Клив сидел, скрестив ноги, почти неразличимый на темном фоне ночного неба и ждал. Маленький костерок, сложенный из шариков мха давно прогорел, но охотник успел с толком использовать тусклый свет его коптящего пламени. Он тщательно вычистил револьвер, зарядил отстрелянные барабаны, и теперь в кармашках на его широком поясе лежали пять готовых к стрельбе стальных цилиндров. Шесть, если считать тот, что вставлен сейчас в вороненую раму ремингтона. Итого, тридцать шесть выстрелов. Тридцать шесть круглых свинцовых пуль, тщательно запрессованных поверх увеличенного на треть заряда отборного мелкозернистого пороха. Такой выстрел легко прошибает тушу быка, дробит кости и оставляет выходное отверстие размером с кулак взрослого мужчины. И Клив знал, что этой ночью ему пригодится каждый из этих выстрелов. Так сказал ему Бог. Бог сказал, что он, Клив «Бритва» Бриннер должен спасти двух маленьких девочек, схваченных плохими людьми. Бандитами и убийцами, замыслившими нечто ужасное. А еще Бог обещал, что заберет боль, ржавым гвоздем сидевшую в душе Клива последние двадцать лет.

Он несколько раз сжал пальцы в кулак, привыкая к отсутствию боли. Раздутые, искореженные артритом суставы никуда не делись, но кисть двигалась легко и свободно, а синие вспышки, обычно пронзавшие руку до локтя, исчезли, словно их никогда и не было. Хорошо. Бог знает цену руке стрелка.

Внезапно Клив насторожился. К уханью ночных птиц и пению цикад присоединился еще один, неизвестный охотнику звук. Частый треск, словно кто-то с неимоверной скоростью вращал барабан револьвера, чуть оттянув курок. И низкое басовитое гудение. Изначально далекие, эти звуки приближались со скоростью скачущей галопом лошади. Клив чуть наклонил голову, стараясь точно определить направление звука. Он доносился откуда-то с востока, и по мере приближения Бриннер понял, что источников этого странного шума несколько. По крайней мере, пять.

А спустя некоторое время, когда стрекот и меняющее тональность гудение приблизились настолько, что почти заглушили неугомонных цикад, Клив увидел свет. Длинные, ослепительно белые конуса заметались в черноте ночи, выхватывая из темноты заросли кактусов и низкого, иссушенного солнцем, кустарника. Один из конусов на мгновение вильнул, высветив странные двухколесные механизмы, служившие источниками других световых конусов. На них, как наездники в седлах, сидели люди, где по одному, а где и по двое, причем охотнику показалось, что некоторые седоки — женщины. Еще один агрегат, отдаленно напоминавший крытую повозку на больших широких колесах, был полностью сработан из листового металла. Повозка двигалась самостоятельно, без помощи лошадей, развивая при этом немыслимую для Бриннера скорость. Двухколесные машины немного походили на виденый на ярмарке в Остине бицикл, который медленно катился, когда франт в цилиндре и моноклем в глазу усердно крутил педали, хитро прикрепленные к огромному переднему колесу. Но крутить педали с такой скоростью было не под силу ни одному ярмарочному фокуснику.

Тем временем странные механизмы, приблизившиеся настолько, что находились прямо перед Кливом, уменьшили скорость и свернули на дорогу, ведущую к площадке, граничившей с облюбованным охотником холмом. Бриннер осторожно, стараясь не издать ни звука, подался вперед и лег на живот, плотно прижавшись ко все еще теплому песку.

Кавалькада из двух повозок и четырех двухколесных механизмов, въехала на площадку и остановилась. Большие повозки, каждая из которых в передней части имела по два светильника, стали по краям площадки, напротив друг друга. Яркие снопы света прогнали мрак, озарив песок мертвенно белым сиянием. Двухколесные агрегаты остановились в центре, наездники ловко спрыгнули с седел и теперь приседали, разминая затекшие от долгой езды ноги. В повозках открылись небольшие двери, из них появились находившиеся внутри люди. Заиграла громкая музыка, непривычная и пугающая. Клив покрутил головой, но не увидел музыкантов. А прислушавшись, понял, что звук идет из раскрытых настежь дверей одной из железных повозок.

