– Два костюма, как правило, – перебил я. – Каждый год.

Пока я рос в труппе, я не особенно ценил ливреи, которыми обеспечивал нас лорд Грейфеллоу. Однако теперь я не мог не думать о том, насколько улучшился бы мой гардероб, если бы я каждый год получал целых два новых костюма.

Появился мальчишка-подавальщик. Симмон улыбнулся, не оставляя сомнений насчет того, кому мы обязаны бокалами ежевичного бренда, которые появились перед каждым из нас. Сим молча вскинул свой бокал, приветствуя нас, и отпил солидный глоток. Я приподнял свой бокал в ответ, Вилем – свой, хотя ему это далось не без труда. Манет остался неподвижен. Похоже, он задремал.

– И все равно что-то не сходится, – сказал Вилем, ставя бокал обратно на стол. – А что получает покровитель, кроме опустевших карманов?

– Покровитель получает репутацию, – объяснил я. – Затем музыканты и носят ливреи. Кроме того, у него всегда под рукой те, кто будет забавлять гостей на приемах, на балах, во время торжественных событий. Иногда они пишут песни или пьесы по его заказу…

Вил по-прежнему был скептиком.

– И все равно сдается мне, что покровитель мало что выигрывает.

– А это потому, что ты видишь только половину картины, – сказал Манет, внезапно выпрямляясь на стуле. – Ты же городской парень. Ты не представляешь, каково это – родиться и вырасти в селе, стоящем на землях какого-нибудь лорда. Вот, скажем, земли лорда Гординга, – продолжал Манет, рисуя на столе круг пролитым пивом. – А ты – добрый поселянин, живущий вот здесь.

Манет взял опустевший бокал Симмона и поставил его внутри круга.

– В один прекрасный день в ваше село является мужик в цветах лорда Гординга.

Манет взял свой, полный бокал бренда, проскакал им по столу и остановился рядом с пустым бокалом Сима, стоящим в кругу.

– Этот мужик останавливается в местном трактире и целый вечер поет для всех желающих.

Манет плеснул немного бренда в бокал Сима.

Сим, не дожидаясь приглашения, ухмыльнулся и выпил.

Манет объехал бокалом вокруг стола и снова въехал в круг.

– А в следующем месяце в село приезжают еще двое, тоже в его цветах, и устраивают представление кукольного театра.

Он плеснул в бокал еще бренда, и Симмон лихо опрокинул его.

– А через месяц приезжают бродячие актеры.

Все повторилось еще раз.

Потом Манет взял свою деревянную кружку и с грохотом простучал ею по столу и въехал в круг.

– И тут приезжает сборщик налогов в той же самой ливрее!

Манет многозначительно постучал пустой кружкой по столу.

Сим слегка растерялся, потом спохватился и плеснул Манету из своей кружки.

Манет взглянул на него и требовательно пристукнул кружкой еще раз.

Сим со смехом вылил в его кружку остатки своего пива.

– Все равно ежевичный бренд нравится мне больше!

– Ну вот, а лорду Гордингу нравится сполна получать все положенные ему налоги, – сказал Манет. – А людям нравится, когда их развлекают. А сборщику налогов нравится, что никому не придет в голову его отравить и зарыть по-быстрому позади заброшенной мельницы.

И он отхлебнул пива.

– Так что все остаются довольны.

Вил серьезно наблюдал за всем происходящим, не сводя с собравшихся своих темных глаз.

– Да, тогда понятно.

– Ну, на самом деле нельзя сказать, что все руководствуются настолько грубым расчетом, – заметил я. – Вот Трепе искренне хочет помогать музыкантам совершенствоваться в своем мастерстве. Ну, а некоторые знатные люди относятся к своим артистам, как к лошадям в стойле.

Я вздохнул.

– И все равно это было бы лучше, чем теперь, – у меня-то и того нет.

– Ну, ты ж смотри, не продавайся задешево! – усмехнулся Сим. – Дождись уж хорошего покровителя. Ты этого достоин. Ты ничем не хуже любого из музыкантов, кого я здесь слышал.

Я промолчал, из гордости не сказав им правды. Я был настолько нищ, что они себе этого даже представить не могли. Сим принадлежал к атуранскому дворянству, родители Вила были торговцы шерстью из Ралиена. Им всем казалось, будто бедность – это когда тебе не хватает на выпивку.

Сейчас, когда впереди маячила оплата за обучение, я не смел потратить лишнего пенни. Я не мог себе позволить покупать ни свечи, ни чернила, ни бумагу. У меня не было ни драгоценностей, которые я мог бы заложить, ни денежного содержания, ни родителей, которым можно было бы написать и попросить денег. Ни один уважающий себя ростовщик не ссудил бы мне ни единого шима. И неудивительно: я был безродный сирота из эдема руэ, чье имущество поместилось бы в холщовый мешок. Да и мешок-то не очень большой.