Тут до меня, наконец, начала доходить суть происходящего, и я подумал, что это сон. Про то, что такое военный дознаватель в городке ходили легенды, из которых в будущем, возможно, родятся сказки в духе «Волшебной лампы Аладина». Так что, это было не просто везение. Чтобы попасть в дознаватели, нужно было стечение нескольких крайне маловероятных обстоятельств. Во-первых, в части должно быть совершено преступление. Во-вторых, командование не должно было бы это дело замять, а именно этим оно и занималось в 99% случаев. И лишь тогда, когда был послан официальный рапорт в военную прокуратуру, у тебя, где-то в высоких штабах, должна была объявиться большая-пребольшая, волосатая-преволосатая лапа, ибо только она и могла тебя пропихнуть в столь узкое военное подпространство. Парадокс ситуации как раз и состоял в том, что никакой лапы у меня не было, и я получал такой подарок судьбы даром.

Из штаба я вылетел как на крыльях, и тотчас проскочив КПП, побежал через лес домой. В кармане у меня лежало драгоценное предписание, и нужно было не просто бежать. Нужно было лететь сломя голову, драпать со всех ног и без оглядки, нужно было немедленно исчезнуть не только из части, но и из городка, дабы никто там вдруг не передумал, не прислал посыльного, не встретился по дороге…

Так началась моя карьера военного дознавателя. Прапорщика того вскоре нашли, признали невменяемым, да на том дело и закрыли. Я же в часть возвращаться не собирался. Это что же, опять через день – на ремень, с бойцами нянькаться, которых, как говаривал мой комбат: «Куда ни целуй – везде – жопа!» Ну, нет! Я пал в ноги военному прокурору и давай просить его да умолять, мол, отец родной, не сдавай меня обратно в бригаду! Ну что вам по командировкам мотаться? Семьи тут у вас и все такое. А я все сам тащить буду: и командировки и делопроизводство и всю рутину по допросам, и в психушку конвоировать на экспертизу, если надо… Прокурор подумал и затем смекнул – а ведь он ничего не теряет. В предписании конечного числа командировки нет, а из части звонить вряд ли посмеют – все-таки штаб первой армии! «Ладно, – говорит, – но работы много будет. Так что смотри, старлей.» Так и договорились. И точно: приезжаю из одной командировки, скажем из Донецка, как меня новое предписание ждет: Иркутск. Приехал из Иркутска – в Новгород и так далее… Исколесил я Союз вдоль и поперек. Но тут случилось странное событие. Дело в том, что у нас в Чернигове, да и почти везде по Украине, следователь с двумя-тремя делами на руках был уже почти как герой Советского Союза. Следователи же в ЗабВО держали на руках по тридцать-тридцать пять дел! Они просто задыхались. И что за дела! У нас-то всякая ерунда: скажем, бойцы в самоволке ларек ограбили или, например – «деды» задницу «молодому» ремнем набили. На Урале же и в ЗабВо все было совсем по-другому. Там основными делами были убийства, бандитизм, грабежи, были даже две попытки измены. Ну, то есть, совсем одуревшие не то от водки, не то вообще от жизни, офицеры пытались перейти границу с Китаем, прихватив автомат и портфель с сов.секретными документами. В общем, картина – совсем иная. И тогда Главная прокуратура Минобороны СССР издала приказ: откомандировать следователей и дознавателей со всего Союза – на помощь. Вот прокурор и отослал меня на месяц в Читу, в штаб ЗабВО. Ехал как на войну: форма – строевая, сапоги и все прочее, пистолет и разрешение находиться с ним в самолете. По приезде меня уже ждало «свежее» дело – нападение на патруль, захват оружия и трое убитых…

***

Я часто замечал, что когда человек говорит, что у него среди друзей много евреев – то это непременно скрытый антисемит. Когда человек пытается доказывать, что он не расист, его стоит спросить по какой именно части? Ну, то есть, он толерантен по отношению к китайцам или неграм? Или, может, лишь индусы в нем не вызывают праведного гнева?

