собственные ладони. Позволила медведю их увидеть. Медленно согнула и разогнула пальцы, чтобы он знал: это ее единственные лапы. Позволила ему рассмотреть сорванные ногти, окровавленные кончики пальцев.

«Никаких когтей, медведь. Прости».

Легкое содрогание – похоже, медведь что-то почувствовал. Он нагнул голову Мейкпис и стал зализывать израненные пальцы.

Он животное и ничем ей не обязан. Он призрак, на которого нельзя положиться. Возможно, медведь лечил собственные раны. Но лизал он очень осторожно, словно покалеченного детеныша.

К тому времени, как в комнате появился молодой слуга с розгой, чтобы выпороть Мейкпис за то, что «выла, как язычник, и подняла переполох», девочка приняла решение. Она не предаст медведя…

Лорд Фелмотт говорил, что держать в голове буйствующий призрак опасно, и, возможно, это правда. Но она невзлюбила Овадию. Чувствовала себя под его взглядом, как мышь в царстве сов. Если она проговорится о медведе, лорд каким-то образом вырвет его из нее и уничтожит.