Профессор бросает на меня недоверчивый взгляд.

— Это было глупо, не говоря уже о том, что неэффективно. Поменяла местами G и F? Да всем плевать. Если действительно хочешь кого-нибудь напугать, перепутай книги авторов с фамилиями на A с теми, у кого они начинаются на S. Чем шире разброс, тем больше будет паники.

Я сглатываю.

— Хорошо.

— И никому не говори, что это я тебе посоветовал.

— Хорошо, — снова говорю я.

Он наклоняет голову и улыбается.

— Я не знала, что вы меня видели. Вчера.

До этого момента мне и в голову не приходило, что я хотела быть им замеченной. И вслед за сегодняшним прозрением в классе ко мне внезапно приходит еще одно: я не хочу быть для него невидимой. Только не для него.

Но почему? Сама не понимаю. Что это за безумие?

— Я же говорил. У меня много талантов. И один из них — распознавать сумасшедших.

Я ахаю, а он усмехается. Он назвал меня сумасшедшей. Терпеть это не могу, но когда профессор Абрамс уходит, я чувствую не гнев.

Это что-то еще. Что-то волшебное.

Во всем, что касается искусства или литературы, я совершенно невежественная. И не понимаю, в чем привлекательность как первого, так и второго. Не понимаю, как какие-нибудь плавные линии на картине, бессмысленные слова в книге или осколок глиняной посуды могут вызывать у кого-то любовь и восторг.

Но я все равно не меньше сотни раз, начиная с понедельника, прочитала книгу стихов Томаса. На самом деле, она составляла мне компанию в бессонные ночи целую неделю. Напечатанные на бумаге слова словно проникли под кожу. Я чувствую их повсюду и все время, будто они мне давно знакомы. Они мои друзья. И я знаю, почему те слова именно такие.

Как будто я в курсе, о чем думал Томас, когда писал те строки.

Эмма была права — он действительно гений. Творит магию. До переезда в Бруклин он учился здесь и основал Лабиринт, онлайн-дневник, где выкладывал отрывки из стихотворений поэтов — как начинающих, так и известных, — а также прозу и сценарии.

Я сильно далека от него и его коллег, но все равно вернулась в «Лабиринт», в эти дебри искусства. Я снова прогуляла политологию — как и на прошлой неделе, — но мне плевать. Хочу опять оказаться внутри этого загадочного здания.

Едва войдя, чувствую, как внутрь тела просачивается тепло. Поскольку сейчас я никого не преследую, то решаю не спеша все осмотреть. Здесь пахнет походным костром — дымом и маршмеллоу — и по-прежнему шумно: все вокруг вибрирует энергией.

Каблуки моих сапог стучат по отполированному бетонному полу. Кирпичные стены в индустриальном стиле увешаны фотографиями и яркими флаерами. Я рассматриваю каждое лицо на фото; большинство снимков групповые и сделаны в каком-то баре. Флаеры приглашают на лекции — некоторые уже прошли, некоторые еще только состоятся, — прослушивания по вокалу, выступления групп, театральные постановки и так далее.

Свернув за угол, я чуть не врезаюсь в кого-то. Парень несет стопку каких-то бумаг и явно торопится. Тихо приношу ему свои извинения, но он не обращает на меня никакого внимания. Из ближайшей ко мне аудитории доносится хохот, и я улыбаюсь. Звук торопливых шагов наверху означает, что актеры так и не нашли себе другое помещение для репетиций.

Это место очень необычное. Все здание похоже на живое дышащее существо.

Я захожу в аудиторию. Как и в прошлый раз, сажусь на последний ряд. Спустя несколько минут приходит профессор Абрамс. Он снимает и вешает на спинку стула свою куртку, под которой на нем плотно сидящая на широкой груди и плечах черная рубашка. Вальяжности, которую он демонстрировал в книжном магазине, как не бывало. В этих стенах Томас напряжен и будто высечен из скалы, но по-прежнему очень красив.

Как и в прошлый раз, он поправляет манжеты рубашки. Я так понимаю, это своего рода ритуал, который помогает ему подготовиться к грядущим мучениям.

— Нужен круг, — удовлетворившись состоянием своих манжет, объявляет он. Все мы растерянно молчим и не двигаемся с места. Он оглядывает нас взглядом своих сверхъестественно красивых глаз. — Кто из вас уже присутствовал на мастерских?

Не дожидаясь ответа, профессор качает головой.

— Не важно. Мне плевать. Но на моих занятиях вы будете сидеть, образовав круг, и… — он складывает руки на груди, — будете зачитывать вслух свои работы. Мы возьмем паузу на размышления, а потом обсудим. Я хочу, чтобы каждый принимал активное участие, и повторяющиеся комментарии мне не нужны. Если кто-то другой озвучил ваши мысли, придумайте что-нибудь еще. Все ясно?

Никто и слова не произносит. Никто даже не дышит.

Профессор Абрамс резко вздыхает.

— Всем все ясно?

Выйдя из транса, мы киваем и вскакиваем со своих мест. Класс наполняется звуками, которые издают скрежещущие по полу ножки стульев. Пять минут спустя мы сидим полукругом, а профессор примостился на своем столе, опершись локтями на бедра и сцепив пальцы.

Я оказалась сидящей ровно напротив него — прямо на линии огня. К концу занятия мне не выйти отсюда живой и несожженной дотла.