По наблюдению Кузьмина-Караваева, у Иловайского «слова „лжелибералы“, „лжеучение“ пестрят чуть не на каждой странице… В области внешних сношений Россия окружена сплошной завистью, коварством и трусостью. Никаких реальных интересов ни у одного государства, кроме России, нет…» Завершая обзор очередного издания Иловайского, Кузьмин-Караваев заключал: «Все приведенные мысли сами по себе, конечно, только курьезны. Г-н Иловайский может сколько ему угодно думать, что всякая не разделяемая им теория есть „лжеучение“, что призыв к добру и свободе и искание истины суть черты „нравственной распущенности“, что присяжные заседатели поощряют убийц, воров и мошенников, что поляков и евреев должно ненавидеть и т. д. Мало того, он может все это и печатать, как публицист или даже как „ученый“-историк. Кто хочет – пусть читает. Беды большой не будет: слишком уж несуразны его утверждения, чтобы взрослый человек принял их на веру. Но аудитория его – не взрослые люди, а дети и юноши. И не читают они его книгу, а учатся по ней. Не к смеху поэтому располагает ознакомление с его очерками русской истории, а невольно наталкивает на грустные мысли и тяжелые чувства».

По мнению В.Д. Кузьмина-Караваева, основные условия воспитания – это «полная гармония внутри школы и дружное взаимодействие со школой семьи». Он полагал, что «система г-на Иловайского» заведомо обречена на неуспех, поскольку «никакими мерами невозможно оградить ребенка или юношу от сторонних впечатлений» и навязать ему «единственно верные» убеждения. Для него было очевидно, что мнения Иловайского в большинстве случаев не могут разделять ни учителя, ни родители учащихся. В этом он видел угрозу «разлада в школе, разъединения ее с жизнью». Кузьмин-Караваев обращал внимание и на то, что Иловайским была нарушена одна из заповедей педагогики – необходимость крайней тщательности и осторожности в выборе средств для достижения того или иного результата в области психического воздействия на ребенка. А в результате, – приходил к выводу Кузьмин-Караваев, – «учащуюся молодежь упрекают, и не без основания, – что она, вместо ученья, занимается политикой. Кто же повинен в этом? Кто наталкивает ее на политику? Зачем г-н Иловайский вводит гимназистов в круг спорных текущих общественных и политических вопросов? Зачем он переносит в класс газетную полемику? Велика ответственность его за это „легкомыслие“ перед русским обществом».

Публикация Кузьмина-Караваева встретила сочувственный отклик на страницах ряда петербургских изданий. В свою очередь, против «травли в отношении профессора Иловайского со стороны воинствующего нигилизма» выступили «Московские ведомости». Газета В.А. Грингмута противопоставила утверждениям «„либеральных“ проповедников школьного нигилизма» собственное понимание принципа «единения школы и жизни», не имеющее ничего общего с «единением школы с житейским безобразием». «Если Россия, в вечной борьбе элементов жизни и смерти, остается жива, то благодаря торжеству положительных начал, то есть благодаря торжеству идей религии, любви к Отечеству, преданности Царю, уважения к знанию и т. д. Вот все это и должна развивать школа, чтобы быть в единении с жизнью, а не в единении с разложением и смертью», – заключала редакция «Московских ведомостей». Газета обращалась с призывом «очистить школу от педагогов-отрицателей – и чем скорее, тем лучше»: «У государства есть своя, вечная, точка зрения на воспитание, свои более высокие интересы, и жертвовать ими в пользу модных взглядов горсти подданных не приходится; эти сыны века пошумят, намутят и уйдут с лица земли, а государство останется с судьбой своих подданных. И если из-за уступок временным требованиям общая государственная пряжа, начатая еще во времена седой старины и впоследствии имеющая быть продолженною, обнаружит внутри себя гнилые нити, которые будут не в силах скрепить предыдущие петли с последующими, кто будет тогда отвечать перед лицом народа и истории? Кто будет отвечать, как не государство, которому был вверен вековечный руль российско-православной культуры?»

В поддержку Кузьмина-Караваева в «его противостоянии со сторонниками мрака и застоя» выступила редакция «Вестника Европы» в лице основателя и главного редактора журнала М.М. Стасюлевича, чей голос в начавшейся дискуссии звучал наиболее авторитетно. Считавший своим призванием именно педагогику, Стасюлевич был автором учебных пособий, новаторских для своего времени и не утративших значимости до сих пор. Более тридцати лет занимаясь в Петербургской городской думе вопросами народного образования (из них десять лет, с 1890 по 1900 год, – на посту председателя Городской училищной комиссии), к началу XX века Стасюлевич вывел столицу на одну из передовых позиций в России по развитию начального образования. Он обращал внимание на характерные особенности позиции «Московских ведомостей»: «Прежде всего, газета перемещает предмет спора. Г-н Кузьмин-Караваев восстает против внесения политики в школу, а его обвиняют в желании заменить политику г-на Иловайского другою, проникнутою духом „воинствующего нигилизма“. Он доказывает, что учебник, поверхностно и односторонне освещающий лица, события, направления, не может не внести смуту в умы юношей, на каждом шагу встречающихся, вне школы, с совершенно иными взглядами; а ему приписывается мысль о необходимости перестроить преподавание в духе той или другой антиправительственной системы… Понятно, к чему клонится вся эта борьба с созданиями собственной фантазии. Опровержение противника – вопрос второстепенной важности; главное – дискредитировать его в глазах власти. Этой цели соответствуют и способы действия… Путем таких передержек и натяжек слагается мало-помалу обвинительный акт против г-на Кузьмина-Караваева. Ему недостает только прямо выраженного заключения, подводящего вину под действие карательного закона, – но между строками нетрудно прочесть и такое заключение».

