Мать слушала голос своего новорождённого сына! Она не сомневалась, что это сын, её гордость, её смысл, её победа! С ним теперь преодолеет все невзгоды, все трудности, и униженная она возвысится над людьми благодатью рождённого ею малыша!

Голос младенца лился повсюду, как истинное, великолепное чудо! И тёплый покой воцарился в душе обозлённой и измученной женщины. Она устало вздохнула, взглянула в чёрное Лицо безмолвного неба, пытаясь отыскать там святость, которая подарила ей облегчение и надежду, стёрла бы грехи и печаль, но она не нашла того, чего так желала утомлённая мысль.

–Я спасена! Я победила… Я уже не одна… Нас двое, я и мой сын, мой сын… И теперь я поднимусь из хаоса и страданий! Мы вместе с ним шагнём в радость, в любовь. – Воскликнула женщина. И успокоилась. Её дух искал свет. – Я не одна… Уже не одна…

Там, где возвышался покров Великого Сущего Бога, жена не узрела ничего, лишь чёрное молчание облобызало чело родившей сына, и страшный раскат грома поглотил песнь младенчика, который с нетерпением ожидал материнских рук, тепла её дыхания, едва не захлебнувшись от холодного и безжалостного дождя.

Мать очнулась от забытья, всколыхнула поступь омертвелых членов, вздохнула полной грудью воздух ледяного утра и приподнялась из грязи, посмотрев на своё дитя. Едва взгляд коснулся сына, почти окоченевшего и уснувшего от холода, мать вздрогнула, тело сотрясло жгучей болью и новым приступом страха!

И опять ад раскрыл перед ней новые врата своего неоспоримого и гнетущего господства. Так не хотелось входить в них! Все, все прежние мечты рухнули на моменте истины, что предстала перед ней так явно и убедительно!

Вскричала:

–Кто ты?!

Глядя на него, она впоследствии постоянно испытывала унижение и стыд. Память всегда пробуждала итог её злобных грехов осквернённого тела! И смыть этот нечеловеческий, болезненный приступ позора могла только такая же и мучительная смерть, ведь расплачиваться за вольность чувств будет малыш всей своей жизнью, которая станет для него не наградой, а наказанием!

Дитя было иным, чем само ожидание! Его несовершенное тельце изуродовано и размято, но тихонько, несмело он принимал собой эту грязную жизнь на лаврах безобразия и страдания, что уготовила ему слабость, подающая определение греху.

–Кто ты, дитя страданий? – Снова воскликнула опечаленная мать, обретшая в миг титул материнства; дикая, тупая боль пронзила не одно тело, кровь замирала на ужасе нового унижения и скорби, которые есть плоды разврата и похоти. – Кто предстал во мне таким ужасным откровением?!

«Я твой сын!» – Отозвалась плоть от плоти.

–Мой сын?! – Повторила она тихо и обречённо.

И в этот самый трагический миг младенец открыл свои маленькие глазки! И прозрел этот жестокий и злобный миг своего рождения! Он имел полное право получить образ малыша, и он имел право не на сострадание, а на любовь, на любовь, которая творит не одно милосердие, а вечное блаженство.

О! сколько в этих глазёнках рассвета, любви лучилось к той, что лежала перед ним! Они теперь связаны единством, неразрывностью, но понимает ли это мать, желавшая изменить ситуацию, стремившаяся отыскать благо среди злобных наветов?!

Свет невольно коснулся души и дух женщины, сокрытый в утомлённом сердце, загорелся нежностью сокровенного чувства. Излилась непонятная, но благостная сладость, сладость, нисшедшая от сыночка, неизвестным образом попалившая страсть отчаяния.

–Ты не бросишь меня умирать? – Вопросило белое личико, ангельские глазки засеребрились драгоценной слезою, которая будет теперь пробуждать день и ночь своим постоянством господствующего страха, который снизошёл, как тать. – Не бросишь умирать здесь одного?

Дух матери дрогнул, она тихо отозвалась, но уверенно:

–Нет, сынок, не брошу!

–Как назовёшь меня?

–Гумис'oль…

И личико детского впечатления вспыхнуло потаённой радостью. Посиневшие губки сотворили улыбку, глазёнки закрылись, а маленькие пальчики искали с трепетом мать, чтобы она защитила его от пагубного мира. Ему хотелось спрятаться на её груди и прижаться головкою на чувственном покое, но у него не могло быть столько сил, он лишь ждал, когда она сама с нежностью приласкает его собственными усилиями.

–Мой сын… – Прошептала исступлённо и потерянно. А разве нет? Разве он виноват в том, что родился таким?! Все впечатления смывались дождём, и ничего больше не пробуждалось на смысле. Кровь вместе с болью текла по чужой земле. А там, неизвестно где, там пряталась мудрость и рыдала вместе с матерью. Стыд прижал естество так основательно, что сил не было для борьбы. Теперь только смерть могла спасти их от нового унижения. Но жизнь пульсировала ровно и вовсе не собиралась уходить. – Господи… – Слово замерло. Оно уже не согревало на моменте безысходности. Всё случившееся не имело абсолютно никакой ценности для той, которая истаивала на завете тягучего мрака, что раскрылся каким-то страшным убеждением перед женщиной и матерью. Только тупая и обезличенная воля рабской зависимости скакала принуждённо и отвратительно, скакала и хватала за плечи, за ноги, за мозги. Сил нет. Ничего нет, кроме ужаса и отчаяния. И сжимают со всех сторон, расползаясь по всем внутренностям незаметно, но ощутимо и весьма противно. – Как мне жить теперь?