Обхватив себя руками, няня сидела на стуле и раскачивалась из стороны в сторону. Источником шума оказалась она. Раду гладил ее по спине и выглядел потерянным.

– Что стряслось? – спросила Лада, и паника пчелиным роем поднялась в ее груди.

– Богдан. – Раду беспомощно развел руками. – Янычары забрали его.

Лада выбежала из комнаты и ринулась в кабинет отца. Он сидел, склонившись над картами и бухгалтерскими счетами.

– Отец! – Крик получился отчаянным и сдавленным. Детским. Все ее усилия, направленные на то, чтобы заставить его видеть в ней нечто большее, чем просто девочку, рухнули от одного этого слова. Но она не могла молчать. Он поможет. Он все уладит. – Янычары забрали Богдана!

Ее отец поднял глаза, опустил перо и вытер пальцы о белый платок. На платке образовались черные пятна, и отец пренебрежительно бросил его на пол. И произнес размеренным тоном:

– Янычары сказали мне, что у них возникли проблемы с одним из придворных псов. Их солдат был ранен. Они потребовали, чтобы мы предоставили им замену, кого-то, кто бы говорил по-турецки. Большая удача для сына няни, не правда ли?

Губы Лады задрожали. Это чувство, которое рождалось в ее сердце, когда на нее смотрел отец – эта бешеная, отчаянная гордость, – свернулось и скисло. Он знал, что Богдан значил для нее. Знал, но позволил янычарам забрать ее самого дорогого друга.

Ему было все равно. А теперь он просто наблюдал за ее реакцией.

Она сжала трясущиеся руки в кулаки и кивнула.

– Теперь следи за тем, чтобы псы вели себя как полагается. – Взгляд ее отца пронзил ее насквозь, выпустив пчел и образовав внутри звенящую пустоту. Она поклонилась и жесткой походкой вышла из кабинета. Там она прижалась к стене и плотно вдавила глаза кулаками, пытаясь затолкнуть слезы как можно глубже.

Это была ее вина. Она могла бы пройти мимо янычар. Раду бы прошел. Но не она. Ей захотелось бросить им вызов, поиздеваться над ними. И один из них – тот худощавый – по одному взгляду на нее понял, как причинить ей боль.

Все ее тонкие нити оборвались и опутали ее сердце, сжав его слишком сильно. Ошиблась она, но отец ее предал. Он мог бы сказать нет – должен был сказать нет, должен был их остановить, должен был показать янычарам, что это он, а не они управляют Валахией.

У него был выбор, но он решил этого не делать.

Она вспомнила грязный платок. Запачканный и выброшенный, забытый и не нужный теперь, когда он перестал быть девственно чистым. Ее отец был расточительным. Ее отец был слабым.

Богдан заслуживал лучшей доли.

Она заслуживала лучшей доли.

Валахия заслуживала лучшей доли.

Она мысленно вернулась обратно к своей любимой горе, взобралась на вершину, почувствовала, как ее приветствует солнце. Она никогда не отбросит свою страну так, как это сделал отец. Она ее защитит.

Сдавленный всхлип вырвался наружу. Что она могла поделать? У нее не было власти.

Пока, поклялась она. У нее не было власти пока.

Раду всегда ненавидел Богдана. Ненавидел за то, что тот украл у него время и внимание Лады. Ненавидел, за то что Богдан таскал его за волосы и за уши и смеялся, когда Раду обдирал себе колени и не мог удержаться от слез.

Но больше всего Раду ненавидел Богдана за то, что тот его почти не замечал.

А теперь Богдан украл у Раду няню, оставив лишь пустую оболочку. Богдан сам виноват, что ушел. Но, вместо того чтобы просто исчезнуть, ему непременно нужно было разрушить все на своем пути.

Комнаты Раду превратились в душную гробницу Богдана. Няня рыдала, сидя на своем стуле, и который день не притрагивалась к корзинке с шитьем. Ладе было еще хуже. Обычно, когда что-то шло не так, как ей нужно, она превращалась в яростный поток, в разрушительный шторм, который сметал все на своем пути и затухал так же быстро, как и разгорался.

Однако потеряв Богдана, Лада молчала. Смотрела перед собой. Была неподвижна.

Это пугало Раду.

Он забился в угол конюшни, в темное место, где его могли найти, только если бы начали искать. Но Раду никогда никто не искал. Заметив на ладони паука, Раду поднял руку и мягко перенес насекомое на деревянную балку, в безопасное место.

Двое янычар расслабленной походкой вошли в конюшню и ввели вспотевших и дрожащих лошадей. Прищурившись, Раду наблюдал за тем, как они ловко обтерли животных, напоили и задали им свежего корма.

Когда Мирча возвращался с поездки верхом, он спрыгивал вниз, бросал поводья слуге и выходил из конюшни. Еще Мирча хлестал своих лошадей, и борозды на их боках выдавали его любимчиков. Раду видел, как однажды, когда рядом не было ни одного конюха, Мирча спрыгнул с коня, у которого из глубокого пореза на ноге сочилась кровь, и просто ушел.