Сохраняя полную неподвижность, он пересчитал находившихся у склона холма людей. Четырнадцать, пятеро из них женщины. В коротких кожаных куртках и юбках, едва закрывавших середину бедра, они расхаживали среди мужчин, подходя то к одному, то к другому, обнимая за плечи и тесно прижимаясь к мускулистым телам.

Клив прикинул на глаз разделявшее их расстояние. Ярдов сорок, может, сорок пять. Немного для такого стрелка как он, но стоит подобраться поближе. Охотник давно заприметил небольшой чахлый куст у самого низа холма. Достав револьвер, он осторожно взвел курок, и уже собирался переползти на намеченную позицию, когда невидимая тяжелая рука прижала его к земле. А в голове зазвучал ровный, бесстрастный голос: «Жди».

Клив повиновался. Именно таким голосом говорил с ним Бог, когда объяснял, чего хочет от старого, давно отошедшего от дел охотника за головами. Придерживая большим пальцем, он аккуратно спустил курок, но возвращать револьвер в кобуру не стал. Бог этого не просил, а Бриннер хорошо знал, кто выигрывает в перестрелке. Тот, у кого оружие в руке, вот кто.

Тем временем, люди на площадке вели себя так, словно готовились к вечеринке. Пара мужчин, одетых в джинсы и куцые кожаные безрукавки, достали из повозки два предмета, похожих на широкие, соединенные днищами, тазы. Вроде тех, наполненных горячей водой, что подают в номера, желая обслужить постояльца по высшему разряду. Бросили на песок ярдах в десяти друг от друга, а один из мужчин, порывшись во внутренностях железной повозки, извлек большую квадратную флягу. Скрутив пробку, он щедро наполнил «тазы» жидкостью, и отшвырнул флягу в темноту, за пределы залитой светом площадки. До Клива донесся резкий, неприятный запах, смутно похожий на запах дрянного керосина, использовавшегося для заправки ламп. Другой из пары, радостно гогоча, вытащил из кармана коробок спичек, и к небу взвились языки ярко-желтого гудящего пламени.

— Ей, хомбре, тащи бухло к огню! Не тормози, придурок чертов, я хочу глотнуть, пока ждем босса.

— Розалита, сладость моя, если ты забыла жратву, я зажарю на огне твой аппетитный зад! А если не забыла, то хорошенько отжарю. Тоже в зад! — грубый хохот заглушил окончание фразы. Женщина, которую вероятно звали Розалита, смеялась едва ли не громче всех.

Клив прислушался к грубым голосам, раздававшимся в каких то сорока ярдах, на освещенной электрическим светом и столбами желтого пламени площадке. Некоторые выражения он не понимал, но в целом люди перед ним общались на обычной для гаучос [22] смеси английских и испанских слов. Теперь, когда к пронзительно белым конусам прибавился свет костров, он заметил, что почти все мужчины вооружены. Рукояти пистолетов и револьверов, многие странной, непривычной Кливу формы, виднелись из-за широких кожаных поясов, тускло поблескивали в наплечных кобурах. Раньше он видел такие только у «пинкертонов», прятавших оружие под пиджаками строгого кроя, но подумал, что это ничего не значит. Люди перед ним никак не могли быть служителями закона. Кроме того, Бриннер заметил несколько дробовиков, прислоненных к высокому колесу одной из повозок. Еще один, с короткими, обрезанными стволами, был закреплен на раме странного двухколесного механизма. Люди на площадке были неплохо вооружены и судя по всему, весьма опасны.

Когда пикап Джо, сбросив скорость до минимума, скатился на площадку, его встретили радостными криками. Carnales салютовали «доджу» вскинутыми над головой банками, полными пенящегося пива, а «Бык» Санчос, отличившийся во время последней операции, звонко хлопнул по капоту машины своей огромной ручищей.

— Хелло, Босс! — проревел он низким, заставляющим неприятно вибрировать барабанные перепонки, голосом. — Как дела?

Джо поднял вверх большой палец и растянул губы в усмешке. «Бык» Санчос никогда не был говоруном, а сегодняшняя общительность объяснялась просто. В левой руке «солдата», едва заметная между сжимающих ее толстых пальцев, виднелась плоская бутылка «Teachers». Босс «Псов» распахнул дверь пикапа, заставив Санчоса посторониться, и легко спрыгнул на землю. Поднял над головой руки, как делает празднующий победу боксер, и потряс кулаками. В ответ раздался радостный вой, заглушивший на мгновение ревущих из динамиков «AC/DC».