Шрифт:
– Ну, если вы об этом, можно было обойтись без долгих монологов. Я на Кате не женюсь, и даже не желаю обсуждать эту тему.
– А вас никто не спрашивает про ваши желания. Вы уже нажелались. Катя не будет начинать свою женскую биографию с аборта. Помимо многих других причин, у нас в роду неблагополучно по-женски, и второй беременности у Кати может просто не быть.
– Это ее дело, -- он пожал плечами.
– И вообще, это отдает таким средневековьем...
– Нет, это еще не средневековье. Средневековье будет чуть погодя. Так вы отказываетесь от отцовства? Скажете, что это не ваш ребенок?
– Не знаю, мой или нет. Мне ребенок не нужен, и Кате тоже. Ей надо поступать в вуз, учиться...
– Ничего, учатся и с детьми. Подумаешь, год-два потеряет! Да и с малышом есть кому сидеть: и сестра работает посменно, и мама наша прекрасно себя чувствует...
– Сидите! Я вам не мешаю, -- он пренебрежительно передернул плечами. Но меня не уговаривайте.
– Что?
– Виноградова приподнялась на кресле, и впервые за полчаса на ее лице отразились сильные эмоции.
– Уговаривать? Я вас? Да, -- успокоившись, она снова откинулась на мягкую спинку кресла, -- вы, верно, и впрямь умом не отличаетесь. Плюс неадекватное восприятие действительности. Муж из вас, конечно, не ахти, но ничего, мы не гордые. Спрашиваю вас со всей ответственностью: вы женитесь на моей племяннице?
– Нет, конечно. И со всей ответственностью прошу вас уйти. Мне это надоело.
– А как же мораль?
– Какая мораль?
– Как же универсальные законы человеческой этики?
– Слушайте, женщина...
– Меня зовут не женщина, а Наталья Викторовна.
– Меня не интересуют ваши личные данные. Моя жизнь - это только моя жизнь, ясно? И я никому не позволю в нее лезть, ясно? Вы мне указывать не будете, ясно? А теперь - шагом марш отсюда.
– У-у ты какой, -- свила губы трубочкой Виноградова.
– Голубок разбушевался. Ой, как страшно...
– Я не шучу, -- все это время стоявший, прислонясь к дверному косяку Кукушкин сделал шаг к креслу с противной гостьей.
– И что мы сделаем? Лапки мне повыдергиваем?
– Нет, ножки оторвем! Пошла отсюда!
– крикнул он, подходя к Виноградовой.
– Не горячись, мой гномик, -- ласково улыбнулась женщина и достала с ловкостью фокусника из своей лаковой сумочки сложенный вчетверо листок бумаги.
– Прочти, моя ягодка. Чтение просвещает юношество.
Он хотел было разорвать бумажку, но благоразумие пересилило.
На листке было написано заявление гр-ки Виноградовой Н.В., 1967 года рождения, русской, беспартийной, проживающей по адресу Зеленая, 7, кв.56 и т.д., на Кукушкина С.В., с обвинением его в нанесении телесных повреждений средней тяжести. Заявление было помечено завтрашним числом.
– Я, конечно, могу уйти, моя рыбка, но пойду я не домой, а к дежурному врачу в травмопункт. Пока я дойду, у меня глазик заплывет и тельце синяками покроется, так что справку мне выдадут без заминки. А оттуда я прямиком в ближайшее отделение милиции.
– Шантажистка!
– Развратник, трус и халявщик! Но это в настоящем. А в ближайшем будущем - зэк!
– Дура!
– он разорвал-таки бумажку на клочки и растоптал ногами. Как жаль, что нельзя то же проделать с этой стервой! Какая глупость, что он впустил ее! Мерзкая баба. Но он не поддастся на ее шантаж. Ни в коем случае нельзя уступить даже в мелочах, а то она решит, что он ее боится. А он плевать на нее хотел, ничего она ему не сделает.
– Никто тебе не поверит! Мотива нет! Я тебя вижу первый раз в жизни, и кто вообще видел, что ты заходила в мою квартиру?
– Никто, мой козлик!
– продолжала нежно улыбаться Виноградова.
– Ха! Хочешь взять на арапа! Думаешь, на дурака напала! Блефуешь и думаешь, что я испугаюсь! Чихал я на твои бумажки, на тебя и на твою дуру-племянницу! Вали отсюда!
Чем громче он орал, тем нежнее улыбалась Виноградова. Под конец она встала и с совершенно зефирной улыбкой положила на журнальный столик еще одну сложенную бумажку.
– Чао, мио кретино, как говорят итальянцы. Встретимся в суде.
Он развернул бумажку, ожидая увидеть второй экземпляр идиотского заявления. Это и впрямь было заявление, но другое.
Это было заявление об изнасиловании несовершеннолетней Грушко Е.И. им, Кукушкиным Сергеем Васильевичем.
Конечно, он сразу понял, что это очередной блеф и ложь. Но почерк и подпись были Кати, он знал этот круглый детский почерк - как-то она заявилась к нему домой без предупреждения (за что получила хорошую взбучку) и, не застав, оставила записку...
– Эй, погодите!
– он догнал шантажистку уже в коридоре. Она стояла возле вешалки, но надевать пальто не торопилась - явно не хотела уходить. И это внушило ему оптимизм.