— Многое из того, что вы рассказали, я слышу в первый раз, — промолвила Кетриккен. — И все это очень плохо. Посмотрим, что по этому поводу скажет наш король. Нам придется подождать, чтобы услышать его слова. Но я могу сказать уже сейчас, что мое сердце полно скорби за мой народ. И гнева. Я обещаю вам, что сделаю все, что в моих силах. И мой народ не останется без крова перед надвигающейся зимой.

Герцог Браунди из Бернса уставился в тарелку и нервно мял край скатерти. Он поднял голову, и взгляд его горел огнем и сожалением. Он заговорил, и голос его был тверд.

— Слова. Это только слова, моя леди, королева. Народ Причального не может питаться словами и не может укрыться ими, когда наступит ночь.

Кетриккен смело встретила его взгляд. Она была как туго натянутая струна.

— Я хорошо знаю, насколько справедливо все, что вы говорите. Но ничего, кроме слов, я не могу предложить вам в данный момент. Когда король найдет возможность встретиться с вами, мы посмотрим, что может быть сделано для Причального.

Браунди наклонился к ней.

— У меня есть вопросы, моя королева. Наша нужда в ответах на эти вопросы почти так же велика, как нужда в деньгах и людях. Почему наш призыв о помощи остался неуслышанным? Почему корабль, который должен был прийти к нам, вместо этого отправился в порт?

Голос Кетриккен едва заметно дрожал.

— На эти вопросы у меня нет ответов, сир. И мне очень стыдно признавать это. Ни слова о вашем положении не дошло до моих ушей, пока ваш юный посланник не прибыл в Олений замок.

Сомнения бушевали во мне, когда она говорила это. Следует ли королеве открыто говорить такие вещи Браунди? Может быть, нет, если исходить из соображений политической мудрости. Но Кетриккен, я знал, ставила истину выше политики. Браунди долго смотрел ей в глаза, и линии вокруг его рта стали глубже. Он спросил резко, но тихо:

— А разве вы не будущая королева?

Глаза Кетриккен были серыми, как сталь, когда она встретила его взгляд.

— Королева. Вы спрашиваете, не лгу ли я вам?

Наступила очередь Браунди отвести взгляд.

— Нет-нет, моя королева. Такая мысль не могла бы прийти мне в голову.

Молчание продлилось долго. Я не знаю, подала ли Кетриккен какой-нибудь незаметный знак или Меллоу действовал инстинктивно, но он сильнее ударил по струнам. Через мгновение он распевал зимнюю песню, полную ударных нот и пронзительных рефренов.

Больше трех дней прошло, прежде чем Браунди был наконец допущен в королевские покои. Кетриккен пыталась изобретать какие-то развлечения, но трудно заставить развеяться человека, чьи мысли поглощены тревогой о своем герцогстве. Он был вежлив, но рассеян. Фейт, его вторая дочь, быстро подружилась с Шелле и, по-видимому, в ее обществе забывала о большей части своих бед. Целерити все время сидела подле отца, и когда ее темно-синие глаза встречались с моими, они были похожи на открытые раны. От этого взгляда меня пронзали причудливо смешанные чувства. Я испытывал облегчение оттого, что она не ищет моего общества, и в то же время знал, что ее холодность ко мне была отражением чувств ее отца по отношению ко всему Оленьему замку. Я радовался, что Целерити избегает меня, и в то же время это ранило меня, потому что я не заслужил ее гнева. Когда приглашение наконец поступило и Браунди поспешил к королю, я стал надеяться, что это затруднительное положение изменится. Уверен, не я один отметил, что королева Кетриккен не была приглашена на Совет. Меня, конечно, тоже не пригласили. Но нечасто королеву ставят на ту же доску, что и незаконного племянника. Кетриккен сохраняла хладнокровие и продолжала показывать Шелле и дочерям Браунди горские способы вышивки бисером. Я держался неподалеку от стола, но сомневался, что они думают об этой работе больше, чем я.

Ждать нам пришлось недолго. Меньше чем через час герцог Браунди появился в Большом зале яростный и холодный, как штормовой ветер. Он сказал Фейт:

— Собери наши вещи. — И потом обратился к Целерити: — Скажи страже, чтобы были готовы выйти в течение часа. — Затем он очень сдержанно поклонился королеве Кетриккен: — Моя королева, прошу разрешения отбыть, поскольку Дом Видящих не собирается предложить никакой помощи и Бернс теперь должен сам заботиться о себе.

— Разумеется. Я вижу, что вам нужно спешить, — серьезно ответила Кетриккен, — но я все-таки предлагаю вам пожертвовать своим временем еще для одной трапезы. Нехорошо пускаться в такое путешествие на пустой желудок. Скажите, вы любите сады? — Ее вопрос был обращен не только к Браунди, но и к его дочерям.

Они посмотрели на своего отца. Через мгновение он вежливо кивнул.

Его дочери осторожно сказали Кетриккен, что любят сады, но выглядели явно озадаченными. Сад? Зимой? Под воющим штормом? Я разделял их недоумение, но в этот момент Кетриккен обратилась ко мне:

— Фитц Чивэл, выслушай мои пожелания. Розмари, пойди с лордом Фитцем Чивэлом на кухню. Приготовь еду, какую он укажет, и принеси ее в Сад Королевы, а потом проводи туда наших гостей.

При этих словах я вытаращил глаза. Нет. Не туда. Взобраться на башню и так стоило немалых трудов, не говоря уж о том, чтобы выносить чашки с чаем на исхлестанную бурей площадку наверху. О чем она только думает? Улыбка, которой Кетриккен ответила на мой тревожный взгляд, была, как всегда, открытой и спокойной. Взяв под руку герцога Браунди, будущая королева вывела его из Большого зала. Его дочери вместе с наперсницами королевы шли следом. Я повернулся к Розмари и изменил распоряжения Кетриккен.

— Пойди найди теплую одежду и догони их. Я сам позабочусь о еде.

Девочка весело убежала, а я поспешил на кухню. Я коротко сообщил Саре о нашей нужде, и она быстро уложила на поднос подогретые булочки и добавила стакан теплого вина для меня.

— Отнеси это сам, а я пришлю еще с мальчиком.

Я улыбнулся про себя, когда взял поднос и поспешил к Саду Королевы. Сама королева может называть меня лордом Фитцем Чивэлом, но повариха Сара ни на минугу не задумается, прежде чем послать меня отнести поднос с едой. Как ни странно, в этом было что-то утешительное.