Полемизируя с «Московскими ведомостями», редакция «Вестника Европы» представила свой взгляд на проблему освещения в учебнике событий новейшей истории. По мнению Стасюлевича, «важнейшие факты, сделавшиеся достоянием истории и не выходящие за пределы того момента, до которого доводится преподавание, должны, конечно, быть упомянуты в учебнике; но отсюда еще не следует, чтобы к ним должен был быть присоединен обзор явлений „современной жизни“. Так далеко не заходит даже историческая наука, область которой соприкасается, но не сливается с областью публицистики; тем обязательнее определенная граница для истории как предмета преподавания в средней школе. Скажем более: за немногими исключениями, не дело учебника – характеристика людей и событий, принадлежащих прошлому, но близко еще связанных с настоящим. Она не может быть ни достаточно беспристрастной, ни достаточно доказательной и полной; выставляемая в виде аксиомы, которую следует принять на веру и усвоить себе машинально, она этим самым вызывает в учениках сомнение или противоречие, легко находящее себе пищу во внешкольных впечатлениях». «Школа, особенно средняя, должна оставаться недоступной для политики», а «преподавание не должно превращаться в орудие партийной злобы», – такова была неизменная позиция Кузьмина-Караваева и членов редакторского круга журнала «Вестник Европы».

Во многом совпадали их взгляды и на правовые вопросы деятельности земств, взаимоотношений земства и администрации, многообразные нужды русского крестьянства. Журнал приветствовал выход в свет остро актуальной книги Кузьмина-Караваева «Земство и деревня» (СПб., 1904), составленной из статей, докладов и речей, написанных и произнесенных им в период с 1897 по 1904 год. «Идея земского самоуправления окрепла в последние годы, – отмечал Кузьмин-Караваев в предисловии к публикации. – За ней стоит громадный, колоссальный факт – сорокалетним опытом доказанное уменье вести дело, готовность приносить личные силы и материальные средства на служение нуждам и пользам местного населения». Однако, по словам автора, данный факт так и не удостоился официального признания; напротив, государственная политика «выстраивалась» чаще всего вразрез с указанным процессом. В связи с этим Кузьмин-Караваев отмечал опасную тенденцию: усиление, начиная с 1890 года, вмешательства администрации в земскую жизнь, которое далеко выходило за пределы необходимого контроля. Он указывал на то, что с изданием закона 12 июня 1900 года о предельности земского обложения центральная роль в заведовании делами «о местных нуждах и пользах», по существу, перешла из рук земства в руки администрации, местной и центральной. Тем самым был нанесен ощутимый удар практической деятельности земства, «поскольку всякое начинание зависит от материальных средств».

Положение деревни бурно обсуждалось в ту пору не только в прессе, общественных организациях, но и в местных сельскохозяйственных комитетах, Особом совещании о нуждах сельскохозяйственной промышленности, а также в губернских совещаниях, призванных властью высказаться относительно пересмотра законодательства о крестьянах. Судьба земства во многом зависела как от этого пересмотра, так и от административной реформы, подготовкой которой занималось Министерство внутренних дел. Какова должна быть общая идея, положенная в основу назревших реформ? Позиция Кузьмина-Караваева оставалась неизменной: для широкого развития русской жизни на началах самоуправления и свободы необходимо прежде всего поднятие правового уровня крестьянства и обеспечение самостоятельности земских учреждений. «Крестьянин – предмет. Столетия крепостного права приучили нас так смотреть на него и его так смотреть на себя. Он столетия был объектом мероприятий помещичьей власти, без прав, без имущества, без права думать о наилучшем устройстве своей жизни, но и без обязанности самому о себе заботиться, без обязанности жить не одной данной минутой, а заглядывая далеко вперед. Манифест 19 февраля объявил его человеком и тем открыл ему возможность человеком сделаться. Но чтобы он стал человеком, нужно было еще многое другое. Нужно было, чтобы прежний рабовладелец признал его лицом и чтобы он сам сознал себя личностью. Отсутствие этого сознания в крестьянстве и есть основная современная нужда сельской промышленности». Эта мысль пронизывала все выступления Кузьмина-Караваева, прямо или косвенно связанные с судьбой крестьянства.

Выдвигая на первый план «правовые нужды деревни» (название одной из статей упомянутого сборника), автор приходил к заключению, что «пока принимаемые государством экономические меры имеют перед собой не личность, сильную, активную, самодеятельную, а пассивный объект мероприятий, до тех пор решающего значения они иметь не могут». В условиях бесправия немыслимо также истинное просвещение народа, не сводимое к простой грамотности, настаивал Кузьмин-Караваев. Бесправие – почва для развития произвола на всех «уровнях»: в семье, общине, органах власти. Средство для смягчения и обуздания произвола фактически почти всемогущей местной судебно-административной власти он видел в организации так называемой земской адвокатуры. По мысли Кузьмина-Караваева, эта служба должна была оказывать деревне доступную юридическую помощь путем «привлечения к деятельности в уездах дипломированных присяжных или частных поверенных».