На Куянде я еще прихватил в лагерях практику коллективных случек. На великие советские праздники начальство устраивало из зэков самодеятельность. При лагере организовывали культбригаду, и она под руководством зам. начальника по КВЧ (культурно-воспитательная часть) составляла программу и развлекала зэков. Для поощрения зэков устраивали между лагерями соревнование на лучшую самодеятельность. Эти культбригады иногда выезжали в соседние лагеря. Помимо этого вида контактов между зэками разных лагерей существовал и еще один: также обменивались опытом передовики производства. Эти чаще выезжали. И обычно ездили из мужских лагерей в женские. Попасть в такой «коллектив» было чрезвычайно трудно. Здесь нужно было быть не только отличником и передовиком производства, и не столько им, сколько своим человеком у начальства. Или быть хорошим артистом. Но даже ведущий артист не всегда мог рассчитывать на такую поездку. О предстоящей поездке в женскую зону знал весь лагерь за много времени вперед, и от желающих записаться в лагерную художественную самодеятельность отбоя не было. Какие только интриги не велись вокруг этого между зэками! Какие драмы порой разыгрывались в женских и мужских лагерях ради возможности съездить к бабам! Везли случников под конвоем, а по прибытии в женскую зону их просто пропускали туда, условливаясь, что через три или четыре часа они все вернутся сами на вахту. Вообще-то встреча должна начинаться с торжественной части, а уж потом «живые контакты». Но, как правило, стоило зэкам пройти через вахту женской зоны, как их сразу же расхватывали и растаскивали гулаговские обольстительницы.

Я ни разу не участвовал в этом мероприятии. По двум причинам. Во-первых, я всегда с отвращением относился к лагерной самодеятельности. И это исключало для меня одну из двух возможностей съездить на случку. К тому же у меня и способностей нет для участия в самодеятельности. Во-вторых, я не мог попасть в число поощряемых передовиков производства. Я мог быть передовиком при своем желании. Но этого ж мало! А на большее для такого дела я опять-таки не был способен.

Поэтому о коллективных случках я знаю со слов непосредственных участников. Но все предшествовавшие этому события и последующие происходили на моих глазах.

Один из женских лагерей находился у нас по соседству. Это был маленький хуторок из нескольких бараков. Я говорю «хуторок», потому что издали на фоне бескрайней степи бараки казались очень привлекательными. Их обычно белили известью, и они ярко выделялись и были видны издалека. Среди нас были зэки, которые до ареста работали здесь шоферами. Не раз им приходилось видеть издали эти беленькие строения, да не знали они тогда, что это такое. Лагерь этот назывался Кайбас. Наши же передовики почему-то ездили на случку не на Кайбас, а на более отдаленную женскую командировку. А Кайбас в Куянде у всех был на языке из-за своей близости. До нас только слухи доходили о жизни в женском лагере. Больше всего эти слухи затрагивали половой вопрос. То и дело рассказывали то надзиратели или солдаты, а то и наши зэки-бесконвойники очередную историю про то, как зэчки-бесконвойницы изнасиловали случайно заехавшего к ним тракториста или шофера. Туда же на Кайбас бегали в самоволку солдаты, как они говорили, «перепихнуться».

Я пробыл на Куянде до конца лета, а потом оказался на головном лагере в самой Сарепте. Произошло это так. Была организована новая бригада для работы на ремонте кошар – нужно было их приготовить к зиме. Вот в эту бригаду из сенокосной я и был переброшен. Ездить на работу было километров двенадцать. Ездили на арбах, запряженных лошадьми. И конвой наш – два автоматчика – ехали на лошадях, но только верхом. В бригаду были отобраны малосрочники, поэтому конвой был не очень строгим. К тому же солдаты были уверены, что никто из нас не убежит в этой открытой на все четыре стороны на многие километры степи. Доходило до того, что конвой спал, а бригада работала. Мы издали видели, как к нам подъезжала бричка с двумя солдатами из дивизиона, снабжавшая наш конвой обедом, и заблаговременно будили нашу охрану. Обычно конвойные солдаты стояли на двух углах воображаемого четырехугольника оцепления. На каждом углу этого четырехугольника втыкали красные флажки. Каждый солдат брал арбу и устраивался под ней от знойного солнца. Трудно было не уснуть в таком положении. Солдат конвоя нам часто меняли. Это прием начальства: чтобы не устанавливались слишком близкие отношения между зэками и солдатами. Солдаты попадались нам разные. Злых и вредных зэки умели проучивать. Однажды вот нас принял новый конвой и с первого же дня стал вредничать: то и дело орет, приказывая не растягиваться, не курить, не переговариваться, не смеяться и еще черт знает чего не…

И два дня с конвоем этим мы ездили со скандалом. А на третий нам удалось от него избавиться. Как и другие, наши охранники часов в одиннадцать спали каждый на своем «боевом посту». Обед им привозили где-то в половине первого. А тут пораньше внезапно появился верхом на коне их командир. Видно, капитан объезжал и проверял своих подчиненных. Зэки видели подъезжающего офицера, но не стали предупреждать вредных охранников, а с любопытством и злорадством наблюдали молча за тем, что же будет. А офицер подъехал к одному из спящих солдат, слез с коня, взял у спящего его винтовку. Офицер хотел выстрелить вверх над ухом солдата, но потом передумал и просто разрядил ее и вытащил и забрал затвор. После этого он пошел к другому, тоже спящему, солдату. Тот был с автоматом. Капитан легко забрал оружие, а солдат продолжал спать. Капитан отошел метров на десять от солдата и дал короткую очередь из автомата в небо. Оба солдата вскочили и ошалело смотрели: один на капитана, а другой на свою обезвреженную винтовку. При зэках офицер разматерил солдат, вернул им отобранное у них и предупредил, что по возвращении в казарму он их накажет. С тем он и уехал. На следующий день у нас был уже другой конвой. И после этого случая все охранники старались не портить отношения с зэками.

Новый день в штрафном лагере Карлага на станции Карабас ничем не отличался от обычных дней. Как всегда, для зэков он начался с гулаговских курантов – шести ударов по подвешенному у вахты метровому обрезку железнодорожного рельса.

Заспанные зэки вываливались из душных саманных бараков на свежий воздух в одних трусах. Одни спешили к умывальникам, другие к сараю-сортиру, третьи просто присаживались на корточки вдоль бараков в ожидании завтрака.

К половине восьмого весь лагерь должен быть у вахты и по-бригадно выходить через предзонник за ворота. По ту сторону вахты постепенно выстроится огромная серая колонна. Единственный рабочий объект лагеря – каменный карьер. Он расположен в полукилометре от лагеря и обеспечивает камнем две крупнейшие стройки: Карагандинский металлургический комбинат в Темиртау – казахстанскую Магнитку – и строящийся новый шахтерский город Тентек.

Не больно-то загоришься желанием идти на солнцепек и, обливаясь потом, вкалывать ломом, кувалдой и клином.

Вот уже и баланду привезли с пайками: штрафняк не имеет ни своей хлеборезки, ни столовой-кухни. Еду привозят с кухни соседнего общего лагеря – ДОКа, тут же, рядом, на Карабасе. Привозят ровно пайка в пайку и черпак в черпак.

Завтрак уже в разгаре, и никто не замечает, что сегодня не видно в зоне ни единого мента. Обычно они задолго до окончания завтрака бегают и подгоняют зэков на работу.

Но вот кто-то заметил это и громко говорит: «Мужики, а чего это менты не появляются?»

И сразу зашушукались, заволновались. И поползли параши по зоне одна невероятнее другой: подох Никита, началась война, амнистия…