Когда мы подъехали к ее дому и вышли из машины, она сказала, что мы вообще не должны разговаривать о происшедшем в Оахаке.

– Но почему, Ла Горда? – спросил я.

– Я не хочу тратить нашу силу, – сказала она. – Это путь мага. Никогда не растрачивай свои достижения.

– Но если мы не будем говорить об этом, мы никогда не узнаем, что же с нами на самом деле произошло, – запротестовал я.

– Мы должны молчать по крайней мере девять дней, – сказала она.

– Разве мы не можем поговорить об этом между собой? – спросил я.

– Разговор между собой – это как раз то, чего мы должны избегать. Мы уязвимы. Мы должны дать себе время на восстановление.

– Не скажешь ли ты, что происходит? – спросил меня Нестор, когда мы собрались вечером. – Куда вы вдвоем вчера ездили?

Я забыл рекомендации Ла Горды не говорить о случившемся и начал рассказывать, что мы поехали сначала в ближайший городок и обнаружили там заинтересовавший нас дом.

Всех их, казалось, охватила внезапная дрожь. Они встрепенулись, посмотрели друг на друга, а затем на Ла Горду, как бы ожидая, что она сообщит об этом.

– Что это за дом? – спросил Нестор.

Прежде чем я успел ответить, Ла Горда прервала меня. Она начала рассказывать торопливо и почти нечленораздельно. Мне было ясно, что она импровизирует. Она вставляла в речь слова и фразы на языке масатек, украдкой бросая на меня взгляды, в которых сквозила молчаливая просьба ничего не говорить об этом.

– Как насчет твоих сновидений, Нагваль, – сказала она с облегченным вздохом человека, выпутавшегося из трудного положения. – Нам хотелось бы знать все, что ты делаешь. Я думаю, очень важно, чтобы ты рассказал нам об этом.

Она наклонилась вперед и еле слышно, как только могла, прошептала мне на ухо, что из-за того, что произошло с нами в Оахаке, я должен рассказать им о своем сновидении.

– Почему это так важно для вас? – спросил я громко.

– Я думаю, мы очень близки к завершению, – бесстрастно сказала Ла Горда. – Все, что ты скажешь или сделаешь, представляет для нас сейчас величайшую важность.

Я рассказал им о том, что считал своим настоящим сновидением. Дон Хуан говорил мне, что нет смысла останавливаться на деталях. Он дал мне следующее основное правило: я должен уделять чему-либо особое внимание, только если увижу это не менее трех раз. В остальных же случаях все попытки будут простой ступенью в понимании второго внимания.

Однажды во сне я увидел, что проснулся и выскочил из постели, тут же обнаружив самого себя спящим на кровати. Я посмотрел на себя и сохранил достаточно самообладания, чтобы вспомнить, что я нахожусь в сновидении. И я последовал указаниям дона Хуана, состоявшим в том, чтобы избегать внезапных потрясений и воспринимать все спокойно. Сновидящий, говорил дон Хуан, должен быть бесстрастным экспериментатором. Вместо того чтобы рассматривать свое спящее тело, сновидящий выходит из комнаты.

Непонятно как, я внезапно оказался снаружи комнаты. У меня было такое впечатление, что я оказался там мгновенно. Когда я остановился, то холл и лестница показались мне громадными. Если что-то и испугало меня той ночью, так это размеры тех сооружений, которые в реальной жизни были вполне нормальными. Холл был около десяти метров длиной, лестница – в 16 ступенек. Однако я не мог представить себе, как преодолеть те огромные расстояния, которые воспринимал. Я был неподвижен, а затем что-то заставило меня двигаться. Однако я не шел, я не чувствовал своих шагов. Совершенно неожиданно оказалось, что я держусь за перила. Я мог видеть кисти и предплечья своих рук, но не чувствовал их, удерживаясь при помощи какой-то силы, никак не связанной с моей мускулатурой. То же самое произошло, когда я попытался спуститься с лестницы. Я не знал, как ходить, я просто не мог сделать ни шагу, будто мои ноги были склеены вместе. Наклоняясь вперед, я видел свои ноги, но не мог двинуть ими ни вперед, ни назад, ни в сторону, не мог поднять их к груди. Казалось, я прирос к верхней ступеньке. Я чувствовал себя чем-то вроде пластмассовой куколки, которая может наклоняться в любом направлении, пока не примет горизонтального положения, после чего вес ее тяжелого округленного основания вновь возвращает ее в вертикальное положение.

Я сделал громадное усилие, чтобы идти, и зашлепал со ступеньки на ступеньку, как плохо накачанный мяч. Потребовалось невероятное внимание, чтобы добраться до первого этажа. Я никак иначе не мог это описать. Особенно трудно было сохранить свое поле зрения, не дать ему распасться на мимолетные картины обычного сна.

Когда я наконец добрался до входной двери, я не мог ее открыть. Я пытался сделать это отчаянно, но безуспешно. Затем я вспомнил, что выбрался из своей комнаты, выскользнув из нее, как если бы дверь была открыта. Мне понадобилось только вспомнить это чувство выскальзывания, и внезапно я оказался уже на улице. Было темно. Непроницаемый свинцовый мрак не позволял мне воспринимать какие-либо цвета. Весь мой интерес был тотчас прикован к широкому полю яркого света передо мной на уровне глаз. Я скорее вычислил, чем вспомнил, что это уличный фонарь, поскольку сообразил, что такой фонарь находился за углом в шести метрах над землей. Тут я понял, что не могу привести свое восприятие в соответствующий порядок, чтобы правильно судить, где верх, где низ, где здесь, где там. Все казалось необычным. У меня не было никакого критерия, как в обычной жизни, чтобы настроить свое восприятие. Все находилось на переднем плане, а у меня не было желания заниматься настройкой восприятия.