Надо сказать, что в какой-то момент, находясь в армии, я вдруг сам стал кем-то вроде расиста. Случилось это постепенно, пока я не получил должный набор всех подлостей, и лишь затем отдал себе отчет в том, что нет, оказывается, не все люди одинаковы. Говоря об азиатах – главном источнике проблем, я должен отметить, что полностью выбивался из сил с большинством узбеков и таджиков, я уж не говорю о чеченцах. Последние были практически вообще неуправляемы. При этом, мне относительно неплохо работалось с туркменами и казахами, башкиры и чуваши были вообще довольно покладисты, но вот тех, которые были упомянуты первыми, я просто возненавидел. Это именно та публика, к которой спиной лучше было не становиться. Наверное, на гражданке что-то меняется, и дома все они люди как люди, но в армии это просто нечто, находящееся за пределами понимания нормально воспитанного европейского человека. Окончательную точку в моем отношении к этой публике поставил один случай. Дежурил я по дивизиону, а дежурным по бригаде был капитан Телегин – замполит второго дивизиона, бывший десантник, оправившийся, наконец, от сильной контузии. Говорили, что он потерял где-то под Гератом всех своих друзей, что, объясняло его угрюмость и аскетизм. Лиц душманской национальности Телегин ненавидел люто, видя в каждом из них убийц своих товарищей. Человек он был высокий, жилистый и необыкновенно сильный. Как-то раз на спор он прошел на руках почти километр от наших ворот и до офицерской столовой, кросс в 10 км при всем оружии и снаряжении был для него, как мне на второй этаж подняться. Надо сказать, что это был редкий для моей армейской жизни случай – я его уважал.

Обходя казарму, я вдруг заметил красный огонек. Подойдя к кровати, я увидел, что боец Нишанов курит лежа в постели, ведя медленную беседу по-таджикски со своими соплеменниками. Я приказал погасить сигарету и встать. Он на меня даже не посмотрел. Я сказал громче. Реакция была та же. И тут я понял, что наступил переломный момент: или я, или – они. Если сейчас ситуацию не выиграть, на завтра я уже не смогу управлять никем. Словно по волшебству, в голове всплыла цитата из устава: «Командир обязан добиться выполнения своего приказа любым путем, вплоть до применения оружия». Перейдя на официальный тон, я сказал:

– Рядовой Нишанов, я приказываю погасить сигарету и встать! В противном случае, я буду вынужден применить оружие.

– Чего? – он презрительно заржал.

Тогда я достал пистолет, передернул затвор и два раза пальнул в потолок. С шумом рухнула штукатурка. Нишанов выкатив на меня глаза вскочил, ища куда девать сигарету. Но я был уже в алом мареве своей ярости. Подскочив, я, как учит классика, ткнул его дымящимся стволом прямо в зубы и заорал что-то вроде:

– Я тебя, сука, научу родину любить!

Соплеменники разлетелись по углам – вмешиваться никто не стал. Я повалил его на пол, пистолет был все еще у меня в руках… Не знаю, что было бы дальше, но на счастье мимо проходил Телегин. Услышав выстрелы, он тотчас взлетел к нам на третий этаж, и со своим пистолетом наготове вбежал в казарму:

– Что происходит? Доложить!

– Докладываю. Вот этот душман, – я указал на валяющегося между кроватей Нишанова,– курил в постели, на приказы дежурного по дивизиону не реагировал, вел себя вызывающе, пытаясь деморализовать остальную часть личного состава! Согласно уставу, был вынужден применить табельное оружие.

– Душман, говоришь? – только и произнес капитан, – Вот этот?

Нишанов так побелел, что казалось, даже немного светился в полумраке казармы. Он жался к тумбочке, видимо, понимая, что лучшее, что может предоставить ему Аллах – это легкая смерть здесь и сейчас.

Телегин, что-то тихо шепча себе под нос, и явно не замечая никого вокруг, схватил Нишанова за шею и выволок в туалет. Остальные соплеменники на полусогнутых конечностях пытались пробраться к своим кроватям. Я, молча, поставил пистолет на предохранитель, и затем вложил его в кобуру. Вздохнув, я тоже направился в туалет, где было слышно как Телегин размазывал ДНК Нишанова по белому кафелю. Нужно было попытаться хоть что-то оставить от ночного курильщика на утро, да и жалко будет, если из-за этой мрази посадят хорошего мужика. У нас была своя внутренняя гауптвахта с карцером, куда я и предложил поместить уже сопливого «героя» до утра.

***

В Чите я почти тотчас приступил к делам. Когда я увидел три трупа убитых патрульных, я сразу вспомнил другой случай и сказал следователю – старлею из Харькова: «Это душманы, их почерк». Хорошо бы поискать в близлежащем стройбате, например.

– Это почему? – спросил он.

– Ран слишком много. Если бы это, скажем, просто беглые зеки, они бы, напали сзади, всех перекололи, взяли стволы и – на ноги. Здесь же дело другое. Половина ран нанесена спереди и уже тогда, когда те были мертвые, сам посмотри. Я хоть и не эксперт, но это, кажется, довольно очевидно. Видишь, у этого и вовсе ухо отрезано: удовольствие, стало быть, получали. Обычно они посылают одного-двух, переодетых в гражданку, те отвлекают, а остальные нападают сзади.