В этот знаменательный вечер студенческие корпорации города с факелами и знаменами прошли мимо двухэтажного здания физического института. Весь Вюрцбург, разодевшись по-праздничному, чествовал своего родича. Толпа, в которой смешались студенты и рабочие, солдаты, торговцы и чиновники, все эти люди - не гитлеровцы, не эсэсовцы, не фашисты, не арийцы, а подлинные сыны и дочери Германии - в лице профессора Рентгена славили величие науки.

Все это было давно, когда Германия насаждала университеты, не разрушала их, как в Лейдене, когда она создавала памятники культуры, а не сжигала их, как в Ясной Поляне. Все это было и будет снова, когда не будет Гитлера и порожденного им варварства.

В марте 1942 года в Ленинграде в предвесенний, солнечный день германский снаряд взорвался у самого входа в институт, убил несколько детей (в тот раз они не успели определить его калибра) и сбросил бронзового Рентгена с его пьедестала.

Я проходила мимо здания института примерно через час после обстрела. Трупы детей были уже увезены: валялись только щепки, разбитые салазки и одна маленькая красная варежка, далеко видная на снегу. Голова Рентгена, как срезанная ножом, лежала на земле. Ее сорвало взрывной волной. Постамент покривился, но устоял.

И снова я проходила по этой улице на другой день. Бронзовая голова уже не была повержена во прах. Чьи-то заботливые руки, видимо, с большим трудом подняли ее с земли и снова возложили на пьедестал. Теперь голова великого немца лежала на боку, скорбно припав щекой к холодному граниту. Нежный мартовский снежок падал на бронзу, таял и покрывал высокий лоб как бы холодным потом. Крупные капли катились по бронзовой щеке.

Я постояла у памятника. Проходивший мимо молодой балтийский моряк остановился тоже. И вдруг молча обнажил голову перед плачущим Рентгеном. В воздухе над нами пронесся гул. Начинался очередной обстрел.

29 мая 1942 года

Алексей Каплер

Сердце героя

В землянке командного пункта ложились спать. Гудела и дрожала раскаленная чугунная печурка - ночью ее старались топить как можно больше, вознаграждая себя за дневной холод, вражеские разведчики целыми днями кружили над лесом, разыскивая партизан. Поэтому в наших землянках топили мало и осторожно - дым мог выдать расположение лагеря.

Тетя Фрося, большая, неторопливая женщина, стянула со всех нас валенки и укрыла полушубком. Затем она подсела к печке и, задумчиво глядя в огонь, стала подбрасывать маленькие сосновые полешки. Обязанности тети Фроси были весьма разнообразны. Установила круг их она сама, и все приняли это как должное. Кроме обязанности убивать фашистов в бою, тетя Фрося должна была готовить пищу для командования партизанской бригады, убирать землянку командного пункта, топить печку, прятать личное имущество каждого обитателя землянки, чистить оружие, поливать воду умывающимся, укладывать народ спать, то есть стягивать валенки, ставить их к печке для просушки, укрывать спящих полушубками...

Муж и сын Фроси были убиты фашистами. Она осталась совершенно одинокой.

Лежа на нарах между командиром и комиссаром бригады - между "товарищем В." и "товарищем О.", как их называли в газетах и сообщениях Информбюро, я смотрел на тетю Фросю. Она сидела, подперев голову рукой. Ее глаза были закрыты, лицо то освещалось отблесками пламени, то покрывалось тенью.

Комиссар, "товарищ О.", покряхтел и сказал:

– Не перевернуться ли нам?

Николай Григорьевич, лежавший с краю, стал молча поворачиваться на левый бок. Его длинные ноги сгибались в коленях, почти задевая бревенчатый потолок землянки.

Мы лежали на нарах вшестером - так плотно друг к другу, что поворачиваться можно было только всей компанией: начинал крайний, за ним последовательно переворачивались все. Каждый раз, когда кто-нибудь отлеживал руку, этот вопрос - ворочаться ли, нет ли - дискутировался сонными голосами и в конце концов всегда решался положительно. Теперь мы повернулись молча, один за другим... Я стал засыпать и сквозь дрему услышал голос нашего командира:

– Фрося, дай огонька!

Николай Григорьевич закурил.

Мне казалось, я знаю, почему он не засыпает, хоть и ужасно устал за день. Этот человек, смелый и беспощадный, чьего имени смертельно боялись враги, командовал полутора тысячами партизан, но во сне иногда жалобно всхлипывал. Однажды я слышал, как он прошептал:

– Мамуся...

Он знал это, знал, что когда засыпает, то "дискредитирует" себя, "роняет авторитет", и всегда прибегал к маленьким хитростям, чтобы заснуть последним.

От папиросы Николая Григорьевича прикурил комиссар.

– Не спится что-то, - сказал он.
– И тебе не спится?

– И мне не спится, - откликнулся командир.
– Ты о чем думаешь, о Юре?

– Ага.

– Жаль.

– Ужасно жаль.

Я спросил:

– Товарищи, кто это Юра?

Комиссар ответил, что Юрий - партизанский офицер связи. Пять дней назад, то есть за два дня до моего приезда сюда, в лес, Юрий пробирался еще с тремя партизанами мимо деревни. Гитлеровцы заметили их, началась перестрелка. Одного партизана убили, двое - оба раненые -убежали. Они видели, как Юрий упал, - у него были перебиты очередью автомата обе ноги и правая рука. Видели, как подбежали к Юрию фашисты и как он пытался застрелиться левой рукой. Но ему это не удалось, его схватили. Случилось самое страшное для партизана.