Эдмунд не пытался ее остановить.

– Ну, Лев, что скажешь?

Усталый спаниель со вздохом шлепнулся на коврик у камина и закрыл глаза. Пес не отреагировал, даже когда Эдмунд слегка подтолкнул его мыском сапога.

– Советчик из тебя никудышный, – заключил Эдмунд, глядя на своего почти бесчувственного любимца. – Ты единственный человек – существо, я имею в виду, – который знает ее так же хорошо, как я сам, поскольку участвовал во многих наших проделках. Неужели у тебя не найдется для меня никакого полезного совета?

Разумеется, Лев ничего ему не посоветовал. Он же всего лишь пес. Эдмунд с ужасом обнаружил, что в самом деле разговаривает с собакой, вместо того чтобы пригласить Джорджиану цивилизованно все обсудить.

Но как ему вести с ней цивилизованное обсуждение, когда чувствует себя так, будто его весь день избивали самым жесточайшим образом?

Сначала записка от нее рассердила его, вытянув на свет божий целый сонм застарелых обид, погребенных под спудом многих лет рьяного отрицания.

Новая встреча с Джорджианой поразила его до глубины души. Она стояла на том самом месте, которое в детстве представлялось ему подлинным оазисом, одетая в плотно облегающую ярко-розовую амазонку, точно маяк сияющую на фоне стены сухих камышей. Его тело немедленно отреагировало, устремилось к ней. Он чувствовал себя почти так же, как когда принимал участие в экспериментах по гальванизму. Непроизвольное сокращение мышц, не имеющее ничего общего ни с мозгом, ни с интеллектом.

Потом Джорджиана обескуражила его своим неожиданным предложением. Что еще более поразительно, на какую-то долю секунды он в самом деле задумался о возможности брака с ней. Хоть и счел, что ее предложение является лишь следствием амбициозного желания сделаться графиней.

Эдмунд разозлился в два раза сильнее, когда она объяснила, что выбрала его преимущественно потому, что, по ее мнению, он не захочет исполнять свой супружеский долг. Лучше бы сразу плюнула ему в лицо. Эдмунд, в свою очередь, высказал ей, чего он ожидает от брака. Слова лились из него, точно из пробоины в плотине, хотя прежде он ни о чем подобном даже не помышлял.

Шагнув к пристенному столику, он снял крышку с графина.

Теперь Эдмунду с трудом верилось, что в порыве гнева он схватил Джорджиану за плечи. За плечи! Получается, он стоял так близко к ней, что, вдыхая, ощущал запах ее тела. Плечи у нее оказались женственно-мягкими.

Качнув головой, он плеснул себе щедрую порцию бренди. Если бы не самоконтроль, практикуемый долгие годы, повалил бы ее на землю прямо там, у ручья, и доказал, что вовсе не лишен здорового плотского аппетита. А какой мужчина не отреагировал бы схожим образом на подобные оскорбительные замечания?

Одним глотком осушив половину содержимого стакана, он со стуком поставил его обратно на столик.

С какой стати Джорджиана решила, что половой акт – омерзительное действо, унизительное для женщины? Хотя это объясняет, почему она так жаждет фиктивного брака, который, как ей казалось, он сможет ей обеспечить.

Поспешно отвернувшись от пристенного столика, Эдмунд подошел к окну. С какой стати он пьет бренди посреди белого дня? Пяти минут в ее обществе оказалось достаточно, чтобы у него появилось желание напиться.

И все же…

Она обратилась к нему, практически умоляя о помощи, хоть попутно и оскорбила своим предложением.

Упершись руками в подоконник, он устремил взгляд в окно, в сторону ручья. Сохрани он спокойствие и рационализм, вышел бы из этой встречи победителем. А вместо этого…

Перед его мысленным взором промелькнуло ее лицо, совсем юное, румяное, искрящееся смехом, когда она висела вниз головой, зацепившись ногами за ветку дерева.

– Мне все еще недостает ее, Лев, – прошептал он, пораженчески опуская голову. – Что случилось с девчонкой, которая ничего и никого не боялась? Куда она подевалась? Как превратилась в нынешнюю женщину?

Еще более важно: что ему теперь со всем этим делать?

Ничего. Ничего он не станет делать. Во всяком случае, пока вновь не обретет способность трезво мыслить. Еще будучи маленьким мальчиком, он усвоил преподанный матерью урок о том, что любые сильные эмоциональные вспышки – из жалости, чувства вины или осознания долга – приводят к поступкам, которые впоследствии можно объяснить только ошибочностью суждений.

Хоть Эдмунд и напоминал себе непрестанно, что нужно подумать о куда более важных вещах, вопиющее предложение Джорджианы и его собственная постыдная реакция вытесняли прочь все остальные мысли.

И даже мешали заниматься делами поместья.

– Мне дела нет до того, что говорит моя мать, – услышал он собственный голос, подкрепленный ударом кулака по столу, чем шокировал и себя самого, и своего управляющего Роулендса. – Я граф Эшенден, и я распоряжаюсь поместьем и прочим имуществом. Если я пожелаю… засадить весь заливной луг ананасами, она мне и слова поперек не посмеет сказать. Мое слово – закон. Или должно таковым быть.

– Да, милорд.

– Почему в таком случае вы упорно продолжаете приходить ко мне с докладом, что работа не выполнена, потому что графиня этого не одобрила бы? Не желаю больше слышать эту отговорку, – сказал Эдмунд, поднимаясь на ноги, и, наклонившись вперед, уперся ладонями в крышку письменного стола. – Ясно вам?